Клетка из слов - Уорд Катриона

– Давай пока поделаем какие-нибудь обычные дела, – предлагает Харпер. – Что можно делать при свете дня – чем занимаются обычные подростки.

– Без проблем. Я больше никогда в жизни не хочу делать ничего подобного.

Меня немножко подташнивает, будто я съел что-то не то.

– Здравствуйте, мистер Харлоу! – Листья на дереве дрожат, когда Харпер начинает энергично махать рукой моему отцу, который только что открыл кухонное окно. Он машет в ответ. Хоть я и опасаюсь их знакомить, моим родителям нравится Харпер. Я не сразу это понял, но, похоже, они считают ее моей девушкой. Я их не разубеждаю; это приятно. С Натом они знакомы не так хорошо, учитывая его упорное нежелание заходить в дом. Похоже, он в принципе стесняется родителей. Его отца, мистера Пеллетье, я не видел ни разу.

Сегодня я решаю сделать запись в дневнике. Хватит терять время на глупые розыгрыши и ночные вылазки. Я попишу, почитаю хорошую книгу, попрошу папу покатать меня на машине, позанимаюсь в тишине в дороге, подготовлюсь к осеннему тесту. Обычные дела, как и сказала Харпер.

Я быстро одеваюсь. Мама на улице развешивает белье. Она только качает головой, когда я спрашиваю, где папа. Ее губы еще крепче сжимают прищепку, которую она держит в зубах. Я смотрю на подножие холма и вижу, что машины нет.

Решаю расшевелить мозг с помощью кофеина. В поисках кофе замечаю что-то у окна, за маленьким горшочком с алоэ, который поставила мама. Я тяну за уголок. Это полароид – изображение размытое, тем более снято при плохом свете, но это совершенно точно вид океана из нашего окна. Вот склон, и на фоне стоит клен. Океан пересекает блестящая полоска света. Небо мрачное: похоже, собирается гроза. А еще внизу длинная бледная тень – видимо, палец.

Снимок запускает странную цепочку размышлений у меня в голове. У скольких местных есть «Полароид»? В ушах звучит голос Харпер. Человек-с-кинжалом.

– Вернон обожал эту штуку, – тихо говорит отец, и я подпрыгиваю. Я не слышал, как он вошел. – Мы с ним гуляли вместе, искали, что поснимать. – Тут он видит мое лицо. – Все нормально?

– Да, это просто напомнило мне про ту историю… с детьми.

– Не волнуйся, чемпион. Все эти разговоры про Человека с кинжалом закончились еще прошлым летом. Теперь все позади. Просто какой-то бездельник, который сразу уехал. Или, может, местные ребята так развлекаются.

Весь день я пытаюсь читать в своей комнате. Но вместо этого думаю о Харпер. Вдруг в эти мысли врывается оглушительный дробный стук. Молотят как будто прямо в стену.

Я выхожу посмотреть, что происходит, и вижу отца, который ставит на окна ограничители, чтобы они не открывались шире чем на пару дюймов. Входную дверь он снабдил врезным замком.

– Наконец-то дошли руки, – весело говорит он. – Чтобы твоя мать не беспокоилась. Лучше перебдеть, чем недобдеть.

Рядом с ним валяется утренняя газета, открытая на странице с моими художествами. Тут я понимаю, насколько узнаваем мой почерк – хотя я писал краской в темноте. Моя «М» наверху заканчивается плавными дугами, а не острыми треугольными пиками. Отец следит за моим взглядом. Сначала его глаза слегка скользят по картинке, а потом тепло смотрят на меня.

– Хулиганы, – уверенно заявляет он. – Больше не думай об этом, Уайлдер.

Он берет дрель и загоняет последний шуруп. Проверяет окно, чтобы оно распахивалось только на ширину ладони.

– Теперь мы в полной безопасности! – он подбирает дрель и медленно шагает к окну гостиной. – Никто не войдет и не выйдет, – бормочет отец с полным ртом шурупов.

Я смотрю, как он поднимает дрель и мычит под нос какую-то старую французскую песню. Кажется, Сержа Генсбура. Он такое любит.

Мама вытаскивает из-под лестницы коробку с полароидами дяди Вернона. Мне скучно, так что я тоже присаживаюсь посмотреть вместе с ней. А может, и не скучно. Я бы в этом никогда не признался, но иногда мне просто хочется немного посидеть с мамой.

