Здесь покоится наш верховный повелитель - Холт Виктория

Один из зрителей, сидевших в ложе, смотрел на эту сцену с жадным и нескрываемым интересом. Это был Карл Сэквилл, лорд Бакхерст, острослов и поэт. Он решительно был намерен сделать Нелл своей любовницей.

Естественно, первым, кто пришел после спектакля в артистическую уборную просить миссис Нелл отобедать с ним, был Карл Сэквилл.

Они обедали в таверне «Роза» на Рассел-стрит; хозяин гостиницы и таверны, узнав своих посетителей, изо всех сил старался угодить им.

Нелл отказалась пригласить джентльмена к себе домой. Отправиться к нему в гости тоже не решилась. Она знала, что он имеет репутацию повесы, и, хотя он был необыкновенным красавцем и острословом, вовсе не собиралась уступать его желаниям. Некоторые из этих придворных джентльменов вовремя останавливались. Но милорд Рочестер и кое-какие из его добрых приятелей, как говорили, начинали подумывать о приручении хорошеньких дам посредством насилия. Она не собиралась помогать этому благородному вельможе в осуществлении его сомнительных планов.

Он облокотился на стол и предложил ей еще вина.

– Ни одной актрисе в городе до вас не дотянуться, – сказал он.

– А если кто и дотянется, будь то актриса или благородный вельможа, то без моего желания не дотронется.

– Ох, опять колкости, Нелл! Почему?

– Я похожа на ежа, милорд. Чувствую, когда надо быть осторожной.

– Давайте не говорить об осторожности.

– Тогда о чем – о войне с голландцами?

– Я могу придумать и более приятные темы.

– Например, милорд?

– Вы… я… где-нибудь вместе!..

– Будет ли это счастьем? Вы будете настаивать, я буду отказывать. Если вам необходим мой отказ, чтобы стать счастливее, сэр, вы можете получить его здесь и сейчас.

– Нелл, от вас можно сойти с ума, но такой красотке, как вы, подобает иметь лучшее жилье, чем ваше нынешнее – на Друри-лейн!

– Разве подобает джентльмену насмехаться над жильем своих друзей?

– Если он готов предоставить лучшее.

пропела Нелл, пародируя песню из «Соперников».

– Прошу, Нелл, отнеситесь к этому серьезно. Я предлагаю вам красивую квартиру, сотню дукатов в год… такие драгоценности и общество, которые украсят вашу жизнь.

– К драгоценностям я равнодушна, – ответила она, – и сомневаюсь, что вы сможете помочь мне обрести лучшее общество, чем мое нынешнее.

– Жизнь актрисы! Как долго, вы думаете, она длится?

– Думаю, что немногим дольше, чем жизнь содержанки благородного лорда.

– Я буду любить вас вечно!

– Несомненно, вечно! Вечно – до того только момента, когда вам захочется приударить за Молл Дэвис или Бэкки Маршалл.

– Вы думаете, что я легко расстанусь…

– Нет, не думаю. Такие, как вы, милорд, думают о расставании исключительно после того, как соблазнят какую-нибудь бедняжку.

– Нелл, у вас слишком острый язычок.

– Милорд, каждый защищается, чем может. У одних имеются драгоценности и сотня фунтов в год, чтобы искушать нуждающихся; другие парируют нападки откровенностью.

– Пройдет немного дней, – уверенно сказал Карл Сэквилл, – и вы придете ко мне, Нелл.

Нелл пожала плечами.

– Кто знает, милорд? Кто знает? А теперь, прошу вас, докажите мне, что вы гостеприимный хозяин, и позвольте мне насладиться этими яствами. И потешьте мой слух своим непревзойденным остроумием, о котором столько говорят. Да будет вам известно, что человек, от которого я приму драгоценности, роскошное жилище и сотню фунтов в год, должен быть остроумным, гостеприимным хозяином, а это, насколько мне позволяет судить мой скромный опыт светской жизни, обязывает говорить не о собственных увлечениях, а о предпочтениях гостя.

