Ознакомительная версия. Доступно 37 страниц из 181
Лилиенталь в своем бюро изучает старые снимки и наносит последние штрихи, чтоб этот конкретный родной и близкий выглядел естественно, как живой. Он хочет, чтоб в ритуале все было исключительно естественно и гладко, так, чтоб родне и в голову не пришло оспорить счет. Счет же раздут изрядно, чтоб покрыть убытки от вчерашних жалких похорон этого убогого Уилларда Эгглстона и старого бедолаги пьяницы, что собирал дранку; старика, в его хижине и без дыхания, нашел лесник — и привез в город, ибо коронер обязан исследовать подобные смертельные находки, даже при том, что у бедняги не было никого в этом мире, и пролежал он неделю… Вот Лилиенталь и старается, не щадя сил, над этим конкретным родным и близким — отчасти искупая, отчасти окупая обращение, оказанное им тому, вчерашнему куску протухшего мяса…
В своей хижине на плесе Индианка Дженни сидит на своей раскладушке в позиции, максимально возможно (для Дженни) приближенной к полному лотосу. Она занялась медитацией давно — сразу, как получила известие о несчастье. Тело затекло, она проголодалась и подозревает, что под ее юбкой обосновалось целое семейство уховерток. Но она сидит, недвижно, и пытается направить свои мысли в русло заветов Алана Уоттса [97]. И не то чтоб она по-прежнему надеялась решить свои проблемы таким методом; по сути, она все больше время тянет; не хочет идти в город и слушать очередные известия. Которые, как она поняла, узнав о происшествии в верховьях, не могут быть хорошими… и она даже не знает, что больше ее расстроит: весть о выздоровлении этого Генри Стэмпера или о его смерти.
Она закрывает глаза и удваивает усилия, направленные на безмыслие, или почти безмыслие, или, по крайней мере, на немыслие о таких неприятных вещах, как ноющие бедра, Генри Стэмпер и уховертки…
В «Вакондском гербе» Род поднимает взгляд от газеты, смотрит на Рэя: тот заходит на посадку в комнату, резвый-окрыленный, на щеках румянец, к груди прижимает пухлые зеленые пакеты.
— Надеваю смокинг… бабочку надел! — Рэй сбросил свой груз на кровать. — Рыба и суп, дружище Родерик, рыба и суп нынче вечером. И бабки! Тедди расплатился, почти за два месяца. Жаль, бедный малыш Уиллард не разделит нашу радость. Он ведь так извелся из-за нашей маленькой просрачки со счетом за химчистку. Жаль, жаль, Уилли: пару дней всего-то и не дождался — и было б тебе счастье. — Он тем же танцующим шагом подскочил к шкафу. — Знал бы ты, как мои руки истомились по старому топорищу, как занемели мои артрозные пальчики. Иди к папочке, крошка.
Род смотрел с кровати, как Рэй вытаскивает из-под шкафа гитарный футляр. Отложил газету, но, несмотря на весь бурный оптимизм Рэя, решил не упускать из виду объявления «приглашаются музыканты».
— Ты чего такой суетной? — спросил он Рэя, приступившего к настройке инструмента. — Эй! Тедди наконец согласился отстегивать нам побольше?
— Неа. — Тынь-тынь-тынь.
— Весточка от дядюшки-толстосума? А? Или из Астории от Ронды Энн? Черт, если ты с ней…
— Ни-ни-ни-ни… — Тынь, тынь, тынь-тынь. — Крошка! От перемены погоды у тебя так струны скрючило, что ли? — Тэ-энь, тэ-энь.
Род завалился на бок и окунул газету в поток солнца, рушивший плотину пыльных штор. Вернулся к объявлениям.
— Если ты свои дрова строишь, чтоб вечером полабать, — можешь отрастить еще две руки и прихватить также бас. Потому что я с этим завязал. Достало… десять баксов за ночь, и никаких чаевых за месяц. Я так не играю — что и сказал Тедди.
Рэй оторвался от настройки, ухмыльнулся до ушей:
— Парень… Знаешь, как сделаем? Ты бери всю десятку, а я чаевыми обойдусь. Потому что… вот что значит верный, настоящий друг, вроде меня. Идет?
Ответа из-за газеты не последовало, но в молчании сквозила подозрительность.
— Так идет, о'кей? Потому что, скажу я тебе, Родерик… Потому что ты не держишь уши по ветру, а палец на пульсе. Потому что будет и чай, и кофе с шоколадом, и фарт стоит, и башли будут. Поезд следует до станции «Нэшвилл» [98] без остановок. Хо-хо! Не знаю, как ты, тухлый ты нытик, а я намерен сорвать большой куш. Громадный. Усек?
