Прятки в облаках (СИ) - Алатова Тата

Дымов-Лиза обнаружился на кухне, где он бурно спорил с Катей Тартышевой о лингвистике. Та, которую все называли вороной, буквально выпрыгивала из своего черного длинного балахона, возмущенная сверх всякой меры:

— Ритм, темп, все это чушь собачья! Главное — емкость!

— Емкость? — Дымов с двумя заплетенными косичками и в пушистом розовом свитере выглядел на редкость саркастично.

— Доброе утро, — проговорила Маша, но ее никто не услышал.

— Экспрессия! Образность! — кипятилась Катя.

— Плавность и легкость, — возражал Дымов. — Почему многие наговоры в стихах? Потому что так запоминать проще. «Гори-гори ясно, чтобы не погасло», «Пекись пирожок, подрумянивай бочок», «Теки, водица, девице напиться»…

— Ни красоты, ни стиля! Вот послушай мое новое: «Взъярись, высь, несись вскачь!»

— И о чем это?

— О любви, разумеется, — процедила Катя с пренебрежением.

Маша содрогнулась. Любовь, где надо яриться, нестись и скакать, ее не привлекала.

Она заваривала себе чай, когда на кухоньку принесла сияющую себя прелестница Дина Лерина. Ее кожа на открытых плечах была усыпана блестками, а каблуки — такой высоты, что Дина казалась на голову выше себя самой.

— Кто это? — спросила она, довольно равнодушно кивая на Дымова.

— Лиза из Питера, — отрапортовала Маша, — приехала писать диплом у Циркуля.

— Хм, — сказала Дина, достала из шкафчика пачку чипсов и принялась ими хрустеть. Она обожала все вредное.

Ворона Катя к этому времени перешла от обычной бледности к вспыльчивой пятнистости:

— Если ты собираешься впечатлить Сергея Сергеевича, тебе лучше проявить бо́льшую индивидуальность! Он ненавидит серость!

— В самом деле? — спросила Маша саму себя.

Не то чтобы она считала себя серостью, но и яркой индивидуальностью не обладала. Не отличаясь особыми талантами в какой-либо области, Маша брала усидчивостью и старательностью. Да и хорошая память выручала.

Однако именно ее Дымов решил отправить на конференцию.

— Странная она какая-то, — вдруг шепнула Дина.

— Кто? — не поняла Маша.

— Да эта… из Питера.

Дымов-Лиза в это мгновение сидел, вольно откинувшись на спинку стула, расслабленный, снисходительный, позволяющий Кате нападать на себя.

— И что с ней не так? — удивилась Маша.

— Посмотри на ее позу, — Дина прищурилась, — ни малейшего напряжения, плечи расслаблены, ладони открыты. Она даже не пытается закрыться от агрессии нашей вороны. Так ведут себя взрослые, слушая детские глупости. Или мужчины-шовинисты, не принимающие женщин всерьез. Эта новенькая очень нетипичная девочка.

— Да ты у нас психолог, — пробормотала Маша, растерянная такой проницательностью.

Дина самодовольно улыбнулась:

— Деточка, если хочешь стать популярной, научись разбираться в людях. Греков, по которому ты так сохнешь, безвольный дурачок.

— Что такое безвольный? — обиделась Маша. — Что такое дурачок? Если ты говоришь о том, способен ли Андрюша вести горящий самолет под крики испуганных пассажиров и при этом распевать веселые песенки, решая про себя уравнения…

— Ого, — развеселилась Дина и сунула Маше в рот чипсину, — ну надо же, как ты раскочегарилась! Все тихони такие, с чертями в омуте.

— Вот что такое образное мышление, Кать! — вдруг воскликнул Лиза-Дымов довольно.

Ворона ошпарила Машу обжигающим взглядом.

— Ну-ну, — процедила она, — и чему вас там в Питере учили только. Ну ничего, Сергей Сергеевич сделает из тебя человека.

— Жду с нетерпением, — ухмыльнулся Лиза-Дымов.

— Очень-очень нетипичная, — прошептала Дина.

— А что вчера Вечный Страж-то хотел? — спохватилась Маша. — С чего он вообще выполз в люди? И почему в женское общежитие?

— Кто его знает, — Катя вроде как обрадовалась смене темы. — Бродил тут, страшный как черт, напугал до смерти.

