Вишневый сад для изгнанной жены дракона (СИ) - Влади Мира

Она хихикнула, скрестив руки на груди, и бросила на него взгляд, полный притворного сожаления.

Раэль медленно повернул голову к ней, его лицо оставалось спокойным, но в глазах мелькнула тень чего-то — то ли досады, то ли лёгкого удивления её напором.

— Очень жаль, — сказал он тихо, и в этом слове было больше веса, чем в её целой тираде. Он чуть склонил голову, почти вежливо. — Тогда не буду вам больше досаждать. Всего доброго.

Он развернулся, и я невольно шагнула вперёд, будто собиралась его остановить, но замерла. Его фигура — высокая, тёмная — двинулась прочь, растворяясь среди снующих фигур крестьян.

Я смотрела ему вслед, чувствуя, как сердце колотится в рёбрах, неровно, будто сбилось с ритма.

Путешественник? Что-то не очень похоже на правду. Для простого путника он был слишком смелым и дерзким. Его слова всё ещё гудели в голове, как эхо далёкого грома: «Магия — не зло… это сила, что течёт в мире». Они были простыми, но падали в душу, как семена в рыхлую землю, и я не могла их вытряхнуть.

В Империи с детства учили бояться магии, видеть в ней проклятье, выжигать её из мира, как сорняк. А он говорил о ней так, будто она была частью его самого — живая, дышащая, знакомая. И это пугало меня до дрожи в коленях. Не потому, что я сомневалась, а потому, что верила.

Сад, вишни, тепло под пальцами — все это только подтверждало его слова. Как и ребёнок внутри меня…

— Странный тип, — буркнул Эдгар, скрестив руки на груди и хмуро глядя в пустоту, где растворился Раэль. Его голос был низким, с ноткой недоверия, будто он уже прикидывал, как будет держать его на расстоянии от Эстер. — И опасный.

— О, да брось, милый! — Эстер фыркнула, хлопнув его по плечу с лёгким укором. — Может, он просто романтик с большой дороги, спасающий старушек ради комнаты и горячего ужина! Айрис, ну скажи же, что я права! Ты чего такая задумчивая? Влюбилась что ли?

Она повернулась ко мне, её брови взлетели вверх, а губы растянулись в любопытной улыбке.

Я отвела взгляд, чувствуя, как щёки горят.

— Устала, — выдавила, и голос прозвучал глухо, как чужой. Ложь была слабой, но мне нужно было уйти, спрятаться от её вопросов и от собственных мыслей.

К вечеру мы вернулись в поместье, и телега, скрипя старыми колёсами, казалась громче в сгущающихся сумерках. Я сидела сзади, прижимая к груди свёртки с платьями, которые пахли лавандой и грубой шерстью. Холодный ветер пробирался под шаль, а спина ныла так, будто я весь день таскала камни, а не просто тряслась на ухабах.

Живот по-прежнему тянул, и я стиснула зубы, боясь выдать слабость перед Эстер, чей голос всё ещё звенел в ушах, или Эдгаром, чьё молчание было тяжёлым, как свинец. Солнце уже село, оставив небо серым, с багровыми прожилками на западе, и я мечтала только о том, чтобы лечь и забыться.

Гаррет ждал у ворот, его силуэт вырисовывался в полумраке, освещённый тусклым светом фонаря, что висел на столбе. Он стоял, скрестив руки, и смотрел на нас с привычной угрюмостью, но его взгляд задержался на моём лице чуть дольше обычного. Морщины на лбу собрались в складки, а глаза сузились, будто он видел что-то, чего я не хотела показывать.

— Что-то случилось? — спросил он, голос низкий, с хрипотцой, в которой сквозило не столько любопытство, сколько настороженность.

Я покачала головой, опустив глаза на свои грязные ботинки.

— Нет, — выдохнула тихо, почти шёпотом, чувствуя, как горло сжимается от усталости. — Просто день долгий.

Он хмыкнул — коротко, скептически, как всегда, когда не верил до конца, но не стал давить. Его шаги зашуршали по гравию, удаляясь к конюшне, а я побрела к пристройке, волоча ноги.

Дверь скрипнула, когда я её толкнула, и внутри меня встретил холодный полумрак, пахнущий сыростью и старым деревом. Рухнула на кровать, не раздеваясь, и закрыла глаза, надеясь, что темнота унесёт все мысли о Раэле, метке и площади.

