Ознакомительная версия. Доступно 37 страниц из 181
— Особенно, — сказал я, — когда почки так не на шутку разнылись…
— Почки? — спросила она.
— Ага. Помнишь, как они меня допекли вскорости после нишей женитьбы? Лейтон сказал, что это от путешествий на байке через всю страну без поддержки для спины; «блудящая почка», что-то такое. Потом устаканилось: последние два года даже не вспоминал. До сего дня. Поскользнулся, шмякнулся, всю задницу и спину отшиб нафиг.
— Болит, да? — спрашивает она. — Дай гляну.
Включает ночник.
— Да терпимо, — говорю.
— Ну конечно, — говорит она. — Тебе-то голову оторвать — терпимо.
Садится, хватает меня за патлы и заваливает на кровать.
— Теперь перевернись на живот и дай посмотреть.)
Ага, всегда можешь оглянуться, перечесть все причины и сказать: «Ну, не так уж трудно понять, почему я был таким снулым, тормозным и беспечным на работе в парке на следующий день, после всех-то этих передряг; да, совсем нетрудно…»
(Она задирает мою майку.
— Уййй… да тут места живого нет!
— Ага, — ворчу я в одеяло, — вот и суетиться не из-за чего. Что поделаешь с задницей, если это сплошная ссадница, а не задница? Само зарастет через пару дней. Знаешь, что… лучше не могла б ты мне плечи помять, судороги выдавить, раз уж заполучила меня… Оки-доки?)
Но точно так же, оглядываясь назад и приводя причины — и все вроде ровно — находишь чрезвычайно мало поводов для гордости, когда эти самые причины вскрываются. Не потому, что задним умом понимаешь, как мог бы избежать — нет, не мог бы; задним умом понимаешь, как, черт возьми, обязан был не допустить. И такой позор никакими причинами не замажешь, хоть в сто слоев отмазки мешай да клади. А наверно, и обязан ты стыда того не замазывать…
(Она встает, идет к тумбочке, по пути включает обогреватель. На ней ночнушка с одной оборванной лямкой. Носом чую, что она достала свою «болебойную» мазь, — еще до того, как коснулась моего арьергарда, чую.
— Мамочка, — говорю, — ну не надо! Я правда не знал, в какую бахрому порвал задницу.
Какое-то время она просто подмурлыкивает электрокамину, потом заводит песенку едва-едва слышным шепотом:
— Соловей скакал по веткам, звонки песни пел он деткам, — поет она. — Приползла черна змея — ам! И нету соловья.
— Как мило, — говорю, — черт, просто прелесть…
Она натирает по кругу, по кругу, и еще по кру-угу; и это тоже мило, чертовски мило…)
Хэнк сопит, набивши рот мякотью предплечья. Длани парят над ним теплым благовонием. Камин подле кровати умиротворяюще гудит, ободряя густо оранжевым светом своей спирали. Вив поет:
Сойка сеет, сойка пашет,
А воробушек все пляшет,
«Ты бы, брат, мне подсобил!» —
«Ножки слабые, нет сил!»
Он переворачивается на спину. В густом, теплом масле. И томно тянет увечную руку вверх, к ее болтающейся штрипке, заваливает на себя…
Гуси плыли синим миром,
В край, где солнце и цветы…
Дождь атакует окна, отступает, набрасывается с новыми силами, но безуспешно. Ветер сотрясает четыре электрических кабеля, брошенных от дома через реку, и дом гневно гудит от возмущения. Хэнк засыпает при горящей лампе, и электрокамин все мурлычет, и тонкие струи рук снова омывают своею теплой влагой его изнуренную плоть…
Сияло море им сапфиром…
Зачем остались я и ты? [88]
Порою — на исходе бесплодной ночи — пустыни заполоняют мою каторгу, и песчаные клубы снедают глаза… и тогда я должен вскрыть абсцесс своей хижины и поискать рассвет… И найти: ручей загулял с луной… а сосны и козодои взметнулись, чествуя солнце.
Обычно помогает, и прохлада сладостна, но порой — вспоров свой бревенчатый нарыв — не застаешь снаружи никого, кроме ночи. Такие дни лучше всего забыть.
