Опасные видения - Коллективные сборники

– Да, я слышал, – вяло сказал репортер. Ногой он случайно задел штабель и повалил четыре ящика пустых бутылок.

Этого мистер Мандала уже вынести не мог. Его терпение лопнуло. Он судорожно вздохнул и затряс колокольчиком:

– Эрнст! Берзи! Бегом сюда! – А когда из двери показался оливковокожий Эрнст с перекошенным от ужаса лицом, мистер Мандала яростно закричал: – Сто раз вам твердил, бестолочи, не оставлять полные ящики!

Коридорные убирали битое стекло, украдкой поднимая черные лица и боязливо поглядывая на мистера Мандала, а тот стоял над ними и трясся от злости, чувствуя, что журналисты смотрят на него с неодобрением.

Утром, когда гости с шумом и гамом грузились в автобусы, мистер Мандала, сдав дела дневной смене, с двумя бутылками охлажденной кока-колы подошел к Эрнсту.

– Тяжелая ночь, – сказал он, и Эрнст кивнул. Они сели, прислонились к стене, отгораживающей бассейн от дороги, и принялись смотреть на отъезжающих репортеров. Большинство из них так и не сомкнули глаз. Мистер Мандала критически покачал головой – столько суматохи из-за какой-то ерунды!

Эрнст щелкнул пальцами и улыбнулся:

– Мне рассказали марсианскую шутку, мистер Мандала. Как вы обратитесь к гигантскому марсианину, который мчится на вас с копьем?

– О черт, Эрнст! – вздохнул мистер Мандала. – Я обращусь к нему «сэр». Этому анекдоту сто лет. – Он зевнул, потянулся и задумчиво произнес: – Казалось бы, должны появиться новые… А все, что я слышал, были с бородой. Только вместо католиков или евреев – марсиане.

– И я заметил, мистер Мандала, – поддакнул Эрнст.

Мистер Мандала встал.

– Пожалуй, лучше идти спать, – посоветовал он. – Вечером эта орава может вернуться. Не понимаю зачем… Знаешь, что я думаю, Эрнст? Что через полгода о марсианах никто и не вспомнит. Их появление ни для кого ничего не меняет.

– Вы меня простите, мистер Мандала, – кротко сказал Эрнст, – но я не могу с вами согласиться. Для некоторых людей это меняет очень многое. Это чертовски многое меняет для меня.

Послесловие

Моим убеждением было и остается, что рассказ должен говорить сам за себя и что любые слова, которые автор прибавляет после завершения, – слабость, ложь или ошибка. Но одно я бы все-таки хотел сказать о причине, почему этот рассказ написан. Не для того, чтобы убедить, что причина хороша или что рассказ достигает задуманной цели, – это вы уже решили сами, как и положено. Но чтобы показать, насколько точно реальность повторяет искусство.

После написания рассказа я встретил священника из небольшого алабамского городка. Как и во многих церквях – не только в Алабаме, – он ломает голову над вопросом интеграции. И считает, что придумал, как решить – или хотя бы сгладить – эту проблему среди белых подростков в своей пастве: он рекомендует им читать фантастику в надежде, что они научатся, во-первых, сопереживать хотя бы зеленокожим марсианам, если не чернокожим американцам, и, во-вторых, тому, что все люди – братья… по крайней мере, перед лицом огромной вселенной, где, весьма вероятно, обитают существа, совсем на людей не похожие.

Мне нравится, как этот человек служит своему Богу. Хороший план. Должен сработать. Лучше бы ему сработать – или помоги Господь нам всем.

«Наездники пурпурных пособий, или Великий гаваж»

Предисловие

Филип Хосе Фармер – один из редких действительно хороших людей, что я встречал. Добрый человек в тех смыслах этого слова, что означают силу, справедливость и человечность. Еще он неубиваем. Его громили мастера – а он каким-то чудом всегда выходит из заварушек непобежденным. Его обманывали второсортные издатели, преступно подводили никчемные агенты, позорно игнорировали высокомерные критики, терзали Фурии Случая и Неудачи – и все равно, все равно он сумел выпустить пятнадцать книг такого выдающегося качества, что считается «писателем для писателей» в жанре, где зависть и ехидный крис под ребра – дело житейское.

