– Ах, Боже правый, – воскликнула старуха, – в самом деле – остролист! Вы, должно быть, правы, месье! Но не видать мне царствия небесного, если я хоть что-нибудь понимаю. Видано ли, чтобы мэтр Гардуино, этот глухой нелюдим и скряга, стал принимать постояльцев? И подумать страшно!
– Но, мадам, вы сами убедились, что это так и есть!
– Тут явно не обошлось без вмешательства самого сатаны, покровителя гугенотов! Впрочем, месье, всю прошлую неделю меня не было дома, и вернулась я только вчера к ночи… Вот разве что за это время мэтр Гардуино умудрился почить в Господе, и его дом приобрел кто-то другой!
– Такое иной раз случается, почтенная мадам! – со смешком отозвался гасконец и принялся колотить в дверь с удвоенной силой.
Наконец внутри послышался шум, затем дверь слегка приотворилась, уронив на ступени полосу света от масляной лампы, и молодой голос строго спросил:
– Кто стучит и по какой причине?
– Гасконь и Беарн! – вполголоса произнес ранний гость.
Дверь мгновенно распахнулась. На пороге возник юноша лет двадцати двух. Вглядевшись в сумрак, он почтительно склонился и поднес руку гасконца к губам.
– Здравствуй, Рауль! – кивнул гасконец.
– Мое почтение, монсеньор, – ответил юноша.
Гасконец шагнул в дом, и дверь за ним немедленно захлопнулась. Заскрежетали засовы.
– Теперь можно и побеседовать, друг мой! – проговорил гасконец, усаживаясь верхом на скамью, словно на боевого коня. – И прежде всего: больше не величай меня монсеньором.
– А как же в таком случае вас называть?
– Сойдет, например, сьер де Журансон [89], или еще проще – месье Журансон.
Юноша сдержанно поклонился.
– Давненько мы с тобой не виделись, любезный Рауль! – продолжал гасконец.
– Чуть ли не полных два года! Но я употребил это время не без пользы… месье Журансон. И, как вы сами видите, сумел проложить себе дорогу…
Оба были давними знакомцами – еще с тех времен, когда тринадцатилетний Рауль служил пажом при дворе короля Карла IX, отдавшего богу душу двумя годами ранее.
– Прямо к сердцу самой герцогини? – с усмешкой спросил гасконец.
– Ну, едва ли!.. – Рауль скромно опустил глаза. – Хотя, как знать?.. Может быть, вы и правы…
– Иными словами, ты расстался со своей прежней возлюбленной Нанси?
– О нет, месье! Я по-прежнему горячо люблю Нанси!
– Но как же тогда тебя понимать?
– Я служу вашей милости, завоевывая доверие герцогини.
– А, ну, тогда совсем другое дело! – по губам гасконца скользнула тонкая усмешка. – Но довольно шуток. Перейдем к делу. Когда вы прибыли?
– Накануне вечером. Гардуино был предупрежден и своевременно вывесил над дверью ветку остролиста.
– И герцогиня в самом деле приняла его дом за гостиницу?
– Даже ни на миг в этом не усомнилась!
– Ну, а сам Гардуино? Он не вызвал у нее подозрений?
– Кому могло бы прийти в голову, что этот старый крючкотвор – один из самых энергичных и проницательных вождей гугенотов?
– Превосходно! Сколько человек в свите герцогини?
– Только ваш покорный слуга. Герцогиня отказалась от свиты и эскорта, ибо ей угодно, чтобы никто не заподозрил о ее присутствии в Блуа. Сегодня вечером у нее встреча с герцогом де Гизом – тот должен прибыть нынче утром.
– Ты хочешь сказать, что кроме тебя, при ней никого нет?
– Именно так, если не считать одного малолетнего пажа, которого барон Эрих де Кревкер, один из миньонов Генриха, с приятелями подвергли жестоким истязаниям.
– Мальчик, верно, проникся к этим господам глубокой симпатией?
– Он ненавидит их, как и я!
– А где сама герцогиня?
– В спальне наверху. Она почивает.
– О, если бы я был уверен, что она внезапно не проснется, – с улыбкой заметил гасконец, – я поднялся бы туда, чтобы взглянуть на нее во сне.
– У нее очень чуткий сон!