– Ты за это лето уже фута на три вырос! – восклицает она. – У меня рук не хватает, чтобы обнять эти широкие плечи!

– Ой, да ладно, мам, – фыркаю я, но с удивлением понимаю, что она не так уж неправа. Либо я стал выше, либо она съежилась. Надеюсь, все-таки первое.

На самом деле фотографии дяди Вернона довольно плохие. А еще их очень много. Натюрморты даже хуже пейзажей.

– Что это, как думаешь? – мама держит в руках фотографию чего-то розового, изрезанного полосками света.

Я наклоняю голову набок.

– Рука попала в объектив. Видимо, пальцы.

Сумка с продуктами, размытая нога, шагающая по дороге, абсолютно пустой стол с клейкой бумажкой, на которой дрожащей рукой написано «моя ручка»…

Тут рядом с моим плечом раздается сдавленное кряхтение. Мама изо всех сил зажимает рукой рот.

– Мам?

Она снова глухо фыркает через нос, а потом убирает руку и начинает визгливо хохотать.

– Это искусство, мам, – говорю я, и она снова издает свои странные лающие звуки. – Имей уважение.

Она громко охает и хлопает меня по спине.

– Что тут у вас, ребят? – появляется из-за двери веселое папино лицо.

– Да ничего такого, – отвечает мама, вытирая слезы. – Просто Уайлдер рассказал мне шутку.

Она знает, что папе бы не понравились насмешки над дядей Верноном. Он бы «взбесился», как выражается Харпер.

Но я еще несколько дней ловлю на ее лице лукавое выражение. Один раз за ужином она даже давится пюре посреди какого-то разговора. Мама встречается со мной глазами, и я понимаю, что она вспомнила об «искусстве» дяди Вернона.

Удивительно, но уже наступил август – и даже прошел наполовину. Лето близится к концу.

Сегодня самый жаркий день года, самое знойное время. Мы с отцом прячемся от солнца под кленом. Бриз тихо шелестит листвой у нас над головами. Пара-тройка листочков уже окрасились в глубокий огненно-оранжевый цвет.

У папы на лице «Нью-Йорк таймс», его дыхание спокойное и ровное. Я немного еложу. Осталось меньше часа до нашей с Натом и Харпер встречи на сосновом утесе. Время, которое я провожу вдали от них, кажется каким-то сумрачным и ирреальным. Последние дни – самые бесценные.

Коттедж осенью выставят на торги, и я никогда больше сюда не вернусь. Сюда переедет жить какая-то другая семья. Какой-то другой подросток будет любоваться на звезды через мою бойницу и слушать пение камней в бухте. А что будет с фотографиями дяди Вернона? Мне как-то сложно представить, что мы повезем их с собой в город. Скорее всего, их выкинут. По какой-то странной причине мне это не нравится. Этот новый парень наверняка будет суперкрутым, может, у него даже будет машина. Он понравится Харпер и Нату гораздо больше меня.

Газета чуть колышется от отцовского дыхания. А если он умрет, – думаю я, – то коттедж достанется мне? Хотя, наверное, маме. Мне почти семнадцать: они не могут заставить меня вернуться обратно в школу.

Я вздрагиваю. Мой отец резко присаживается и смотрит на меня. Долго он уже не спит?

– Лето почти кончилось. Ты успеваешь по списку литературы? Семестр начнется, не успеешь оглянуться.

– Да, я почти с ним разделался. – Это неправда. От мысли о Скоттсборо у меня внутри все перекручивается, как будто нож в пузо воткнули. Иногда мне кажется, что я испытываю нежные чувства не к Харпер, а к Натану с Харпер как к паре. Эта мысль одновременно и будоражит, и пугает меня. Иногда я задумываюсь, можно ли влюбиться в место как в человека: в эту полоску берега, в эти длинные яркие дни, в которых можно затеряться. Эта часть мира совершенно скрыта от посторонних глаз. Как будто каждая рощица, каждый грот в скалах – чей-то секрет.

– Знаешь, в этих местах рынок недвижимости довольно неплохо себя чувствует, – произносит отец.

– Ну, его, наверное, можно с этим поздравить? – Меня дико злит, что он говорит об этом так спокойно, когда мое сердце просто разбивается на части.