Филу Фармеру уже около пятидесяти, это учтивый человек и ходячий кладезь знаний обо всем на свете – от археологии до ночных привычек сэра Ричарда Бертона [33] (не актера). Он гуляет по улицам, пьет кофе, курит сигареты, любит внуков. Но самое главное – пишет истории. Такие истории, как «Любящие», которые ворвались в область фантастики в выпуске Startling Stories 1952 года, как взрыв на фабрике свежего воздуха. До того как к этой теме примерился Фил Фармер, секс не выходил за рамки обложек Берги [34], где позировали юные дамы с пышными телесами и тугими корсетами. Он исследовал, кажется, все грани аномальной психологии, и с таким взрослым и экстраполирующим подходом, какой в 1951 году большинство редакторов и вообразить не могли. А тем, кто посмеет принизить это достижение – и это в жанре-то, где редакторов и знатоков никогда не смущало отсутствие гениталий у Кимбола Киннисона [35], – пусть примут к сведению, что до появления Фармера с его страстным творчеством все психологические исследования, какими мог похвастаться наш жанр, ограничивались рассказами доктора Дэвида Г. Келлера [36], – а они, прямо скажем, чуточку не дотягивают до уровня, скажем, Достоевского или Кафки.

Редактору запрещено проявлять фаворитизм. И все-таки мое восхищение рассказом, который вы сейчас прочитаете, мое изумление всеми пиротехническими экзерсисами, моя зависть перед богатством мысли и превосходством структуры вынуждают сказать просто: это не только самый длинный рассказ в книге – где-то 30 тысяч слов, – но и, по-моему, с большим отрывом самый лучший. Нет, давайте лучше скажем «самый мастерский». Это такая яркая жемчужина, что перечитывания и переосмысления раскрывают грань за гранью, вывод за выводом, радость за восторгом, которые в первый раз проглядывают лишь отчасти. Основы рассказа подробно разбирает сам Фил Фармер в своем блестящем послесловии, и пытаться изображать тут оригинального и глубокомысленного комментатора было бы нелепо. Он умеет прекрасно говорить сам за себя. Но все же воспользуюсь случаем, чтобы обратить внимание на три элемента творчества Фармера, которые, как мне кажется, надо развернуть дополнительно.

Во-первых, его смелость. Получая отказы от редакторов, недостойных даже носить за ним пенал, он все равно писал произведения, требовавшие немалого ума и разрушения предыдущих образов мышления. Хотя его творчество уже встречали непонимающими взглядами читатели, привыкшие к рассказам про пушистых розовых и беленьких зайчиков, он упрямо стремился к одному опасному видению за другим. Зная, что может порядочно зарабатывать на макулатуре, зная, что на глубокие и пугающие темы ответят только враждебностью и глупостью, он по-прежнему не предавал свой стиль, свои задумки – свою музу, если угодно.

Во-вторых, его неспособность поставить точку. Малейшая искорка концепции заводит его все дальше и дальше к таким выводам и следствиям, из которых писатели похуже выжимали бы тетралогии. Фармер наследует великой традиции оригинальных мыслителей. Для него нет слишком трудных загадок. Нет слишком причудливых мыслей, к которым он бы побоялся подступить с инструментарием логики. Нет слишком больших рассказов, слишком малопонятных персонажей, слишком далеких для исследования вселенных. Какая же трагедия, что, хотя Фармер на световые годы обгоняет второстепенные таланты, бесконечно созерцающих блох в своих бородатых репутациях, тот самый жанр, который он решил удостоить своим даром, его практически не замечает.

В-третьих, его стиль. Который никогда не повторяется. Который растет в геометрической прогрессии с каждым новым произведением. Который требует от читателя интеллектуальных челюстей, с какими вгрызаются в лучшее в литературе. Его творчество – это стейк, который надо тщательно прожевать и переварить; не пудинг из тапиоки, который можно выхлебать без труда.