Мученик (ЛП) - Райан Энтони

В испуге несколько солдат попытались пробиться мимо нашей небольшой группы, встретив неустрашимых врагов в лице Джалайны и Дровосека. Крепкий керл, несмотря на раны, срубил двоих, а потом третий смог вонзить фальшион глубоко ему в грудь. Впервые тем утром я почувствовал настоящую ярость при виде безжизненного Дровосека, падающего на землю. Владелец фальшиона продемонстрировал впечатляющую отвагу – он задержался и поднял клинок, когда я бросился на него, но это его не спасло. Отбив фальшион в сторону, я врезал рукоятью меча ему в лицо, сбил с ног и прижал к земле, поставив сапог на нагрудник. Дал ему миг ужаса, а потом поднял ногу, глядя в расширенные отчаянные глаза и опустил меч. Хорошая сталь на несколько дюймов пронзила его череп меж глаз.

Взглянув, как Тайлер, Лилат и Джалайна склонились над неподвижным телом Дровосека, я почувствовал, что моя ярость стихает. Все они были в крови: Лилат из-за сильного пореза на лбу, а Тайлер от дюжины новых на руках и на лице. Состояние Джалайны было труднее оценить из-за всего количества засохшей крови, которая покрывала её. Позднее я узнал, что она не получила почти ни одной царапины, помимо коллекции синяков. Но не все раны относятся к телу, и, увидев немигающий взгляд её глаз, я забеспокоился, что эта женщина, возможно, наконец, свалилась в пропасть полного безумия.

Хор просьб о пощаде привлёк мой взгляд к развалинам, где неубитые и несбежавшие люди совета стояли на коленях, отбросив оружие и сжав руки. Я смотрел, как Уилхем приказывает согнать их в одно место, и увидел Эймонда среди тех, кто спешился, чтобы выполнить эту задачу. Заметив бурную деятельность у восточной части развалин, я заметил полдюжины лошадей, скачущих в лес. Во главе мчалась здоровенная фигура Даника, а среди всадников, следовавших за ним, я заметил серую мантию священнослужителя. «Арнабус, или может Дюрейль?».

Прежде чем группа исчезла за тёмной стеной леса, я увидел, что их на полном скаку преследует одна фигура: Эвадина, пришпорившая Улстана до предельной скорости.

Выдернув меч из трупа под ногами, я побежал к Эймонду, проигнорировал приветствие и взобрался на его лошадь.

– Передай капитану Дорнмалу собрать всадников и следовать за мной, – рявкнул я, развернул охотничьего коня и помчался в сторону деревьев, выкрикнув через плечо: – И прочешите это место, ищите священника. Если он попытается убежать, то не стесняйтесь пришлёпнуть гада.

Под кронами деревьев света было мало, но я не позволил коню замедлиться, подгоняя его, несмотря на сложные и вероломные тени, укрывавшие лесную подстилку. Я ехал на звуки битвы – по большей части там раздавались крики и редкий лязг стали, – быстро промчавшись мимо трёх лошадей без всадников. Эвадина явно собиралась получить сегодня свой трофей. Оказалось, что лес обманчив со звуками, и это осложняло мои попытки её догнать. Непостоянная песня конфликта всё сильнее отдалялась, и в итоге мне пришлось остановиться. Я прислушивался изо всех сил и вскоре был вознаграждён звуками голосов справа от меня. Пришпорив коня, я вскоре выбрался на поляну, где, к счастью, увидел спешившегося Даника, который пытался вытащить человека в рясе священника из-под дёргавшейся туши покалеченной лошади.

Животное, по всей видимости, сломало ногу – вероятно, благодаря неумелому обращению её наездника. Конь ржал и тревожно молотил ногами, пока Даник ругался и вытаскивал попавшегося священника. Однако звуки моего приближения вынудили его бросить своё занятие. Несмотря на все его притязания на солдатский характер, я увидел только разбойника в том кратком, испуганном взгляде, который он бросил на меня, прежде чем повернулся и помчался к своей лошади. Он мгновенно сел на коня и ускакал, и, во всяком случае на тот момент, я был не прочь его отпустить.

Проехав ещё несколько ярдов, я спешился и вытащил меч. Пока я подходил, священник несколько раз энергично покряхтел и, наконец, выбрался и поднялся на ноги. Судя по тому, как он хромал, я заключил, что его ногу постигла та же участь, что и ногу его лошади.

Мои намерения ясно читались по лицу, поскольку он выпрямился, укоризненно нахмурившись.

