Великий князь Цусимский - Михайловский Александр Борисович

– Да уж, господин Иванов, – покачал головой Николай, – умеете вы воодушевить. Что же, я подожду приезда этого вашего профессора Шкловского, и пусть знает, что у меня значительное личное состояние, и в случае необходимости я оплачу расходы по исследованиям в данном направлении…

«Давно бы так, – подумал я тогда, – а то на дворцы, пьянки и гулянки, у русских царей деньги находились, а вот на науку нет. В кои-то веки все будет наоборот.»

И вот сегодня, когда все окончательно было подсчитано и колонны японских пленных унылыми вереницами код конвоем казаков потянулись по дороге на Фынхуанчен под гром орудийных салютов и победные звуки фанфар, Николай вернулся к разговору о преемнике. Он заявился в гостиную со свернутым в рулончик номером «Русского Инвалида», где на развороте была большая статья о Тюреченском сражении, подписанная военным корреспондентом Петром Красновым ¹⁰, которая в превосходных тонах расписывала все перипетии битвы на реке Ялу.

Будущий изменник Родины и враг народа аж слюнями брызгал от восторга, расписывая, как русские чудо-богатыри побили желтомордых макак. Даже в этом восторге русской победой было что-то такое гаденькое и не наше, какая гнилостная червоточина, говорящая о том, что слово «русский народ» для этого человека пустой звук, и как только это станет выгодно, он предаст этот народ без колебаний и сожалений ¹¹. Впрочем, хватит о Краснове. Если его там не опознал и не пристрелил Новиков или кто-нибудь из наших, то, значит, так тому и быть. Пока. Насколько я знаю Павла Павловича, однажды он вернется к этому вопросу и окончательно унасекомит всех замаравших себя предательством России, какими бы мотивами они при этом ни руководствовались.

Что касается битвы на Ялу, то, как я понял, полковник Новиков, продвигавший свои идеи через Великого князя Михаила, устроил там японцам нечто вроде Сталинграда-лайт. И сражение продолжалось всего несколько дней, и войск с обеих сторон было задействовано на порядок меньше, но эффект, как и настоящего Сталинграда, получился просто оглушительным. Ну не привыкли еще в эти времена к таким сильным ощущениям, когда противник одномоментно теряет целую армию. У Цинампо было совсем другое – там русский флот застал японские войска погруженным на пароходы, а в таком случае катастрофические потери неизбежны. И то по разным оценкам от десяти до пятнадцати тысяч сумели выплыть и выбраться на близкий берег. А в битве под Тюреченом из японцев не спасся почти никто. Из тридцати пяти тысяч десять мертвы, остальные в плену. При этом там потерпели поражение не только японцы; вдребезги разгромленными оказались британские и германские советники японцев. Они не смогли разгадать ни одного предложенного Новиковым тактического хода и слепо исполняли свои планы, составленные против Засулича, а когда поняли, что против них играют совсем на другом уровне и совсем не те люди, просто растерялись. Впрочем, Николай победу воспринял как должное, как выполненное обещание победить Японию на суше и на море. Его интересовал другой вопрос.

– Скажите, господин Иванов, – спросил он меня, – как это было возможно – наносить удар корпусом, который только что совершил длительный пеший переход от Ляоляна? Ведь наверняка люди просто устали и хотели отдыха, а не наступления на врага.

– Тут ответ простой, – сказал я. – Наш русский человек очень отзывчив и все понимает. Стоило вашему брату выйти перед строем и сказать: «Братцы, я понимаю, что вы устали, но поймите, что надо совершить последнее усилие, ударить сейчас – и тогда будет победа. А иначе пронюхают япошки, что вы здесь – и вот тогда не оберешься беды, подтянут солдат, нароют окопов, и мы все умоемся кровью.» И стоит так сказать, как люди забывают об усталости, саперы всю ночь машут топорами, наводя переправы, а стрелки на рассвете форсируют реку и вступают в бой с врагом. Но слишком часто так делать тоже нельзя, да и после боя людям надо давать возможность двойного или тройного отдыха.