— А я вот нисколечки не испугалась, — уведомила их Дина. — Есть в нем некоторое очарование вечности.

— Да он воняет могилой!

— В смысле тухлятиной? — заинтересовался Лиза-Дымов.

— В смысле сыростью и холодом.

Тут на кухню зашла, шмыгая неудачным носом, Лена Мартынова, и всех как ветром сдуло. Никогда не знаешь, за что эта грымза на тебя набросится.

***

Лингвистика стояла у Маши второй парой, и когда Дымов вошел в аудиторию, она ехидно подумала, что платьишки и косички ему больше идут. В строгом, под горло, сером свитере, он и правда был похож на циркуль. Высокий, тонкий, с длинными руками и ногами, с короткими темными волосами, стремительный и легкий, он был вполне ничего, но чего-то его облику не хватало. То ли парочки кило, а то ли внушительности.

Прежде Маша не разглядывала его с таким вниманием — ну препод и препод, — но теперь Дымов казался ей ближе, симпатичнее. В конце концов, он был тем, кто принял Машины беды всерьез, что сразу выделило его из всего остального человечества.

— Итак, друзья, — заговорил Дымов с улыбкой, — недавно у меня случилась довольно познавательная дискуссия о выразительности языковых средств. Наша с вами дисциплина дает большой простор для творчества. Грязь с ботинок можно вычистить сотней разных способов, и каждый из вас выберет свой. Предлагаю сегодня поиграть, долой скучные лекции.

Курс встрепенулся и загалтел. На Дымова порой находило подобное легкомысленное настроение, и тогда аудитория превращалась в детскую площадку.

— Итак, птенчики мои, даю задание, — Дымов уселся прямо на стол, болтая ногами. — Сочиняем наговор от плохих снов, каждый, естественно, свой. Но, — он оглядел их, улыбаясь, — это только половина задачи. Вторая половина состоит в том, чтобы угадать, какой наговор кому принадлежит. Заодно и узнаете друг друга поближе.

— Как это? — встревожился Федя Сахаров, которого в этом мире волновали только две вещи: как обойти Машу по успеваемости и какую специализацию ему выбрать. Он доводил всех вокруг своими пространными рассуждениями на тему будущей профессии, и однокурсники уже начинали его тихо ненавидеть.

— Очень просто: вы сдадите мне свои работы, я зачитаю их вслух, а вы назовете автора наговора.

— Но это личное, — тут же возбухнул увалень Саша Бойко, без устали спорящий с преподавателями.

— Действительно, — согласился Дымов, — вероятнее всего, основой ваших наговоров станут какие-то успокаивающие воспоминания из детства. То, что поможет именно вам и не обязательно кому-то другому. Те, кто намерен пропустить все веселье, могут остаться в роли зрителей.

— Вы обязаны обучать всех одинаково, — проворчал Саша Бойко.

Женя Бодрова, обожавшее все командообразующее, показала ему кулак, и он наконец заткнулся.

***

Маша задумалась над чистым листом.

Что-то из детства, отгоняющее плохие сны? Запах маминых духов, папин громкий голос, смех братьев за стеной — ах как Маша им завидовала маленькой! Мальчишки-то, кроме чуткого Олежки, жили по двое, и только она, на правах единственной девочки, вынуждена была ночевать одна-одинешенька. До девяти лет Маша по ночам прибегала то в одну детскую, то в другую, и братья, ругаясь спросонья, послушно отодвигались к стенке, давая этой липучке место под одеялом.

«Раз, два, три, четыре, пять — будут братья тебя охранять», — быстро написала Маша, и так ей сразу хорошо стало, что она даже погладила буквы.

Пять — цифра сама по себе волшебная, сильная, а присыпать ее искренней верой, детским обожанием…

Олеся Кротова пыхтела уже совсем в ухо, надеясь подглядеть и, может, своровать идею. Не поможет тебе Машино творчество, детонька.

«И однажды в час ночной дева-морок подарит покой», — вывела Маша, поддавшись вдруг порыву благодарности. Братья далеко, а Дымов — рядом. Буквально на соседней койке. И пусть это не очень-то этично, зато надежно и немножко забавно. Как будто о Маше снова кто-то заботится, в университете она всегда была сама по себе, а тут растаяла.

Потом она еще раз подумала и зачеркнула нижнюю строчку, но не очень. Так, чтобы Дымов смог прочитать, если ему интересно.