Из тупика - Пикуль Валентин Саввич

Ознакомительная версия. Доступно 45 страниц из 221

Так он тянулся на волах три дня, пока на дороге ему не встретились двое. Тоже русские. Пожилой полковник артиллерии держал на коленях голову юного поручика; босой, раздерганный, нехорошо дергаясь, поручик задыхался:

- Не надо... умоляю... Унесите!

А полковник гладил его по голове и говорил нежно:

- Па-а-аручик! Я пра-а-ашу вас...

Заметив Небольсина, полковник заорал на него:

- Убери проволоку! Не видишь, что ли?

Посреди шоссе лежал ржавый моток колючей проволоки. Виктор Константинович пинком сбросил его в пропасть, и поручик сразу успокоился, блаженно улыбаясь.

- Что с ним? - спросил Небольсин, подходя.

- Бежал из немецкого лагеря... Болезнь многих пленных психоз колючей проволоки. Пойдешь с нами?

- А вы куда?

- Идем... просто так. Пошли! Втроем веселее...

Теперь Небольсин шагал впереди, чтобы предупреждать о проволоке. Но вся Европа была усеяна ржавыми шипами военных терний, и наконец нервы Небольсина тоже не выдержали.

- Поручик, мы вас оставим, вам надо лечиться...

Пошли вдвоем.

Новая появилась мука: по вечерам полковник артиллерии раскладывал перед собой картинку - шишкинских медведей, и был способен часами ненормально глядеть на ровные свечи сосен, на бурых мишек в русской дебряной чаще.

- Россия... - плакал он. - Господи, Россия... что будет?

Небольсин - ожесточенный, отчаявшийся - долго терпел.

Но от привала до привала - одно и то же. Наконец терпение лопнуло.

- То, что вы делаете сейчас, полковник, постыдно! Надо не заменять естественный пейзаж чужбины искусственным русским, а стремиться в свое отечество и быть ему полезным.

- Молодой человек, - грустно ответил ему полковник, - коли вы так храбры, то вернитесь... Я старый киевлянин, родился там и вырос, там был влюблен, женат, счастлив, вырастил детей. И я бежал из Киева, ибо в "самостийной" Украине я стал нежелательным иностранцем. Я подался к генералу Краснову, но он тоже самостийник. "Автономия великого тихого Дона!" Как вам это нравится? И на кого ориентация? На немцев, на кайзера, милостивейший государь. Вот! А после этого еще большевиков упрекают в прогерманских настроениях.

- Если так, - возразил Небольсин, - так почему же вы не остались с большевиками?

- Мне в Севастополе наплевали в лицо матросы. Мне! Сорвали с меня ордена, которые я заработал кровью и честью...

- За что?

- За то, что я имел несчастье родиться в России еще при царе и эту Россию надо защищать от врагов, и вот я совершил ошибку в молодости, посвятив свою жизнь службе в русской армии...

Небольсин зорко вглядывался во тьму чужестранной ночи.

- А как бы они хотели? - спросил. - Чтобы мы плохо служили царю и отечеству? Тогда бы и России давно уже не было.

- Все это вы можете объяснить в Чека, - ответил ему полковник, - если, конечно, вернетесь. А я уж буду пропадать здесь...

В один из дней, как и следовало ожидать, полковник-киевлянин повесился. Небольсин проснулся, костер давно погас. А неподалеку от места ночлега полковник уже застыл в неловкой петле. Видно, он долго мучился, не в силах помереть. Виктор Константинович снял с головы фуражку, постоял возле висельника. Вынимать человека из петли не стал, только перерезал веревку и пошел дальше. Под ноги ему попалась картинка с медведями в русском бору, и он поддал ее сапогом:

- К черту! Мазня! Банально!

В одной деревне, где он пил молоко, Небольсин пересчитал лиры. Осталось всего сорок - пустяк. У околицы его нагнали.

- Этого хватит, - сказал какой-то человек, глядя с неприятной улыбкой. - Есть девочка тринадцати лет, и очень развратная... Она вам понравится!

Жестоким ударом, Небольсин уложил человека в пыль почти насмерть. И не пошел, а побежал - прочь, прочь, подальше... "Боже, - думал в отчаянии, что сделала с людьми война! Будь она проклята!"

Его арестовали в Триесте, где он спал на набережной.