Но тут я ощутила это — лёгкое, почти невесомое шевеление внутри. Словно крохотный лепесток коснулся стенок живота. Ребёнок. Впервые. Я замерла, дыхание оборвалось, и медленно, боясь спугнуть, положила ладонь на округлившийся живот. Ещё одно движение, чуть сильнее, и тепло разлилось по груди, смешиваясь с комом в горле.

Слёзы обожгли глаза, горячие и солёные, но я сморгнула их. Он живой. Мой. Радость, чистая, как утренний свет, затопила меня, но тут же в неё вполз страх — тонкий, острый, как игла. Мой ребенок рос, а я не знала, как защитить его в этом мире, где магия была проклятьем, а я — изгнанницей.

В этот момент за окном внезапно вспыхнул свет — мягкий, серебристый, словно луна решила спуститься на землю. Я подскочила, сердце заколотилось, и, прижавшись к стеклу, ахнула. Вишни в саду оживали: бутоны раскрывались прямо на глазах, их лепестки мерцали, будто сотканы из звёздной пыли. Свет струился между ветвями, превращая голые деревья в сияющий купол.

Я рванула дверь, выбежала наружу, босая, в одной рубахе, и остановилась, чувствуя, как холодный дёрн кусает пятки. Воздух дрожал от сладкого аромата, густого и пьянящего, а на ветвях уже висели плоды — маленькие, алые, словно капли крови.

— Это что… — прошептала я, и голос сорвался, дрожащий и тонкий.

Ужас сдавил горло, как ледяная рука. Вишни не цветут ночью. Не плодоносят за часы. Это было против природы, против всего, что я знала. Магия — слишком яркая, слишком сильная, чтобы быть случайной.

Мой ребёнок? Его шевеление, а теперь это?

Я сжала кулаки, ногти впились в ладони, оставляя красные полумесяцы. Если это его сила, я не готова. Не знаю, как справиться, как скрыть, как жить с этим.

— Айрис, ты это видишь⁈ — Эстер вылетела во двор, её босые ноги шлёпали по земле, а руки размахивали, как крылья взбесившейся птицы. Локоны растрепались, глаза горели восторгом. — О боги, это же волшебство! Настоящее, живое! Я всегда мечтала жить в заколдованном месте! Посмотри, какие вишенки — будто звёзды с неба упали прямо к нам на ветки!

Она закружилась между деревьями, чуть не рухнув, споткнувшись о выступающий корень, и рассмеялась, запрокинув голову.

Эдгар вышел следом, неспешно, скрестив руки на груди. Его тёмный силуэт выделялся на фоне сияния, лицо оставалось непроницаемым, но я уловила, как дрогнул уголок рта — едва заметно, словно он боролся с удивлением.

— Необычно, — выдавил он, голос низкий и ровный, будто говорил о погоде, но в глазах мелькнула искра, которую он тут же спрятал за привычной хмуростью.

Лука выскочил из конюшни, рот распахнут, как у мальчишки, увидевшего фокусника. Его кудри подпрыгивали, пока он бегал от дерева к дереву, трогая плоды дрожащими пальцами. Томас замер у крыльца, молоток повис в его руке, а взгляд метался между вишнями и мной, полный тревожного благоговения. Гаррет шагнул из дома, его тяжёлые сапоги гулко ударили по доскам, и он пробормотал, потирая затылок:

— Чтоб мне провалиться, если это не чертовщина какая-то.

Они все смотрели — кто с восторгом, кто с опаской, — и я понимала их. Сияние было завораживающим, но в нём таилась угроза, которую я не могла объяснить. Никто не мог.

— Это неправильно, — сказала я, схватив Эстер за руку. Мои пальцы дрожали, впиваясь в её запястье. — Об этом никто не должен знать, понимаешь?

— Ты себя слышишь, милая? — она фыркнула, выдернув руку, и закатила глаза с притворным укором. — Это же магия, Айрис! Это красота! Что в этом плохого? Ты только посмотри, как они светятся — это же чудо!

Но я знала — она ошибается. Это было слишком внезапно, мощно и чуждо. Я отступила к пристройке, чувствуя, как холод пробирает босые ноги, и сердце билось в горле, словно хотело вырваться. Вернувшись внутрь, я рухнула на кровать, но сон не шёл. Мысли о саде, о ребёнке, о Раэле крутились в голове, как стая встревоженных птиц, пока усталость не накрыла меня тяжёлым одеялом, утянув в беспокойную тьму.

На рассвете я вышла в сад, шаги были неуверенными, будто боялась разбудить это место. Небо только начинало светлеть, окрашиваясь розовым на востоке, а плоды висели на ветвях — спелые, сочные, нереально яркие, словно нарисованные на холсте безумного художника. Невозможные.