– Я получил по заслугам, – признался Сэквилл.

Он был раздражен, как всегда бывали раздражены он и его друзья отказами тех, кто не подчинялся их желаниям. Однако после посещения таверны он еще более утвердился в намерении сделать Нелл своей любовницей.

Король был взбешен тем, что позволяли себе его актеры в такое время. Это не походило на короля; он был, как говорили многие при дворе, самым добродушным человеком. Но в последнее время он стал угрюм, и тому было много оснований.

Страшные испытания постигли страну. Голландский флот поднялся по реке Медуэй до самого. Чатема. Голландцы на время овладели Ширнессом; они сожгли боевые корабли «Великий Джеймс», «Королевский дуб» и «Верный Лондон» (последний из упомянутых кораблей лондонцы построили совсем недавно). Они подорвали склад боеприпасов, оценивавшийся в 40000 фунтов стерлингов, и, боясь, что они смогут пробиться до Лондонского моста и причинить еще больший ущерб, англичане затопили четыре боевых корабля у Блэкуолла и тринадцать – у Вулиджа.

Видеть, как торжествующе голландцы поднимаются вверх по реке Медуэй и тащат на буксире «Короля Карла», было для хладнокровных англичан величайшим унижением из всех, когда-либо переживаемых ими.

Да, король, гордившийся своим морским флотом и сделавший больше, чем кто бы то ни было, для укрепления своих военно-морских сил, стал по-настоящему хандрить. Его подавленное состояние усиливалось тем, что находились люди, разъезжавшие по стране и говорившие, что все эти напасти и беды Англии были Божьим возмездием за грехи королевского двора. Ему рассказывали, как какой-то раздевшийся кавалер, едва прикрыв срамное место, пробежал по всему парламенту, руками удерживая над головой блюдо с пылающими углями и призывая придворных покаяться, пока не поздно, в своих блудодеяниях, которые вызвали столь явное неодобрение Господа.

Циничный Карл не преминул заметить, что неодобрение Господа можно было бы предотвратить с помощью денег, израсходовав их на ремонт и оснастку кораблей и приведя их таким образом в боевую готовность против голландцев. Но он был огорчен. Он не видел ни малейшей связи между пожарами с предшествующей им чумой, нанесшими убытки торговле страны и приведшими к столь унизительному поражению, и веселым времяпрепровождением при королевском дворе. По его глубокому убеждению, Бог не мог радоваться несчастьям английских придворных.

Чума появлялась в Лондоне часто и тянулась по многу лет. Он понимал, что этому способствовали перенаселенность бедняцких трущоб и ужасающая загрязненность улиц, а не его личная распущенность; пожар был таким страшным из-за того, что жилища нищеты были деревянными и лепились так близко друг к другу, что не было никаких способов остановить огонь в ту ветреную ночь.

Но он знал, что суеверным людям бесполезно говорить об этом, потому что, если что-то в жизни не ладилось, они считали это Божьим возмездием, а если все шло хорошо, они расценивали это как Божье благословение.

Но даже самый добродушный человек может иногда чувствовать раздражение, и когда он услышал, что в спектакле «Смена корон», дававшемся в его собственном театре, Джон Лейси продолжал издевательски высмеивать королевский двор, он не на шутку разгневался. В любое другое время он бы посмеялся и пожал плечами: он был не таким человеком, чтобы не признавать правду. Но сейчас, когда Лондон не оправился от ужасов чумы и пожара, когда голландцы нанесли стране самое унизительное поражение за всю ее историю, а в воздухе запахло бунтом – не менее явно, чем испарениями от пивоварен, мыловарен и сыромятен, разбросанных по городу, – подобное издевательство Лейси было чем-то большим, чем бестактность. Оно граничило с преступлением.

Король решил, что Лейси должен понести суровое наказание, а театр следует на время закрыть. Мягко говоря, неприлично фиглярствовать в такое время. Даже само существование театра давало козыри тем, кто осуждал праздную жизнь королевского двора.