Ознакомительная версия. Доступно 50 страниц из 247
Царя было не узнать. Голова его тряслась, он прятал глаза. Неожиданно искренне расплакался, с губ императора срывались страшные, терзающие признания:
— Простите… меня загоняли… эти бабы… с утра до вечера… Одно и то же… Владимир Николаич, я ведь понимаю, что ни Барк, ни Горемыкин ни к черту не нужны мне… Простите, если можете… Я сам не знаю… как… это… случилось!
Самому же Коковцеву пришлось и утешать царя:
— Не отчаивайтесь! Я понимаю: тут не вы, а иные силы… Был очень сильный мороз. С открытой головой, продолжая плакать, царь проводил Коковцева до крыльца, повторяя:
— Ко мне все-таки приставали… простите!
Воздух звенел от стужи, снежинки таяли на заплаканном лице императора, мешаясь с его слезами, и в этот момент Коковцев впервые за все эти годы увидел в нем просто человека. 20 января был опубликован указ, что Коковцев увольняется с поста председателя Совета Министров и заодно с поста министра финансов, «нисходя к его просьбе»… Жене Коковцев сказал:
— Люди прочтут и решат, что это я сам устроил! Министром финансов сделался ставленник Мануса банкир Барк, а премьером стал Горемыкин, который при знакомстве со своим секретариатом выдал свой первый убийственный афоризм: «Если хотите со мной разговаривать, вы должны молчать…»
Друг, не верь слепой надежде Говорю тебе — не верь Горе мыкали мы прежде, Горе мыкаем теперь.
* * *
Альтшуллер, сидя в своей конторе, собирал сведения о русской армии, а заодно, как он сам признался, «хотел заработать» на пушках с паршивым лафетом системы Депора. Тут история темная. Конная артиллерия готовилась получить пушки Шнейдера, но Сухомлинов заказ на эту пушку Путиловскому заводу притормозил, а на полигонных испытаниях он разругал ее, нахваливая пушки с лафетом Депора… Наталья Червинская, вся в модном крэп д'эшине, шпарила на машинке какие-то непонятные для нее бумаги, а на Невском уже начало пригревать мерзлые колдобины снега.
— Вы печатайте и дальше, — сказал ей Альтшуллер, — а я немножко пройдусь. Весна, знаете, она всегда волнует меня…
Он вышел и больше не вернулся. Альтшуллер был обнаружен в… Вене, а на самом видном месте его питерской конторы остался висеть портрет Сухомлинова с дарственной надписью «Лучшему другу, с которым никогда не приходится скучать!».
Военный министр даже обиделся на своего друга:
— Как же так? Уехал и забыл попрощаться… Червинская оказалась в этом случае умнее его:
— Похоже, что скоро начнется война… В эти дни Степану Белецкому доложили, что его желает видеть доцент Московского университета Михаил Хохловкин.
— Не знаю такого. Но пусть войдет, если пришел. Перед ним предстал молодой смущенный человек.
— Я прямо из Вены, — сообщил он.
— Из Вены? А что вы там делали?
— Проходил научную стажировку в тамошнем университете, надеюсь в будущем занять кафедру в Москве по классу германской истории средневековья.
Я ученик венского профессора Ганса Иберсбергера, который, в свою очередь, учился в Москве.
— Так, слушаю вас. Дальше.
— На днях я пришел, как обычно, к профессору Иберсбергеру, а он сказал мне: «Миша, занятия кончились. Вы, как военнообязанный, возвращаетесь домой в Россию, ибо скоро начнется большая война и вы должны явиться в полк…» Я думаю, — закончил доцент, — этот факт должен быть известен правительству!
Белецкий отпустил от себя наивного ученого и, сняв трубку телефона, долго думал — кому бы брякнуть? Решил, что генерал Поливанов лучше других отреагирует на это известие. Он ему рассказал о визите Хохловкина и получил ответ:
— Плохо, если война. Плохо! Мы к ней не готовы…
Борька Ржевский, нижегородский голодранец, уже сидел однажды в тюрьме за «незаконное ношение формы». Вторично он был задержан полицией на перроне Николаевского вокзала, когда выперся из вагона в мундире офицера болгарской армии.
— Позвольте, позвольте, — возмутился он.
— Нет, это вы позвольте, — резонно отвечали ему.
— Но я не позволю хватать себя, офицера…
— Позвольте ваши документы!
Документы в порядке. Ржевский самым честным образом отгрохал все Балканские войны, получил от царя Фердинанда чин и право носить форму имел.
В этой форме, с немыслимым орденом на груди (величиною с десертную тарелку) он без особого трения протерся в кабинет к военному министру Сухомлинову.
— Корреспондент «Нового времени», честь имею!
— Честь — это в наши дни то, на чем мы держимся.
— Так точно, — отвечала шмольголь перекатная… Выяснилось, что министру он нужен. Именно он!
— В пору великого напряжения умов и накала страстей оголтелого германского милитаризма мы не отступим ни на шаг! — продекламировал, Сухомлинов. — Мы должны дать достойный ответ берлинским поджигателям войны… в печати!
— Это мне по зубам, — сказал Борька.
— Тогда берите перо. Пишите…
Кто был автор статьи — никто не знает. Наверное, я так думаю, министр подкидывал идеи, как полешки в плохо горящую печку, а журналист брызгал на них керосином, чтобы ярче горели. Они заранее расписались в победе: «В будущих боях русской артиллерии никогда не придется жаловаться на недостаток снарядов… военно-автомобильная часть поставлена в России весьма высоко. Кто же не знает о великолепных результатах аппаратов Сикорского, этих воздушных дредноутах русской армии!» Два пижона, молодой и старый, заверяли русское общество, что арсеналы полны, солдат всем обеспечен для боя, пусть только сунутся — мы их шапками закидаем… Щеголяя красными штанами, министр диктовал:
— Мы с гордостью можем сказать, что для России прошли времена угроз извне. России не страшны никакие окрики. Записали? Особо выделите фразу:
Россия готова!.. Идея обороны отлажена, русская армия будет активной.
Всегда воевавшая только на чужой территории, она совершенно забудет понятие об обороне… Наша армия является сейчас лучшей и передовой армией в мире!
Статье придумали заглавие: «РОССИЯ ХОЧЕТ МИРА, НО ГОТОВА К ВОЙНЕ», и ее тут же опубликовали в газете «Биржевые ведомости», вызвав немалую сумятицу мнений в самой России и большой переполох среди недругов. По сути дела, Сухомлинов и Ржевский дали пикантный материал в руки германских шовинистов, и те ускорили гонку событий, доказывая в рейхстаге, что, если войне быть, так лучше ей быть сейчас, нежели позже… Ржевский выходил на большую дорогу журналистики! В Суворинском клубе, где сгущалась слякоть газетной богемы, некто Гейне приучил его к славе и кокаину, а потом… потом Борьку вызвал к себе Белецкий.
