Лети, светлячок - Ханна Кристин

Октябрь 2006-го. Похороны. Я закрыла глаза и вспомнила, как одиноко стояла…

…на парковке у церкви Святой Цецилии. Вокруг полно аккуратно припаркованных машин. В основном семейных.

В качестве прощального подарка Кейт отдала мне свой айпод и написала письмо. В нем она просила меня включить «Королева танцует» и в полном одиночестве танцевать под нее. Я не хотела, но выбирать не приходилось, и, услышав «Ты умеешь танцевать», я на дивный миг оказалась где-то еще, не здесь.

А потом все закончилось, и я увидела, как ко мне направляются ее родные: родители – Марджи и Бад, ее дети и ее брат Шон. Они напоминали освобожденных из лагеря военнопленных – сломленных и удивленных, что до сих пор живы. Мы поздоровались, и кто-то что-то сказал – что именно, не знаю. Мы делали вид, будто держимся. Джонни злился – да и как иначе? «Все к нам домой поедут», – сказал он. А Марджи добавила: «Это она попросила». Как Марджи хватает сил держаться на ногах? Ведь горе явно пригибает ее к земле.

От одной мысли, что придется ехать на этот праздник жизни в честь Кейти, мне сделалось дурно.

Я вообще не поддерживала все эти рассуждения, что смерть, мол, «это счастливое перевоплощение». Разве я способна на такое? Нет, я уговаривала ее бороться до последнего вздоха. Выходит, зря. Мне бы прислушаться к ее страху, успокоить ее. А вместо этого я обещала ей, что все будет хорошо и она излечится.

Но я и еще кое-что пообещала. В самом конце. Я поклялась заботиться о ее семье, помогать ее детям – и нарушать обещание не собиралась.

Меня подвезли Марджи и Бад. В машине у них пахло ровно так же, как в доме Маларки в нашем с Кейти детстве – ментоловыми сигаретами, духами «Джин Нейт» и лаком для волос.

Я представила, что мы с Кейт снова сидим на заднем сиденье, ее отец ведет машину, а мать курит в окно. Я почти слышала, как Джон Денвер поет про Скалистые горы.

Расстояние в четыре мили между католической церковью и домом Райанов мы преодолевали целую вечность. Куда бы я ни взглянула, повсюду меня окружала жизнь Кейти. Кофейня, куда она заезжала, киоск с мороженым, где делают ее любимое – с соленой карамелью, книжный магазин, куда она непременно заглядывала на Рождество.

Вот мы наконец и приехали.

Дворик смотрелся заброшенным, а палисадник совсем зарос. Кейти вечно только собиралась освоить премудрости садоводства.

Машина остановилась, мы вышли, и брат Кейт, Шон, подошел ко мне. Он на пять лет младше нас с Кейт… то есть теперь уже младше одной меня… Но Шон тощий и сутулый и похож на ботана, поэтому выглядит старше. Он уже начал лысеть и к тому же носит старомодные очки, однако глаза у него ярко-зеленые, как у Кейт. Я обняла его и отступила, думая, что он заговорит, но Шон промолчал. Я тоже. Мы с ним вообще не вот прямо закадычные друзья, а сегодня явно неудачный день для болтовни. Завтра он уже вернется в Кремниевую долину, где его ждет работа. Небось живет себе бирюком, до ночи рубится в компьютерные игры, а питается бутербродами. Впрочем, не исключено, что я все это напридумывала и на самом деле живет он иначе.

Шон отошел в сторону, и я, оставшись возле машины одна, окинула взглядом дом, который всегда считала и своим тоже.

Зайти внутрь у меня не хватало сил.

Но иначе-то нельзя.

Я глубоко вздохнула. Если я что и умею, так это выгребать. Ведь я до совершенства отточила умение закрывать глаза на боль и двигаться дальше. И сейчас поступлю так же.

Ради Кейт.

Я вошла в дом и направилась на кухню, где мы с Марджи принялись готовиться к наплыву гостей. Я деловито сновала по кухне среди таких же деловитых и стремительных, словно колибри, кумушек. Только так я еще способна держаться. Не думать о ней. Не вспоминать. Объединившись с Марджи в команду, мы готовили дом к сборищу, присутствовать на котором никто из нас не хотел. Я расставила по всему дому фотографии, рассказывающие историю Кейт, – она сама их выбрала. Смотреть на эти снимки я не могла.

