Тихая пристань (СИ) - Рогачева Анна

— Какой сюрприз? — с опаской спросила Акулина.

— Такой, чтобы у пана Гаврилы пропала охота держать в деревне пьяного старосту, сказала Арина, и в ее голосе прозвучала сталь. — Мы не можем ударить по нему напрямую. Но мы можем выбить из-под него его главную опору — страх. И его любимую игрушку.

В ее голове, точная и ясная, как некогда бухгалтерский отчет, начала складываться новая схема. Не план бегства. План диверсии. И главным объектом в нем был не пан Гаврила, не загадочный Лексей, а ее собственный муж — Иван. Неуправляемый, опасный, пьяный Иван. Нужно было лишь перенаправить его ярость. Сменить кукловода. Хотя бы на время. И для этого у нее было оружие, которое они сами же ему вручили — алкоголь. И противоядие, которое она нашла — его собственная, затоптанная человечность.

Она посмотрела на свои руки. Они дрожали, но не от страха. От предвкушения. Война изменила фронт. Теперь она шла не только за свою свободу, но и за души всех, кого опутали эти невидимые нити. И первый выстрел в этой войне предстояло сделать ей. Тихий. Точный. Неожиданный.

Глава 12

План созревал в голове Арины, как тот самый хмельной квас — медленно, но верно, с пузырьками трезвого расчета и горьковатым осадком риска. Она не могла ударить пана Гаврилу в лоб. Но она могла испортить ему инструмент. Иван был этим инструментом. И его главная слабость теперь была известна не только ей, но и ему самому — он боялся того, кем становился в кабаке.

Через два дня, когда Иван вернулся с поля в относительно трезвом и усталом состоянии, Арина встретила его не молчанием, а тихим, деловым вопросом:

— Иван. Этот человек… Лексей. Он тебе должен?

Иван замер на пороге, держа в руках сбрую.

— С чего взяла? — голос его прозвучал глухо, но без привычной агрессии. Была усталость.

— Потому что мужик, который постоянно угощает, но никогда не просит взамен, — либо святой, либо ростовщик. А святых в кабаке не видала, — спокойно сказала Арина, помешивая у печи варево. — Значит, долг он берет не деньгами.

Иван молча бросил сбрую в угол и тяжело опустился на лавку. Он смотрел в пол, его мощные плечи были ссутулены.

— Он… он не просит, — наконец пробормотал он. — Он… дает понять. Что я ему должен. За… за участие.

— За какое участие? — мягко спросила Арина, не поворачиваясь.

— За то, что слушаю. За то, что… будто я ему нужен. А потом… — он затравленно оглянулся, будто боялся, что его слова услышат сквозь стены. — … потом становится страшно. И зло берет. На всех. И будто его голос в голове: «Они над тобой смеются, Иван. Они тебя за ничто считают. Покажи, кто тут хозяин».

Слова лились, как гной из вскрывшегося нарыва. Иван, этот свирепый зверь, был на самом деле загнанным в угол, запуганным ребенком, которым мастерски манипулировали.

— А пан Гаврила? Он знает про Лексея? — осторожно выведывала Арина.

— Кто его знает… — Иван провел ладонью по лицу. — Лексей говорит, что «от хороших людей». Что пану небезразличен порядок в деревне. А порядок… это я.

«Порядок — это страх», — мысленно перевела Арина. Старая, как мир, схема: создать проблему (пьяного, озлобленного старосту), а потом предложить себя же в качестве единственной силы, способной эту проблему сдерживать. Иван был и бичом, и пугалом.

— И что будет, если ты перестанешь… слушать Лексея? — спросила она.

Иван снова вздрогнул.

— Нельзя. Он… он знает. Он все знает. Про ту кражу леса… про то, что я…

Он не договорил, но Арине стало все ясно. Его держали не только на водке, но и на страхе разоблачения. Идеальная ловушка.

— Значит, выхода нет, — констатировала она, наливая ему в миску похлебку.

— Нет, — глухо ответил он, сжимая голову руками.

В этот момент Арина подошла к столу и села напротив.

А если… выход будет не для тебя одного? — сказала она очень тихо. — Если Лексей и те, кто за ним, вдруг… окажутся той ниткой, что тянет за собой всю ткань? И порвут ее не в твоем конце, а у самого пана?