- Я не пойду, - сказал Небольсин. - Можете застрелить меня сразу. Но я... не пойду. И не прикасайтесь ко мне - я русский!

Он сказал это так, словно объявил себя прокаженным. И такая ярость была в словах этого худого, обтрепанного человека со сверкающим лихорадочно взглядом, что полиция расступилась.

- Эй, ты! - крикнули вслед Небольсину. - Проваливай в Швейцарию, там тебя интернируют... Там большевики уже открыли свое посольство!

* * *

В нейтральной Женеве, где находился Международный комитет Красного Креста, свирепствовала испанка. Пансионы, отели, курорты, лодочные станции, вокзал, набережные, скамейки на бульварах - все было забито беженцами, пленными, интернированными, больными. При строгой карточной системе на продукты Небольсин ничего не имел и кормился объедками возле отелей.

Впрочем, он был не один - русскими кишела Швейцария, и Виктор Константинович встретил даже дезертиров из своей Особой бригады: они работали по осушению болот в долине реки Роны и получали в день по триста граммов хлеба и сто пятьдесят граммов морковки. Они-то и подсказали ему:

- Тикайте до Берна, пока ноги не протянули здесь. От Красного Креста хрен доплачешься... И в бумагу впишут, и номерок на шею повесят, и застрянешь тут до скончания веку!

Повиснув между букс вагона, Небольсин зайцем доехал до Лозанны. Под ним струились свистящие рельсы, мчалась чужая земля, и под грохот колес он думал: "Как все просто... Одно неприятное мгновение, и все будет кончено!" Но он вспомнил о брате, беспутном малом, запропавшем в тундрах, и решил, что, пока хоть единая родная душа есть на земле, ему надо жить.

В Лозанне он услышал новенький анекдот:

- Если победят немцы - Европа превратится в сплошной концлагерь; если победят союзники - Европа станет образцовым сумасшедшим домом...

Это было правдой: Небольсин все время блуждал между лагерем и бедламом, между тюрьмой и сумасшествием. Он оборвался и был так страшен, что прохожие шарахались от него. Однажды он увидел, как реденькая толпа провожает гроб с покойницей, и, признав в этой толпе русских, Небольсин пристроился к ней. Зачем? Просто решил побыть среди своих.

- Кого хоронят? - спросил он у соседки по процессии.

- Маня Герихсон... выплыла на середину озера и утонула. Такая молодая! Но... никаких вестей из России, денег нет, просить милостыню стыдно, и что делать дальше нам, бедным русским?

Потом в приделе лозаннской церквушки, бедной и прозрачной, Небольсин наелся кутьи до отвала и спросил у священника:

- Отец, где сейчас место русского офицера?

Ветхий годами попик ответил ему по-французски:

- Советую вам ехать в Берн, а не болтаться по Европе. В Берне вы постучитесь в советское полпредство - и снова обретете родину.

Печальная женщина вздохнула из-под вуали:

- О доблестный офицер, не слушайте отца Амвросия, он уже давно агент большевистской Чека...

Небольсин, где зайцем, где пешком все же добрался до Берна. Досасывал окурки, копался в мусорных ямах. Ему было плевать, что о нем думают. Он даже наслаждался своим унижением, и тень братьев Карамазовых стала музою его странствий.

"Пусть, - думал он, - пусть я страдаю, но такова судьба... Судьба моя - и родины..."

На вокзале в Берне Небольсина жестоко избили французские интернированные солдаты. За что? Это же и так понятно: за то, что он русский и Россия перестала воевать с немцами... Избитый, он лежал возле мусорного ящика, а каждый паулю (храбрец) бросал в него на прощание докуренную сигарету. Непослушными пальцами Небольсин показал им на отвороте куртки упрятанную внутрь ленточку Почетного легиона.

- Мерзавцы! - сказал он. - Я заслужил орден Наполеона на полях сражений за вашу же Францию...

- Свинья ты! - ответили ему паулю.

По улицам швейцарской столицы русские двигались как заведенные в одном направлении - на Юнг-фрауштрассе, где размещалось советское полпредство. Их было немало, этих русских. В толстых шинелях, несмотря на сильную жару, шагали солдаты; выкидывая костыли, тенями прыгали по бульварам инвалиды; скорбно опустив головы, шли люди в статском платье - каждого толкало в советское полпредство что-то свое: любовь или ненависть, но только бы выбраться на родину...

Ознакомительная версия. Доступно 45 страниц из 221