Ватназ вышла с ним на улицу. Она задыхалась. Он чувствовал, как дрожит ее тощая рука, которой она опиралась на его руку. И вдруг она разразилась:
— Ах, мерзавец!
— Кто?
— Да это же он! Он! Дельмар!
Фредерика такое открытие оскорбило, он спросил:
— Вы в этом уверены?
— Да я вам говорю, что я все время шла за ним! — воскликнула Ватназ. — Я видела, как он вошел! Понимаете вы теперь? Впрочем, мне надо было этого ожидать; ведь я сама по глупости ввела его к ней. О, если бы вы только знали, боже мой! Я приютила его, кормила, одевала. А все мои хлопоты в газетах! Я любила его, как мать! — Потом, злобно усмехнувшись, она продолжала: — Ах, этому господину нужны бархатные костюмы! Это ведь лишь сделка для него, не сомневайтесь! А она! Ведь я знала ее еще белошвейкой! Не будь меня, сколько раз она уже барахталась бы в грязи! Но я еще швырну ее в грязь. Да! Да! Пусть подохнет в больнице! И пусть все узнают!
Словно поток нечистот из помойного ушата, она яростно выплеснула перед Фредериком свой гнев, обнажая весь позор соперницы.
— Она спала с Жюмийяком, с Флакуром, с молодым Алларом, с Бертино, с Сен-Валери — рябым. Нет, с другим! Все равно, они братья! А когда она оказывалась в трудном положении, я все улаживала. А был ли мне от этого какой-нибудь прок? Она такая скупая! И потом, согласитесь, с моей стороны большая любезность водиться с ней; в конце концов, мы с ней не одного круга! Я ведь не девка! Разве я продаюсь? Не говорю уже о том, что она глупа как пробка! Слово «категория» она пишет через два «т». Впрочем, они друг друга стоят, хоть он и величает себя артистом и воображает, что он гений! Но, боже мой, будь у него соображение, он не совершил бы такой гнусности! Покинуть незаурядную женщину ради какой-то шлюхи! В конце концов, мне наплевать. Он дурнеет! Он мне гадок! Если я его встречу, я, право же, плюну ему в лицо. — Она плюнула. — Да, вот во что я его ставлю теперь! Но Арну-то каково? Не правда ли, ужасно? Он столько раз прощал ей! Нельзя и представить себе, какие он приносил жертвы! Она бы должна целовать ему ноги! Он такой щедрый, такой добрый!
Фредерик с удовольствием слушал, как она честит Дельмара. С Арну он мирился. Вероломство Розанетты казалось ему чем-то противоестественным, несправедливым; возбуждение старой девы передалось и ему, и он даже почувствовал к Арну нечто вроде нежности. И вдруг он очутился у его подъезда: он и не заметил, как м-ль Ватназ привела его в предместье Пуассоньер.
— Вот мы и пришли, — сказала она. — Я зайти к нему не могу. Но вам-то ничто не мешает?
— А зачем?
— Чтобы все ему рассказать, черт возьми!
Фредерик, словно внезапно очнувшись, понял, на какую низость его толкают.
— Ну что же? — спросила она.
Он посмотрел на третий этаж. У г-жи Арну горела лампа. Действительно, ничто не мешало ему подняться.
— Я жду вас здесь. Идите же!
Это приказание вконец расхолодило его, и он ответил:
— Я долго там пробуду. Вам бы лучше вернуться домой. Завтра я зайду к вам.
— Нет! Нет! — ответила Ватназ, топая ногой. — Захватите его! Возьмите его с собой! Пусть он их накроет!
— Но Дельмара там уже не будет!
Она опустила голову.
— Да, пожалуй, верно.
Она молча стояла на мостовой среди мчавшихся экипажей; потом уставилась на него глазами дикой кошки.
— Я могу на вас рассчитывать, правда? Теперь мы сообщники, это свято! Так действуйте. До завтра!
Фредерик, проходя по коридору, услыхал два голоса — они спорили. Голос г-жи Арну говорил:
— Не лги! Да не лги же!
Он вошел. Они замолчали.
Арну расхаживал взад и вперед по комнате, а жена его сидела на низеньком стуле у камина, очень бледная, с остановившимся взглядом. Фредерик повернулся было к двери. Арну схватил его за руку, довольный, что явилась помощь.
— Я, кажется… — сказал Фредерик.