Пессимист за газетой хранил молчание, усекая лишь, что в последний раз, когда Рэй ворвался в номер отеля таким же окрыленным и радостным, этот придурок доехал на своем поезде не до станции «Нэшвилл», а до станции скорой помощи, вонючей и убогой больнички где-то на задворках Олбани, или Корвалиса, или где-то в той степи, со шлангом во весь свой лягушачий рот, до того заглотнувший горсть нембутала.
— Вставай, парень! — заорал Рэй. — Встряхнись. Бери свою машинку — и зададим жару. Хвост пистолетом, выйди из тени, спакуй свои проблемы в мусорный мешок… — Чэн-н: до. Чон-н. Фа-мажор, соль-септ, соль-мажор, — потому что, парень… — Чэн-н: снова до — и: — «Неба синь мне сияет… неба синь, сколько глаз хватает…» [99]
— Ну, на день-два… — из-за шуршащей газетной гряды повеяло холодным голосом, нагоняющим тоскливую облачность грядущего грозового фронта. — Один-два паршивых денька — и под каким, на хер, небом мы окажемся?
— Валяй-валяй! — Рэй усмехнулся. — Сиди и разлагайся под своей газетой. А этот парень, который перед тобой, будет сегодня в ударе, ажуре, лазури и глазури! Отсюда — и далее везде. И нынче ночью старая «Коряга» озарится радостью и ликованием, отвечаю. Потому что, друже, — чэнь-тинь-тинь, — «неба синь, ла-ла-ла, куда ни глянь…» — ми-ми-ми!
В «Коряге» же Тедди взирает на небесную синь сквозь свои холодные неоновые вензеля и имеет несколько иное мнение касательно внезапной перемены погоды… Голубые небеса бару не в барыш. Дождь нужен, чтоб загнать питухов на насесты у стойки; а в такие дни людишки лимонад хлещут. Нужен дождь, мрак и холод… Вот когда страх-то подступает, вот когда дурни зенки заливают, со страха великие.
Он озаботился на предмет дурней и их дрожи с того самого момента, как Дрэгер, подмигнув, поведал ему, что накануне Хэнк Стэмпер позвонил и сказал: «паршивой игре конец».
— «Паршивой игре», мистер Дрэгер?
— «Всей этой чертовой паршивой игре», как дословно Хэнк сформулировал. Сказал: «Раз уж такой оборот». Тедди, он просто понял, что в срок не уложиться ни при каких обстоятельствах. Оборот… — Дрэгер усмехнулся не без гордости. — Говорил же я, что мы покажем этим дуболомам, нет?
Тедди в ответ зарделся и что-то проквакал-продакал, польщенный тем, что Дрэгер выбрал его в конфиденты, но, с учетом картины в целом, весьма огорченный тем, что всей игре конец. Эта война со Стэмперами, может, и всему городу горе, но его кассе — определенно звонкая радость. И этого звона ему будет не хватать…
— А вы что думаете дальше делать, мистер Дрэгер? — И еще больше будет ему не хватать этого могущественного, мудрого и прекрасного отдохновения от дурней-завсегдатаев. — Обратно в Калифорнию, наверно?
— Боюсь, так. — Культурный и культивированный голос Дрэгера был воистину сладостной интерлюдией — разумный, спокойный, добрый, но не жалостный, как у всех прочих. — Да, Тед, сейчас отправлюсь в Юджин, подвязать кое-какие концы, потом вернусь отметить Благодарения с Ивенрайтами, а далее… назад, в теплые края.
— Все ваши… все заботы разрешились?
Дрэгер усмехнулся через стойку, выложил пятерку за свой «И.У. Харпер».
— А что, Тедди? Сдачу оставь. Кроме шуток, разве ты не находишь, что все заботы разрешились?
Тедди раболепно кивнул: он всегда был уверен, что Дрэгер покажет этим дуболомам…
— Думаю, да. Да. Уверен, мистер Дрэгер… вся эта заварушка, все разрешилось.
Теперь же, спустя день, Тедди уже не был так уверен. Затишье в бизнесе, неизбежно сопровождавшее радость горожан, еще и не начиналось; стартовать оно должно было, по разумению Тедди, с самого испития победной чаши прошлой ночью. Но бизнес его процветал, а не чахнул. Сверившись со своими отметками в голове и прикинув индекс «Кварт на рыло», он обнаружил, что средний уровень прошлой недели перекрыт почти на двадцать процентов. И хотя индекс «Рыла/кубофут-час» был лишь предварительным, ждал пика сегодняшней ночью, вся прочая статистика предрекала изрядное столпотворение. При той интенсивности, с какой мужики уже заваливались в бар, можно было ожидать, что к ночи в «Коряге» пустого места не останется.