Услышав звонок в дверь, я, силясь сохранять присутствие духа, глубоко вдохнула. За спиной у меня по деревянному полу застучали чьи-то каблуки.

Пора.

Я обернулась и попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривая и однобокая. В гостиной я с опаской подходила к гостям – забирала тарелки и разливала по бокалам вино. Каждая минута – триумф моей воли. До меня доносились обрывки беседы – гости говорили о Кейт и делились воспоминаниями. Я не слушала, от таких разговоров мне становилось еще больнее, и я почти умудрилась отстраниться, но слова сыпались со всех сторон. Кто-то восхищался тем, что Кейт участвовала в благотворительном аукционе «Ротари», и я вдруг поняла, что люди вокруг говорят о совершенно незнакомой мне Кейт, и из-за этого печаль разъедала меня еще сильнее. И не только печаль. К ней добавилась ревность.

Ко мне подошла незнакомая женщина в старомодном мешковатом платье:

– Она много о вас рассказывала.

Я благодарно улыбнулась ей:

– Мы с ней дружили тридцать с лишним лет.

– Она так стойко химиотерапию переносила, да?

На этот вопрос ответа я не знала. Меня рядом с ней тогда не было. В тот момент не было. Ссора на два года заморозила нашу тридцатилетнюю дружбу. Я понимала, как Кейт переживает, и попыталась помочь, вот только я, как обычно, подошла не с той стороны. В конце концов Кейт обиделась на меня, а я не стала извиняться.

Пока меня не было рядом, моя лучшая подруга старалась победить рак и перенесла двойную мастэктомию. Меня не было рядом, когда она облысела, когда вчитывалась в неутешительные результаты анализов и когда наконец решила прекратить лечение. Я буду корить себя за это до последнего вздоха.

– Второй курс проходил особенно тяжело, – подхватила другая гостья – судя по виду, приехавшая прямо с занятий йогой: черные легинсы, балетки и свободный черный кардиган.

– Помню, как она побрилась, – вступила в разговор третья, – и все смеялась, называла себя Кудряшка Кейт. Я ни разу не видела, чтобы она плакала.

Я сглотнула слезы.

– Помните, как она на день рожденья Мары принесла лимонные батончики? – вспомнил еще кто-то. – Вот кто, кроме Кейти, стал бы их готовить, когда сам…

– …умирает, – тихо закончила первая, и женщины наконец замолчали.

С меня хватит. Кейт просила меня развеселить всех. «Ты – душа вечеринок, Тал. Зажги там, ради меня».

«Запросто, подружка».

Я отошла от женщин и шагнула к проигрывателю. Джаз сейчас вообще ни к чему.

– Для тебя, Кейти Скарлетт. – Я поставила компакт-диск. Заиграла музыка, и я прибавила громкость.

Чуть поодаль я увидела Джонни. Любовь всей ее жизни, и, к сожалению, единственный мужчина в моей. Единственный, кого я принимала в расчет. Посмотрев на него, я поняла, что он совершенно сломлен. Если его не знать, этого, возможно, и не поймешь, но плечи у него опущены, и побрился он плохо, а из-за бессонных ночей под глазами залегли глубокие тени. Знаю, у него утешения для меня не найдется – горе истощило его до оболочки.

Я знаю Джонни почти всю жизнь, сперва он был моим начальником, а потом мужем моей подруги. Самые знаменательные события наших жизней мы переживали вместе, и для меня это уже утешение. Я смотрю на него – и мне немного легче. В день, когда я потеряла лучшую подругу, Джонни чуть облегчает мое одиночество. Впрочем, не успела я подойти к нему, как он уже скрылся за чьими-то спинами.

Музыка – наша с ней музыка – живительным эликсиром потекла по моим венам, постепенно заполняя меня. Ни о чем не думая, я раскачиваюсь под музыку. Надо бы улыбнуться, но моя тоска вновь подняла голову. Я ловлю на себе взгляды окружающих. Они словно осуждают меня, как будто я веду себя неподобающим образом. Но эти люди ее не знали. А мы с ней лучшие подруги. Музыка – наша музыка – возвращает мне Кейти. Слова так не умеют.

– Кейти, – пробормотала я, точно она рядом, и те, кто это слышал, отшатнулись от меня.

Да и плевать мне на них. Обернувшись, я увидела ее.