– Но я здесь вовсе не ради нее. Мне необходимо увидеться с Гардуино!
Гасконец не успел договорить, как одна из боковых дверей беззвучно отворилась и на пороге появился крохотный, сгорбленный и совершенно иссохший старик. Казалось, все, что оставалось в нем от жизни, сосредоточилось в его пронзительных глазах. Внимательные и быстрые, они горели умом и энергией.
Старик молча приблизился и пристально вгляделся в лицо гасконца. Тот извлек из кармана половинку золотой монеты, распиленной особенным образом, на что старик – это и был мэтр Гардуино – с глубоким почтением поклонился.
– Не угодно ли вам последовать за мной, чтобы засвидетельствовать, что мы располагаем достаточными средствами? – проговорил он.
– Я готов! – кивнул гасконец.
Мэтр Гардуино провел его через анфиладу комнат, тщательно прикрывая за собой двери, и наконец оба спустились по винтовой лестнице в тщательно замаскированное подземелье. Едва его окованная полосами кованого железа дверь захлопнулась, у гасконца вырвался невольный возглас: весь пол тайного хранилища был покрыт грудами золотых и серебряных монет.
7
На башне замка Блуа колокол пробил десять раз. Приемная, примыкавшая к королевским покоям, уже была битком набита придворными, ожидавшими пробуждения Генриха III.
В одной из глубоких оконных ниш вполголоса переговаривались де Келюс и де Шомбург.
– Это грязное животное де Можирон навлек на нас немилость государя, – жаловался де Шомбург. – Король отправился в постель в ужасающем расположении духа, не удостоив ни словом никого из нас!
– А разве он не прав? – небрежно обронил де Келюс. – Только таким законченным идиотам, как де Можирон, д’Эпернон и твоя милость, могло втемяшиться в голову оторвать порядочных людей от приятного ужина и потащить их в промозглый туман в поисках опаснейших приключений!
– Сдается мне, этот сумасшедший гасконец мог бы прикончить нас всех одного за другим!
– В том числе и самого короля! Именно этим я и объясняю себе его скверное настроение: Генрих не любит стычек с людьми, владеющими шпагой не хуже, а, пожалуй, и лучше его самого!
– Видел ли ты сегодня маркиза?
– Де Можирон тоже провел не лучшую ночь: его лихорадит, а ушибленная голова распухла, как тыква.
– Но каков этот старый дьявол де Крильон! Нам уже почти удалось задвинуть его в тень, и вот – он снова в чести у государя!
Пока миньоны обменивались соображениями относительно вчерашних событий, в приемной послышался заливистый звон колокольчика. Именно так Генрих III обычно оповещал пажей о пробуждении своей особы. Толпа ожидающих зашевелилась, а два камер-пажа, до этой минуты сидевшие у дверей, сейчас же вскочили и кинулись в опочивальню. Граф де Келюс, носивший звание первого камердинера короля, также последовал за ними.
Заметив его, король отложил молитвенник, чтение которого по утрам считал своим долгом, и расслабленно произнес:
– Мое почтение, Жак! Как спалось?
– Неважно, государь.
– Мне тоже. Было бы вернее сказать, что я и вовсе не сомкнул глаз. Эту ночь я провел в размышлениях!
– Вот как? – делано удивился Келюс, пытаясь понять, в каком расположении духа пребывает король. Однако лицо монарха оставалось непроницаемым.
– Да-да, – продолжал Генрих, – я упорно размышлял и, похоже, раскрыл тайну бедствий, терзающих человечество, а заодно и несчастий, разрушающих устойчивость самых могучих держав!
– Черт побери! – восхитился де Келюс. – Неужели вам это удалось, сир?
– Безусловно! Итак, первопричина всех бед – женщины!
– Золотые слова!
– Не правда ли, любезный? Эти жалкие, коварные, склонные к изменам, скрытные, полные наглости и лишенные какого бы то ни было стыда существа губят все, к чему бы ни прикоснулись!
– Невозможно не согласиться, сир!
– Посуди сам – и содрогнись! Ведь что могло произойти минувшей ночью! Дьявол-гасконец едва не прикончил меня… Его клинок зацепил мое плечо, и если бы на мне не было медальона с мощами святого Дени, предохраняющими от всяческих ран, то беды не миновать…
