Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 204
— Понимаю. В двадцать девятом?
Старик кивнул.
— Много людей приезжало к г-ну Конхису до войны?
— Много, много людей. — Георгиу удивился, даже повторил мой вопрос, но ответ был тот же.
— Иностранцы?
— Много иностранцев. Французы, англичане, кого только не было.
— А учителя английского из школы? Они там бывали?
— Нэ, нэ. Оли. — Да, все бывали.
— Как их звали, помните? — Наивность вопроса рассмешила его. Он не помнит даже их лиц. Вот только один был очень высокого роста.
— Вы с ними в деревне встречались?
— Иногда. Иногда.
— Чем они занимались в Бурани — до войны?
— Они ж иностранцы.
Это проявление деревенской ограниченности рассердило Георгиу:
— Нэ, барба. Ксени. Ma ти эканон?
— Музыка. Пение. Танцы. — И снова Георгиу не поверил; подмигнул мне, точно говоря: у старика размягчение мозгов. Но я знал, что тот ничего не путает; ведь Георгиу поселился на острове только в 46-м.
— Какое пение, какие танцы?
Не помнит; влажные глаза заметались в поисках картин минувшего, но ничего не углядели. Однако он добавил:
— И не только. Они разыгрывали пьесы. — Георгиу загоготал, но старик отмахнулся от него и степенно подтвердил: — Это правда.
Георгиу, ухмыляясь, подался к нему:
— А ты кого играл, барба Димитраки? Караеза? — Караез — это Петрушка из греческого театра теней. Я дал старику понять, что верю ему:
— Какие пьесы?
Но по лицу было видно: не помнит.
— В саду был театр.
— Где в саду?
— За домом. С занавесом. Настоящий театр.
— Вы знаете Марию?
Но, похоже, до войны на вилле жила другая экономка, по имени Суда. Она умерла.
— Давно вы там не бывали?
— Много лет. Как война началась.
— Вы до сих пор хорошо относитесь к г-ну Конхису? Старик кивнул, но кивок вышел короткий, сдержанный. Георгиу вылез с репликой:
— Его старшего тогда расстреляли.
— Ох. Извините. Извините меня, пожалуйста.
Старик пожал плечами: судьба.
— Он неплохой человек, — сказал он.
— Во время оккупации он работал на немцев?
Вскинул голову: категорическое «нет». Георгиу с безмерной досадой откашлялся. Они заспорили — так быстро, что я перестал их понимать. Но расслышал слова старика: «Я тут был. А тебя не было».
Георгиу подмигнул мне:
— Он подарил деду дом. И деньги до сих пор выплачивает. Дед его выгораживает.
— Остальным родственникам тоже платит?
— Ну так что! Может, и платит кое-кому. Старикам. А что ему сделается! Он миллионер. — Потер палец о палец: грех деньгами не замолишь.
Внезапно старик обратился ко мне:
— Мья фора… раз там устроили большой панейири с лампами, музыкой и фейерверком. Много огней, много гостей.
Дико, но мне представился прием в саду: сотни разодетых дам, кавалеры в визитках.
— Когда?
— За три, пять лет до войны.
— Что они праздновали?
Он не знал.
— Вы сами там были?
— Я был с сыном. Мы ловили рыбу. И увидели с моря. Свет, голоса. Ке та пиротехнимата. — И фейерверк.
— Да брось, — сказал Георгиу. — Пьяный был небось, барба.
— Нет. Я был не пьяный.
Сколько ни старался, больше я ничего из старика не вытащил. Наконец пожал им обоим руки, оплатил скромный счет, изо всех сил хлопнул Георгиу по плечу и отправился в школу.
Ясно одно. Кроме меня, Леверье и Митфорда есть другие, чьих имен я пока не знаю; длинная, уходящая в тридцатые цепочка. Эта мысль возродила во мне надежду. И бесстрашье перед лицом того, что еще затевалось в театре, где занавес нынче снят, — в театре на той стороне острова.
Вечером я снова пошел в деревню; стал карабкаться по булыжным улочкам наверх, к окраине; мимо беленых коробок-хижин, мимо патриархальных сценок, через малюсенькие площади под сенью миндальных деревьев. Пылали на солнце, тлели в подступающих сумерках фуксиновые всплески бугенвиллей. Этот район напоминал арабские кварталы, — ладный, с подстилкой графитного предвечернего моря, с покрывалом золочено-зеленых сосновых холмов. Сидящие у порогов приветствовали меня, и все росла за моими плечами неизбежная шеренга гаммельнских детишек, что раскатывались мелкими смешками, стоило мне обернуться и махнуть; отцепитесь! Добравшись до церкви, я вошел туда. Нужно как-то оправдать свое присутствие в этом квартале. Внутри был плотный полумрак, отовсюду шибало ладаном; иконостас, угрюмые лики святых в дымчато-золотых окладах, — они смотрели на меня сверху вниз, точно недовольные вторжением чужака в свой мир, в свой склеп, где хранятся мощи Византии.
Я пробыл в церкви минут пять. Дети за это время великодушно разбежались, и никто не заметил, как я шмыгнул за правый угол фасада. Я очутился в проходе меж бочкообразными апсидами и стеною в восемь-девять футов высотой. Улочка свернула, но конца стене не было видно. Однако дальше в ней обнаружились полукруглые воротца, на замковом камне дата «1823», чуть выше — след сколотого герба. Похоже, дом, что за стеной, построил в эпоху войны за независимость какой-нибудь пиратский «адмирал». В правом створе ворот прорезана узкая дверца, в которой светится щель почтового ящика. Над щелью, на черной жестяной табличке, облезлыми белыми буквами выведено по трафарету имя «Гермес Амбелас». Церковь стояла на возвышении, и слева от меня был обрыв. Заглянуть через стену тут не получится. Я мягко нажал на дверцу: вдруг откроется? Заперто. Жители Фраксоса кичились своей честностью, воров на острове не водилось; я впервые увидел здесь запертую дверь во двор.
Узкий переулок круто уходил вниз. Крыша домика по правой его стороне упиралась прямо в стену. Я спустился по переулку, на перекрестке свернул и зашел к дому Гермеса с тыла. Тут склон был еще круче, и от основанья стены меня теперь отделял отвес десять футов высотой. Садовая ограда, по существу, была здесь единым целым с естественной скалой, и задняя стена дома вплотную к ней примыкала. Я обратил внимание, что постройка не так уж велика, хотя по деревенским меркам это настоящие хоромы для простого погонщика.
Два окна на первом этаже, на втором — три. Закрытые ставни подсвечены закатом; должно быть, оттуда открывается чудесный вид на западную часть деревни и на пролив, отделяющий Фраксос от Арголиды. Часто ли Жюли любовалась этой панорамой? Я стоял, точно Блондель [82] под окном Ричарда Львиное Сердце, — с той разницей, что не мог запеть, дабы в темницу донеслись вести с воли. Снизу, с одной из площадок, за мной с интересом наблюдали какие-то кумушки. Я помахал им и потихоньку тронулся с места, изображая досужего зеваку. Еще перекресток — и вот я там, откуда начал свой обход, у церкви святого Илии. Итак, стороннему взгляду дом недоступен.