Тем утром Ли наотрез отказался встать с кровати. Фургона, где можно проспать весь день, на новом месте не предвиделось, поэтому будь он проклят, если сделает хоть шаг из дому и будет сидеть в прорезиненном пончо, подобно неприкаянному индейцу с плеса, продрогший и пропащий, в то время как дождь капля за каплей смывает остатки его юной жизни по склону в реку.
Он твердо решил остаться неколебим на кровати; и никакая дипломатия Джо Бена не принесла плодов в то утро.
— Ли, парень, подумай вот о чем, — Джо глубокомысленно воздел палец. — На сей раз тебе даже в лодке качаться не придется. Мы всю дорогу до работы поедем на пикапе. — И палец настырной сосулькой тыкал в ребра. — Пошли! Гоп! Вставай!..
— Что? — Я был выдворен из своих теплых победных грез этим холодным тычком реальности. — Что? Встать? Ты серьезно, Джо?
— Конечно, — говорит он серьезно и запускает новую рекламную кампанию.
Сквозь драпировку моей дремы фанатичные глаза Джо Бена пыхали на меня зеленым из оранжевых ободков. Калибан дорвался до своего кайфа. Он предлагал мне что-то вроде милой маленькой экскурсии на пикапе. Я слушал вполуха; привстал, протянул руку, зачерпнул еще горсть таблеток аспирина из миски на тумбочке. Всю ночь напролет я щелкал кислый аспирин, как соленый арахис, чтоб лишить градусник всякой возможности отобразить истинную мою хворость в полной мере.
— Джозефус, — перебил я, — поездка на пикапе не идет ни в какое сравнение с тем, как я сейчас и здесь уже поехал. Закинься горстью аспирина. Конкретно цепляет и тащит. — Я откинулся на подушку и натянул одеяло на голову, припомнив, что по плану на сегодня у меня намечено генеральное наступление. Надо остаться дома. С этим воспоминанием на меня накатило также возбуждение, но мне удавалось сохранять надлежащую слабость и сиплость голоса: — Нет, Джо. Нет… Нет… Нет… Я болен болен болен, — и в то же время злостно забавляться наивностью Джо. Я догадался, что это Братец Хэнк послал его с миссией в мою спальню. Ибо я был уверен, что Хэнк тоже понимает важность этого дня. Все к тому шло. И трудно закрыть глаза на очевидное. Уже давно было неизбежно, что в один прекрасный день я не выйду на работу и останусь дома… один… не считая старика, который спал большую часть утра, а то и пополудни дрых, если не срывался в город… и Вив. И эта мысль о встревоженности братца возвела в новую степень мой потаенный восторг, как преумножила и жар в примороженных конечностях. — Джо, забудь. Нет. Я не поеду. — Я забился глубже.
— Но Ли, малыш, ты нам, может, пригодишься!
— Джо, перестань. Ты мне спину застудишь. К тому же, — я приподнял край одеяла, чтоб дать свободу своему красноречивому взгляду, — на кой вам ляд мое общество? Пригожусь? Не помню, чтоб вчера пригодился. А теперь на что я вам, Джо? С чего бедняга Хэнк вдруг возомнил, что меня вовсе без присмотра оставить нельзя? Кто меня тут обидит?
— Да причем тут бедняга Хэнк? — Он сдернул с меня стеганое одеяло. — Хэнку до лампочки мое тут камлание над тобой. Бредишь ты, что ли? Хэнку по сараю, так или эдак. Никак нет! Я просто подумал, что у тебя есть интерес — ты же ученый у нас! — интерес до старинного лесоповала. История, друг мой, да, история, прямо перед тобой! Заманчиво, а? Поехали!
Я со смехом принялся вырывать одеяло у Джо.
— Джо, передай Хэнку, что исторические аспекты лесоповала лично мне, как большому ученому, по два сарая и до трех лампочек на каждом. Кстати, гасите свет. — И я снова окунул голову в теплую темноту, прикинувшись спящим…
Джо Бен развернулся и вышел из комнаты Ли, почесывая кончик носа сломанным ногтем. В коридоре он повстречался с Вив: она направлялась в спальню Генри. Его лицо просияло, и он ухватил ее за руку.
