Наваждение (СИ) - Мурашова Екатерина Вадимовна

Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 161

– Разумеется, нет, – улыбнулась Аграфена. – Ты не должна становиться как они, как я, как твои матушка с тетушкой, как еще кто-то… Стань собой. Этого вполне достаточно.

– А… а какая я? – долго подумав, спросила Валерия.

Аграфена Михайловна опять улыбнулась. Улыбка получилась настолько печальной, что у Валерии отчего-то защемило сердце.

– Ты… ты спросила, а значит, – сделала первый шаг. Не у меня спросила, какой я тебе ответчик, – у Бога, у мира. Он услышал. Дальше все от тебя зависит. С каждым шагом будет и ответ приходить…

Элен честно, старательно и серьезно, как и все, что она когда-либо делала в жизни, пыталась освоить запретную для нее, не физически, но психологически, зону человеческой жизни – интимную близость между мужчиной и женщиной. Ее попытки иногда умиляли, а иногда бесили Измайлова. Не слишком экзальтированный по природе, внешне он почти не проявлял своих чувств, но его внутреннее я то корчилось от смеха, то буквально рыдало от сентиментальной жалости.

Все получалось очень неровно.

Порою она потрясенно замирала от какого-то его движения или ласки, и ее теплые карие глаза тут же наполнялись слезами стыда и страха. Раньше, чем Измайлов успевал испугаться своей неловкости и неуместности означенного движения, Элен согнутым запястьем быстро утирала слезы (если хоть одна рука у нее в тот момент была свободна. Если же обе были заняты, то она просто шмыгала носом и загоняла слезы обратно) и тихо, но решительно говорила что-то вроде: «Значит, это вот так делается? Хорошо, Андрюшечка! Я поняла. Пусть будет.» Измайлов просто сатанел от таких изысков постельной жизни, и, будучи человеком взглядов вполне традиционных, порою сам себе казался не то палачом, не то героем какого-то дурного, неподцензурного романа. Предвидеть и предотвратить подобные сцены он был не в состоянии, а сказать Элен ему было, разумеется, абсолютно нечего.

Бывало и иначе. Он просто смотрел на нее, и спокойная красота линий ее тела притягивала его взгляд, дарила отдохновение чувствам. В такие мгновения Измайлов жалел, что не может молиться.

– Ты учи меня, и я буду все делать, – просила его Элен. – Я же теперь передовая женщина и довольно образованная, ты не думай…

– Хорошо, – вздыхал Измайлов. – Тебе приятно то, что он с тобой делает? – спрашивал он, недвусмысленно указывая на объект вопрошания.

– Да, безусловно, – пунцово краснея, отвечала Элен.

– Тогда скажи это этой штуке, – говорил Измайлов, намекая на более смелые, чем позволяла себе Элен, ласки.

Но бедняжка Элен никогда не понимала намеков и всегда и все воспринимала буквально.

– Мне очень нравится… эта штука… – запинаясь, серьезно начинала Элен, прижав руки к груди и заворожено глядя на объект. – Она… то есть, он великолепен, как будто бы завернутый в красный шелк, похожий на древний жезл силы. И тот горячий, но не сжигающий огонь, который…

От подобного бреда передовой и образованной женщины Измайлову нестерпимо хотелось завыть и залезть под стол, но, чтобы окончательно не смутить Элен, он должен был слушать и сохранять при этом по возможности невозмутимый вид. Все это давалось ему крайне нелегко, и часто он с неожиданной для себя симпатией думал о ночных рубашках и ночных колпаках и чепцах, которые сопровождали Элен всю ее предыдущую жизнь.

– На что ты смотришь?

– На твой… гм… зад…

– И что? – растерянно спросил мужчина и тут же мысленно выругался.

Черт побери! Да ты совсем рехнулся от переживаний, старый дурак! Аристократка Элен Головнина прожила с мужем 15 лет и, судя по всему, ни разу не видела его голым (видел ли он ее – это тоже, между прочим, вопрос). А теперь Андрей Андреевич Измайлов, 45 лет отроду, спрашивает ее о том, что она думает о его жопе, пардон, заде (или заду?)!

– Я думаю, что она… то есть он… очень привлекателен, – мужественно сказала Элен, судорожно сглотнув.

Измайлов очень старался сдержаться, но не смог и истерически расхохотался.

– Ну и как у тебя с Измайловым? – с искренней заинтересованностью спросила Софи.

