Краткая история семи убийств - Джеймс Марлон

Как вдруг его и тут и там одновременно раскалывает удар грома, а наружу ослепительно-быстрой огненной змеей высверкивает молния. Летняя молния, на три месяца раньше срока. При этом на Манхэттене просыпается одна женщина, а другая сидит на крыльце в Кингстоне. И обе знают: Ты изошел.

Часть IV

Белые дорожки (Парни в Америке) [207]

14 августа 1985 г

Доркас Палмер

– Ты ж знаешь, какие они, все эти девки, неисправимые: прутся аж в Америку, а все равно ведут себя, как грязные потаскухи с Канала. Ох, устала я от них по самое не могу. Сказала тут одной лярве, что работала у мисс Колтхерст: «Лярва ты сучачья, – говорю, – коль уж втерлась на работу и живешь под приличной крышей, то запри свой давальник на замок, поняла? Давалище свое, на такущий вот замок». И что ты думаешь? Та сучка хоть бы одним ухом меня послушала. Бац, и уже залетела-забрюхатела. Ну, и мисс Колтхерст ее, понятное дело, выставила – с моей рекомендации, само собой. Нет, ты представляешь? Не хватало еще, чтоб по дому там колупался какой-нибудь черножопик-соплезвон. Это на Пятой-то авеню? Здрасте-жопожалуйте. Белые люди, они и есть белые: на гэ изойдут. Такую истерику закатят, не приведи господь.

– Так она ходила к мисс Колтхерст или к миссис Колхерст?

– Мисс, миссис… Ишь ты, какая щепетильная. Они у них там меняются, как спички: чирк, и уже нет. Попробуй уследи. Я сама иногда путаюсь во всех этих «мисс», «миссис»… Зову их просто «мэм».

– Мэм? Как при рабстве?

В кои-то веки она не находит что ответить. Вот уже три года я хожу в это треклятое «Боже благослови» на предмет трудоустройства, и всякий раз у этой мадам находится новоиспеченная история про какую-нибудь девицу из трущоб, которая залетела в свою смену. Чего я не понимаю, так это почему она всегда считает нужным рассказывать это именно мне. Я не пытаюсь выражать ей ни понимания, ни участия – мне просто нужна работа, чтобы хозяин моей конурки не выпнул меня из моего супер-пупер-пентхауса на пятом этаже без лифта, где унитаз, когда спускаешь воду, ревет и стонет так, что все ужастики просто макаются, а крысы чувствуют себя настолько вольготно, что скоро уже начнут сидеть в обнимку на диванчике и смотреть со мною телик.

– Старайся слова «рабство» при Колтхерстах не употреблять. Ньюйоркцев с Парк-авеню от него коробит.

– Оу.

– У тебя хоть имя благозвучное, какое они любят у ямайцев. Я тут одного со звучным именем даже на работу пристроила с неделю назад. Наверное, потому, что Иезекией [208] звали. А что? Может, подумали, что с таким именем он у них подворовывать не будет… Ну а ты, часом, не подворовываешь?

Этот вопрос она задает мне каждую неделю, когда я прихожу сюда за оплатой (а хожу я сюда уже три года). Но теперь она смотрит на меня так, будто реально ждет ответа. Понятное дело: Колтхерсты – клиенты необычные. Эх, где сейчас моя учительница из выпускного класса? Я бы ей сказала, сколько дверей в этой жизни я открыла лишь тем, что умела правильно говорить. Мисс Бетси все смотрит на меня. Безусловно, с ревнивинкой, ну да это есть в каждой женщине. Понятно, что и с толикой зависти, потому что есть во мне то, что конкурсантки, претендующие на звание красавиц, именуют «манерностью»: я ведь все же девушка с образованием, окончила школу Сент-Эндрю в Хэйвендейле. А еще гордость, потому что у нее есть кто-то, кем она может наконец впечатлить Колтхерстов, причем настолько, что готова будет наплести насчет последней трудоустроенной, чтобы ее оттуда выставили. Хотя, безусловно, есть в ее взгляде и жалость, куда без этого. Как, мол, ты, раскрасавица, докатилась до жизни такой?

– Подворовываю? Да что вы, мисс Бетси.

– Ну вот и хорошо. Славненько.