— Да оставайтесь! — шепнул ему на ухо Арну.
Госпожа Арну сказала:
— Надо быть снисходительным, господин Моро! В семейной жизни такие вещи иногда бывают.
— То есть их устраивают, — игриво сказал Арну. — И случаются же у женщин причуды! Вот, например, она, женщина совсем неплохая. Напротив! И что же, целый час забавляется тем, что докучает мне всякими выдумками.
— Это не выдумки, а правда! — раздраженно ответила г-жа Арну. — Ведь как-никак ты же ее купил.
— Я?
— Да, ты! В «Персидском магазине»!
«Кашемировая шаль!» — решил Фредерик.
Он чувствовал себя виноватым, был испуган.
Она тут же добавила:
— Это было в прошлом месяце, в субботу, четырнадцатого.
— А! В этот день я как раз был в Крейле! Итак, ты видишь.
— Вовсе нет! Ведь четырнадцатого мы обедали у Бертенов.
— Четырнадцатого?.. — И Арну поднял глаза к потолку, как бы вспоминая число.
— И даже приказчик, который ее продавал, был белокурый!
— Могу я разве помнить приказчика?
— Но ты продиктовал ему адрес: улица Лаваль, восемнадцать.
— Как ты узнала? — спросил изумленный Арну.
Она пожала плечами.
— О! Все очень просто: я зашла починить свою шаль, и старший приказчик сказал мне, что точно такую же сейчас отправили госпоже Арну.
— Так моя ли вина, что на той же улице живет какая-то госпожа Арну?
— Да, но не жена Жака Арну, — ответила она.
Тут он стал путаться в объяснениях, уверяя, что не виноват. Это ошибка, случайность, одна из тех необъяснимых странностей, какие иногда встречаются. Не следует осуждать людей по одному только подозрению, на основании неопределенных улик, и в качестве примера он привел несчастного Лезюрка. [131]
— Словом, я утверждаю, что ты ошибаешься! Хочешь, я поклянусь тебе?
— Не стоит труда!
— Почему?
Она взглянула ему прямо в лицо, ничего не сказав, потом протянула руку, взяла с камина серебряный ларец и подала ему развернутый счет.
Арну покраснел до самых ушей, и его растерянное лицо даже раздулось.
— Ну?
— Так что же, — медленно проговорил он в ответ, — что же это доказывает?
— Вот как! — сказала она с особой интонацией, в которой слышалась и боль и ирония. — Вот как!
Арну держал счет в руках и вертел его, не отрывал от него глаз, как будто там он должен был найти решение важного вопроса.
— А! Да, да, припоминаю, — сказал он наконец. — Это было поручение. Вам это должно быть известно, Фредерик.
Фредерик молчал.
— Поручение, которое меня просил исполнить… просил… да, старик Удри.
— А для кого?
— Для его любовницы!
— Для вашей! — воскликнула г-жа Арну, выпрямившись во весь рост.
— Клянусь тебе…
— Перестаньте! Я все знаю!
— A-а! Превосходно! Значит, за мной шпионят!
Она холодно возразила:
— Это, может быть, оскорбляет вас при вашей щепетильности?
— Раз человек выходит из себя, — начал Арну, ища шляпу, — а вразумить его нет возможности… — Потом он глубоко вздохнул: — Не женитесь, любезный друг мой, нет, уж поверьте мне!
И он поспешил выйти, ощутив потребность подышать свежим воздухом.
Тут наступило глубокое молчание, и в комнате все как будто застыло. На потолке белел светлый круг от лампы, а по углам, как полосы черного флера, ложились тени; слышно было тиканье часов, да в камине потрескивал огонь.
Госпожа Арну снова села в кресло, теперь по другую сторону камина; она кусала губы, ее трясло; она подняла руки, всхлипнула, расплакалась.
Фредерик сел на низенький стул и ласковым голосом, каким разговаривают с больными, сказал:
— Вы не сомневайтесь, что я разделяю…
Она ничего не ответила. Но, продолжая вслух свои размышления, проговорила:
— Я же не стесняю его! Ему незачем было лгать.
— Разумеется, — сказал Фредерик. — Наверно, всему виной его привычки, он просто не подумал, и, может быть, в делах более важных…
— Что же, по-вашему, может быть более важного?
— Да! Ничего!
Фредерик наклонился с покорной улыбкой. У Арну все же есть некоторые достоинства, он любит своих детей.