Обе женщины сидели на кровати Элен в ночных рубашках и пеньюарах, грызли яблоки и болтали. За окнами спальни Элен тихо падал снег.

– Двадцать лет назад, помнишь, мы тоже здесь вот так же сидели… – задумчиво сказала Элен. – И ты также обхватывала руками колени и говорила, что у тебя скоро будет много-много кавалеров, больше, чем у Мари Оршанской… А я сказала, что мне нужна только семья, спокойно жить и любить своего мужа и деток… И вот… Вот как повернулось… Ты… и я… – по щеке Элен скатилась одинокая слеза.

– Брось хандрить! – оборачиваясь к Элен, воскликнула Софи. – Ты сама все решила, чего теперь себя изводить! Детьми, кстати, я вполне могу с тобой поделиться, если желаешь. Джонни не стоит с места дергать, а вот Карпушу с собакой и Людочкой вполне могу предложить… Еще бы и Павлушу добавила. В последнее время вовсе невыносим стал, зануда… Брось, Элен! Если все время думать, и вспоминать, так… и до Анны Карениной недалеко. Граф Толстой – дурак, хотя и гений. Ему это еще откликнется, вот увидишь. Умный человек не может долго жить в клетке, даже если сам себе ее сплел. Рано или поздно граф из своих рамок уйдет, если доживет, конечно… Расскажи лучше про вас с Андреем Андреевичем… Этот народоволец матрацный решился на что-нибудь?

– Почему «матрацный»? – удивилась Элен, несколько отвлекшись от своих переживаний.

– Ну, ты не замечала разве, что Андрей Андреевич на матрац похож? Такой полосатый, из конского волоса, с пупочками? И мягкий, и жесткий одновременно… С полосами, куда попадешь… Как будто бы он вот так встал стоймя и ходит себе на ножках… – Софи, изогнув кисть, показала, как ходит матрац-Измайлов.

Элен улыбнулась сквозь слезы. Придать воображаемому полосатому матрацу черты Андрея Андреевича оказалось на удивление легко.

– Ты знаешь, мне Васечку даже жалко стало, – задумчиво сказала Софи.

– Отчего ж? Ты ведь никогда его особенно не любила. Не говорила мне, но я ж видела…

– Да, да, это так. Но вот теперь. Знаешь, Элен, ты, может, никогда мне после этих слов не простишь, но я сказать должна: вполне может так статься, что ты просто уничтожила его своим совершенством. Он, конечно, по большому счету, сам виноват, думал бы, с кем связывается, но все же…

– Отчего же не прощу? – грустно возразила Элен. – Я тоже об этом сто раз думала, хотя и не теми словами… Но это все в прошлом. Какое я теперь «совершенство» – подумай сама?!

– Да, живым быть, это дорогого стоит, – согласилась Софи. – Так что же – вы с инженером?

– Андрею Андреевичу со мною нелегко приходится, – серьезно сказала Элен.

Софи расхохоталась. Элен взглянула обиженно и непонимающе.

– Ну ладно, ладно… – пробормотала Софи, сдерживая смех. – Я, в общем… понимаю…

Помолчав, Элен собрала в кулак кружева у ворота. Подобный жест в ее исполнении показывал, что она нешуточно волнуется. Обычно Элен вообще избегала слов и жестов, демонстрирующих чувства. Вести себя иначе – вульгарно. В сущности, Софи и вправду искренне сочувствовала инженеру. Задачу, которая нынче стояла перед ним, никак нельзя было назвать легкой.

– Софи, ты говорила о детях… – напомнила Элен. – Я понимаю, о Павлуше – это шутка. Но другие… маленькая девочка… тебе ведь, быть может, действительно в тягость, а мне… Я ведь всегда…

– Не надо, Элен, – сразу став серьезной, сказала Софи. – Не нужны тебе сейчас чужие дети.

– Да, – Элен потупилась. – Конечно. Ты права, а я – не подумала. На мне ведь теперь клеймо. Я не могу воспитывать дочку Григория Павловича, других, это скомпрометирует их в глазах людей, общества…

– Господи, Элен! Что за чушь ты несешь! – вскричала Софи. – Немедленно прекрати само уничижаться, а не то я… Не то я не знаю, что с тобой сделаю! Тебя, значит, нельзя подпускать к детям… А меня, значит, – в самый раз, да? А то, что я от мужа спала в Сибири со своим бывшим любовником и едва ли не выла с тоски по-волчьи каждую ночь, когда он почему-либо не приходил – это как? И сейчас бы выла, если бы гордость позволила…

Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 161