Иван медленно поднял на нее глаза. В них плескалось непонимание, тень надежды и животный страх.

— Что… что ты задумала?

— Ничего, — отрезала Арина, отодвигая миску. — Я просто женщина, Иван. А ты подумай. Кому ты больше нужен: тому, кто делает из тебя пса на цепи, или… — она сделала паузу, глядя ему прямо в глаза, — … или тем, кого эта цепь душит?

Она не стала говорить «семье». Он не был готов к этому слову. Но «деревня»… это он мог понять. Это была его территория, его, как он считал, владение. Пусть и искаженное ядом.

— Подумай, — повторила она и ушла к детям, оставив его сидеть над остывающей похлебкой, с лицом человека, в чьем темном мире только что блеснул слабый, немыслимый луч.

На следующий день Арина снова отправила Петьку на «разведку» к кабаку, но с иной инструкцией: не следить за отцом, а запомнить Лексея. Мальчик вернулся, глаза горят азартом сыщика.

— Высокий, мам, в сером кафтане, лицо длинное, усы черные. Ходит не спеша, всех видит. Заходил в кабак, вышел с каким-то мешочком, пошел к усадьбе. Не напрямую, огородами.

— Молодец, — похвалила Арина, вручая ему кусок лепешки. Ее подозрения подтверждались. Связь была прямой.

Вечером пришла Акулина, и Арина поделилась с ней своим, еще сырым, планом.

— Ты с ума сошла! — ахнула та, услышав суть. — Натравить своего же мужа на этих оборотней? Да он тебя первую сцапает и выдаст, лишь бы с него гнев отвели!

— Не натравит, — поправила Арина. — Помочь ему увидеть, кто его настоящий враг. Он боится Лексея и тех, кто за ним. Но его страх — слепой. Нужно сделать его зрячим. Направить.

— И как ты это сделаешь? — скептически спросила Акулина.

— Через то, что он понимает, — сказала Арина. — Через обиду. Лексей его унижает, считает за вещь. Нужно, чтобы Иван это ощутил не в пьяном угаре, а на трезвую голову. И чтобы… чтобы у него был свидетель. Кто-то из деревенских, кого он уважает.

— Староста Федот, что ли? — фыркнула Акулина. — Так он с Гаврилой в одной упряжке!

— Нет, — покачала головой Арина. — Не Федот. Самогонщика Семеныча.

Акулина замерла, уставившись на нее.

— Семеныч? Да он продаст душу за лишнюю полтину! Он им и поставляет-то всю эту отраву!

— Именно поэтому, — холодно улыбнулась Арина. В ее глазах вспыхнул тот самый огонек, который когда-то позволял ей выигрывать споры с ревизорами. — Семеныч — трус. И он дорожит своим делом. Если дать ему понять, что игра пошла слишком грубо, что от его зелья может случиться беда, которая докатится и до него… он испугается. И испуганный человек ищет, на чью сторону встать. Или хотя бы, как от греха подальше отпрянуть.

— И как ты до него достучишься?

— Через его слабость, — просто сказала Арина. — У его внучки, слышала, свадьба скоро. А жених, тот самый Марфин сын, в моей рубахе пойдет. Все будут говорить о мастерице, что шьет так, что вещи будто живые. Семеныч суеверен. Он придет. За оберегом для молодых. А я с ним поговорю.

Акулина долго молчала, разглядывая Арину, словно впервые ее видя.

— Голубка ты моя… да ты не мастерица, ты — голова. Из тебя бы воеводу… — она покачала головой. — Ладно. Рискнем. Я про свадьбу разнесу. А ты… готовь свои узоры.

Глава 13

Свадьба сына Марфы стала событием. И не столько из-за самого торжества, сколько из-за рубахи жениха. Слух о чудесной вышивке, что не просто скрыла дыру, а превратила ее в диковинный оберег, облетел всю округу. Арина, еще не совсем окрепшая, сидела в своей избе, но ее присутствие ощущалось на том пиру без нее. Гости тыкали пальцами в замысловатый узор, шептались. И, конечно, вспоминали про Арину. Про ее хлеб. Про ее странное спокойствие после побоев. Про то, как Иван стал будто тише.

Через день после свадьбы, как и предсказывала Акулина, на пороге появился Семеныч. Невысокий, сутулый, с хитрющими глазками-щелочками и вечным запахом браги, от которого воротило нос.