Ознакомительная версия. Доступно 50 страниц из 247
— На Знаменской… какое сейчас побирание!
— Почему не желаешь честно трудиться?
— Дык я б пошел. Да кому я нужен?
— Семья есть? — спросил Галле, еще раз зевая.
— А как же… чай, без бабы не протянешь.
— Дети?
— Ууу… Мал мала меньше.
— Детей наделать ума хватило, а работать — так нет тебя? — Сорвав трубку телефона, Галле стал названивать в Общество трудолюбия на Обводном канале, чтобы прислали стражников. — Да, тут одного охламона надо пристроить…
Шмыгнув красным носом, нищий швырнул на стол ротмистру открытый спичечный коробок, из которого вдруг побежали в разные стороны клопы, клопищи и клопики — еще детеныши.
— Я тебя в «Крестах» сгною! — орал Франц Галле, давя клопов громадным пресспапье, и с кончиною каждого клопа кабинет его наполнялся особым, неповторимым ароматом…
— Честь имею! — сказал «нищий», распахивая на себе шинельку, под которой скрывался мундир. — Я министр внутренних дел Маклаков, а клопов сих набрался в твоем клоповнике… Ну, что? Не дать ли вам, ротмистр, несколько капель валерьянки?
Началась потеха: всех арестованных за ночь погнали из камер на «разбор» к самому министру… Одна бесстыжая краля, понимая, что в жизни еще не все потеряно, мигнула Маклакову.
— Слышь! — сказала. — Ты со мной покороче. Я ведь тебе не Зизька, которая по пятерке берет, а у самой такой триппер, что ахнуть можно… Я ведь честная, здоровая женщина!
— Ах, здоровая? Тогда проваливай…
Взломщики сочли Маклакова за своего парня. Он угостил их папиросами, душевно побеседовал о трудностях воровского мастерства. Несколько дней полиция Петербурга находилась в состоянии отупляющего шока. Боялись взять вора-домушника. Страшились поднять с панели пьяного… «Поднимешь, в зубы накостыляешь, а потом окажется, что это сам министр». Маклаков, подлинный мистификатор, являлся в участки то под видом адъютанта градоначальника, то бабой-просительницей, то тренькал шпорами гусарского поручика. Гримировался
— не узнаешь! Голос менял — артистически! Петербург хохотал над полицией, а сам автор этого фарса веселился больше всех. Озорная клоунада закончилась тем, что царь сказал Маклакову:
— Николай Алексеич, пошутили, и хватит… Я прошу вас (лично я прошу!), окажите влияние на газеты, чтобы впредь они больше не трепали имени Григория Ефимовича..
Обывателю не возбранялось подразумевать, что Распутин где-то существует, но он, как вышний промысел, всеобщему обсуждению не подлежит.
Натянув на прессу намордник, Маклаков вызвал к себе Манасевича-Мануйлова, которого отлично и давно уже знал по общению с ним в подполье столичных гомосексуалистов.
— Ванечка, ты больше о Распутине не трепись, золотко.
— Коленька, ты за меня не волнуйся…
Влюбленная Пантера совершала немыслимые прыжки и, покорная, ложилась возле ног императрицы, облизывая ей туфли. Царь отверг резолюцию Коковцева, который о Маклакове писал: «Недостаточно образован, малоопытен и не сумеет сыскать доверие в законодательных учреждениях и авторитет своего ведомства». Но что значит в этом мире резолюция? Бумажка…
* * *
Ванечка зашел на Невском, дом ј 24/9, в парикмахерскую «Молле», владелица которой Клара Жюли сама делала ему маникюр. Между прочим, болтая с неглупой француженкой, Манасевич-Мануйлов краем уха внимательно слушал разговоры столичных дам:
— Теперь чулки прошивают золотыми пальетками, так что ноги кажутся пронизанными лучами утреннего солнца.
— Слава богу, наконец-то и до ног добрались! А то ведь раньше только и слышишь: глаза да глаза… Как будто, кроме глаз, у женщины больше ничего и нету.
— А Париж уже помешался на реверах из черного соболя.
— Ужас! Следует быть очень осторожной.
— Неужели опять обман?
— Да! От белой кошки берут шкуру, а от черной кошки берут хвост.
Продается под видом egalite «под нутрию»!
— С ума можно сойти, как подумаешь… За какого-то зайца под белку я недавно отдала двадцать рублей.
— Вам еще повезло! А я за собаку под кошку — пятнадцать и была еще счастлива, что достала…
— Главное сейчас в жизни — это муфта.
— Да. В нашем жестоком веке без муфты засмеют!
— Мне один знакомый молодой человек (так, знаете, иногда встречаемся… как друзья!) рассказывал, что скоро в Сибири перестреляют всего соболя, и тогда мы будем ходить голыми.
— Уже ходят! Недавно княгиня Орлова, урожденная Белосельская-Белозерская (та самая, которую Валентин Серов писал на диване, где она на себя пальчиком показывает), вернулась из Парижа… Вы не поверите — ну, чуть-чуть!
— Как это, Софочка, «чуть-чуть»?
— Атак. Прикрыта. Но… просвечивает.
— Конечно, ей можно! У нее заводы на Урале, у нее золотые прииски в Сибири. А если у меня муж в отставке без пенсии, а любовник под судом, так тут при всем желании… не разденешься.
— Ну, я пошла. Всего хорошего. Человек!
— Чего изволите?
— Подними мою муфту. Еще раз — до свиданья.
— Счастливая! Вы заметили, какой у нее «пароди»?
— Это старо. Сейчас Париж помешался на «русских блузках».
Конечно, в одной блузке на улицу не выйдешь. К скромной блузочке необходимо приложение. Хотя бы кулон от Фаберже!
— В моде сейчас крохотная голова и длинные ноги.
— Об этом давно говорят. А к очень маленькой голове нужен очень большой «панаш» из перьев райских птиц… Человек!
— Чего изволите?
— Вынеси шляпу… не урони. Ремонт очень дорог…
Ванечка небрежным жестом оставил Кларе Жюли пять рублей за маникюр и помог одной даме надеть шубу (из кошки или из собаки — этого он определить не мог), прочтя ей четверостишие:
Последний звук последней речи Я от нее поймать успел, Ея сверкающие плечи Я черным соболем одел.
Дама оказалась знающей и мгновенно парировала:
Настоящую нежность не спутаешь Ни с чем. И она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь Мне плечи и грудь в меха…
Действуя по наитию, Ванечка подошел к телефону.
— Здравствуй, Григорий Ефимыч, — сказал приглушенно. — Не узнал? Это я — Маска… враг твой! Я прямо от Маклакова, он к тебе хорошо относится.
За что? Не знаю. Он сказал: «Ванюшка, только не обижай моего друга Распутина…» Встретимся?