– Это понятно, – сказал Николай, – на самом деле я хотел бы поговорить с вами о своем брате. Если он так популярен в войсках, так, может быть, трон лучше оставить ему, а не Ольге?

– Михаил, – сказал я, – абсолютно не приспособлен к самостоятельному существованию. Ему непременно нужен командир, который поставит задачу и задаст граничные условия ее выполнения, а также высший авторитет, на который в случае чего можно будет сослаться. Он не желает становиться царем исключительно потому, что боится подпасть под чужое влияние, когда советник пересекает некоторую невидимую грань и становится кукловодом. Ольга – это совсем другое дело; она выслушает все мнения, но сделает все так, как считает нужным. Стань она императрицей, над ней будет только Бог и больше никого, а если кто-то попробует ею манипулировать, то узнает, какова государыня в гневе.

– Да уж, – сказал Николай, – упрямства Ольге не занимать… Ну ладно, пусть будет по-вашему…

Немного помолчав, он с легкой иронией добавил:

– Тем более что война, как и запланировано господином Одинцовым, семимильными шагами идет к победоносному концу.

24 апреля 1904 года, полдень по местному времени. Острова Эллиота, пароход «Принцесса Солнца»

Дарья Михайловна Спиридонова (почти Одинцова), 32 года

Сегодня был особенный день, и даже погода, казалось, знала об этом. По ясному небу бежали редкие облачка, дул приятный ветерок, и солнце грело по-весеннему нежно. Сегодня бригада морской пехоты, детище нашего счастливого влюбленного полковника Новикова, возвращалась в пункт постоянной дислокации с места сражения под Тюреченом. Не знаю почему, но дернуло меня сходить навестить Ольгу. Волнуется, наверное, бедняжка, в ожидании своего героя…

Подходя к ее каюте, я вдруг услышала чарующие звуки, доносящиеся из-за двери. Играла скрипка… Я замедлила шаг и буквально на цыпочках подошла к Ольгиной каюте, не переставая вслушиваться. Не могу сказать, чтобы я была поклонницей такого рода музыки, но эти звуки меня заворожили. Может быть, все дело было в том, что теперь я очень хорошо знала Ольгу, и в этих звуках мне слышалось все то, что было у нее на душе. Да-да – без слов эта музыка рассказывала о многом, но понятно это могло быть только посвященным… А как раз таковой я и являлась.

Я тактично дослушала этюд до конца, и только когда настала пауза, постучала. Она открыла мне тут же. Она улыбалась и пребывала в радостном волнении.

– Милая Даша! – воскликнула она, слегка меня приобнимая, – как я рада, что ты пришла…

Вот не люблю эти телячьи нежности между женщинами, но Ольгины порывы меня почему-то не раздражают.

– Проходи, – продолжала щебетать Ольга, пропуская меня внутрь каюты. – А я вот тут… музицирую. Чтоб хоть немножко нервы унять. А то как-то беспокойно мне с утра, ну ты же знаешь почему; все думаю, как встречу его… Что скажу… Как он на меня посмотрит… Ну, это радостное волнение, конечно, а все ж… Как-то так щекочет в глубине души, и будто руки мои дрожать начинают… А вот взяла смычок – и все прошло.

Потом она тихонько засмеялась и добавила:

– Но все это может начаться опять, если я останусь в одиночестве…

– Не останешься, Ольга, – заверила я ее. – Я вот как раз для этого и пришла к тебе – помедитировать, так сказать. Ну, то есть оказать на твою эмоциональную натуру умиротворяющее воздействие своим дружеским присутствием.

– Правда, Даша? – радостно воскликнула Ольга. – Ах, ты такая душечка! Но ты проходи и садись, не стесняйся…

– Очень красивая музыка, – совершенно искренне похвалила я ее, присев в кресло, – и ты хорошо, вдохновенно так играешь, по крайней мере, на мой дилетантский взгляд.

– Да, когда я играю, то уношусь в какой-то сказочный мир… – мечтательно ответила Ольга, заводя глаза вверх, – от этих звуков, которые издает скрипка, меня охватывает просто неземное счастье…