Не спрашивайте, почему я гуляла по Бродвею мимо 55-й улицы. Наверное, потому, что ничего не происходило. То есть вообще ничего – ни на той улице, ни в моей жизни. Но иногда, не знаю, все эти мотания по нью-йоркским улицам… проблемы от этого не уменьшаются, сладу с ними как не было, так и нет, но ощущение такое, что гуляй себе да гуляй. Пофигизм какой-то. Да и проблем у меня особых нет. Нет вообще ничего. Хотя могу поспорить: мое «ничего» всяко круче их «ничего», какой день ни копни. Иногда само то, что беспокоиться не о чем, вызывает во мне беспокойство, но это все так, психологическая бодяга, чтобы чем-то занять голову. Может, мне просто скучно. Народ здесь имеет по три работы и ищет четвертую, ну а я вообще не работаю. А раз не работаешь, то иди гуляй. Даже я понимаю, что это лишено смысла, хотя объясняет, почему здесь люди не переставая мотаются туда-сюда пёхом, даже туда, куда, в принципе, можно доехать на метро. Иногда прямо-таки реально недоумеваешь, работает ли вообще кто-нибудь в этом городе? Почему на улицах так многолюдно? И вот я все гуляла по Бродвею, вниз от 120-й. Не знаю, иногда, когда гуляешь, наступает момент, что ты зашла чересчур далеко – настолько, что не остается уже ничего иного, кроме как продолжать. До каких пор, не знаю. Всегда забываю, пока не спохватываюсь, что вот я снова иду непонятно куда и зачем. К тому же всего в нескольких кварталах от Таймс-сквер. Бог знает почему, но мне десяти минут на Таймс-сквер хватает, чтобы затосковать по причудливому, очаровательному захолустью Западного Кингстона. Пусть даже мне там светило расстаться с жизнью. Вот и тогда я бесцельно вышагивала по Бродвею мимо 55-й улицы, остерегаясь вполглаза всяких там извращенцев, эксгибиционистов и всего того, что не переставая кажут по телику, но здесь я этого чего-то не замечаю (кроме торчков и бомжей, из который ни один не тянет на замаскированного Гари Сэнди [209]). И тут мой взгляд падает на вывеску, которая пыжится быть заметной меж двумя китайскими ресторанами на 51-й. Бюро занятости «Боже благослови» – уже одного этого хватает понять, что здесь заправляют ямайцы; а даже если сразу этого не сообразишь, то взятая с потолка пословица внизу вывески – «Кроткий Ответ Отвращает Гнев» – заставляет это понять окончательно. Единственно, чего еще можно подбавить, – это надпись «INTERNATIONAL» в названии.

Настрой у меня, понятно, тоже был – застолбиться в конторе, где помогают страждущим вроде меня, тем более что не вечно же мне теребить по телефону моего бывшего янки в Арканзасе: помоги, мол, деньгами. В прошлый раз он мне ясно сказал: «Хорошо. Немного я тебе вышлю, но если ты еще хоть раз позвонишь сюда с угрозами поговорить с моей женой, то я быстренько наберу номерок в СИН [210], и ты перднуть своей хитрожопой черной задницей не успеешь, как уже вылетишь на свою Ямайку с прозрачным пакетом, которые выдают в аэропорту, – чтобы все видели на досмотре, какого у тебя там цвета трусы и комбинашки». Я уж не стала ему говорить, что ямайских девок никакой там «жопой», тем более «черной», не проймешь. Потому что мы на Ямайке не черные, а шоколадные. И все же я была не в том положении, чтобы пройти мимо места с вывеской «Бюро занятости». Последний дар моего америкоса на тот момент уже иссякал.

– Ты знаешь, почему я даю работу именно тебе? Потому что ты первая из девиц, которая показывает хоть какие-то намеки на воспитанность.

– В самом деле, мисс Бетси?

Такую беседу мы тоже уже проходили. Эта мадам руководит бюро занятости, поставляющим женщин – в основном темнокожих и в основном иммигранток – по большей части в зажиточные дома, водиться с мелкими отпрысками или престарелыми родителями, у которых (я раньше и не представляла) основные потребности примерно одни и те же. В обмен на то, что мы возимся с их дерьмом (нередко в самом буквальном смысле), они не задают нам вопросов, откуда мы родом и легально ли работаем. В выигрыше обе стороны. Точнее, в выигрыше двое, а я просто забираю плату. Не знаю. Одно дело, когда клянчишь у своего начальника кэш, а другое – когда работодатель сам рад тебе его выдать. Первыми клиентами, к которым мисс Бетси меня послала, была белая, умеренно пожилая чета из Грамерси [211], в силу своей чрезмерной занятости не чующая, что их немощная мать воняет, как кошачье дерьмо, а говорит все о каких-то бедных парнях с линкора «Аризона» [212]. Старушка безвылазно торчала у себя в комнате, где обогреватель был все время поставлен на минимум. Когда я встретилась с той парой впервые, жена не удостоила меня ни единым взглядом, зато ее муженек, наоборот, не сводил с меня глаз. Оба были в черном, да еще в темных очках кружочками, как у Джона Леннона. Жена сказала, обращаясь к стене возле меня: «Она там, заходите и делайте что положено». У меня мелькнула мысль: а может, они ждут, что я ее прикончу? Ну, а что же та женщина? В комнате я не увидела ничего, кроме простыней и подушек, нагроможденных на кровати. Лишь подойдя ближе, я разглядела, что там посередине лежит мелкая дряблая старушонка. Моча и кал смердели так, что я была в шаге от того, чтобы уйти, но тут вспомнила, что подачки из Арканзаса приходить перестали.