– Вы действительно совершите убийство во имя своей лжемученицы, Писарь? – спросил он строгим и требовательным голосом, без той дрожи, какую ожидаешь от человека, готового встретить свой конец.

– Я совершал и худшее, ваше сиятельство. – Моя рука сжалась на рясе Дюрейля, оттаскивая его от раненой лошади. К его чести, он не стал умолять, пока я вёл его к широкому стволу ближайшего тиса. – Сожалею, – сказал я, поднимая меч на уровень его груди для быстрого чистого удара через рёбра, – но у меня нет времени выслушать ваше завещание. Но, если хотите, позволю сказать несколько слов.

– Вы служите женщине со злыми намерениями, – заявил он, с вызовом глядя мне в глаза. – Вот мои слова. Если вы заботитесь о своей душе, то прислушаетесь к ним.

– Оставьте ваши заботы своей душе, – ответил я, занося меч назад.

– Элвин!

От голоса Эвадины я замер, яростный неумолимый приказ вмиг рассеял мою ярость. С ошеломляющей внезапностью я увидел эту картину словно другими глазами: получивший повышение керл собирается убить главного светящего Ковенанта Мучеников. Я был посвящён в рыцари, завоевал благосклонность Короны и прославился на всё королевство, но ничто из этого не спасло бы меня от последствий настолько ужасного греха.

Повернувшись, я увидел, как она слезает со спины Улстана с окровавленным мечом в руке. Она подошла ко мне с тревогой, сияющей во влажных глазах, её пальцы скользнули по синякам на моём лице.

– Я видела, – прошептала она. – Серафили позволили мне спасти тебя.

– Женщина, ты не видела ничего, кроме своих заблуждений! – проговорил Дюрейль, вынудив Эвадину медленно перевести на него свой взгляд. – Неужели ты не замечаешь? – крикнул он. – Неужели не понимаешь, что ты всего лишь сумасшедшая, которая разрушает это королевство, этот Ковенант?

– Я прощаю вам ваши заблуждения, светящий, – ответила Эвадина спокойным голосом. – Потому что знаю: душе, ослеплённой жадностью и властью, наверное, трудно принять свои собственные проступки.

Дюрейль прорычал:

– Всё что я сделал, я делал ради Ковенанта, и ради людей этих земель. Я здесь единственный настоящий служитель Серафилей.

– И убийц нанимали по желанию Серафилей, да? – спросил я, отчего Эвадина повернулась ко мне, приподняв бровь. – Те люди с соверенами на дороге на юг, – объяснил я, сурово глядя на светящего. – Арнабус любезно просветил меня. Вам следовало бы тщательнее подходить к выбору сообщников, ваше сиятельство.

– Я не утверждаю, что моя душа чиста, – бросил в ответ Дюрейль. – Но я запятнал её ради всеобщего блага.

– Нет, – сказала Эвадина, качая головой. Она отвела от меня руку и положила ладонь ему на голову. Светящий вздрогнул, словно её прикосновение обжигало. – Нет, брат мой, это не так, – тихо сказала ему Эвадина, скорее с сожалением, чем с осуждением. – Но всё равно, я благодарю тебя за твой грех, ибо теперь воспринимаю свой путь ещё яснее, чем когда-либо прежде. Теперь я вижу, что единственный способ для воцарения мира в этом королевстве – это объединить Корону и Ковенант. Но оба уже прогнили, и нет надежды на спасение. Поэтому объединение должно свершиться другими средствами, мною. В этом моя миссия, к этому меня направляли: я должна стать Восходящей королевой.

Она нежно провела рукой по лбу Дюрейля, отошла назад и вскрыла его горло одним надрезом меча. Кровь падающего светящего хлынула потоком, окатив нас обоих. Чудовищность её преступления должна была потрясти меня, даже напугать. И всё же, в те несколько секунд это казалось правильным – скорее актом неизбежной необходимости, нежели убийством. Поэтому, когда Эвадина, бросив краткий взгляд на дёргавшийся труп, придвинулась ко мне, обхватив руками мою шею и притянув к себе, я не стал изображать нерешительность и ответил на поцелуй. В этот миг я не мог сопротивляться ей, как не мог противиться лавине, которая однажды протащила меня по горе. Несмотря на то, что она сделала, несмотря на кровь, которую я чувствовал, когда наши губы соединились, теперь я принадлежал ей. Но даже тогда, даже когда мы, спотыкаясь, отошли от нашей жертвы, когда она сняла с себя доспехи, а я – рваную одежду, даже когда мы лежали на земле, сплетясь воедино в крови и поте, я обнаружил, что моя память – предательница.