Из тупика - Пикуль Валентин Саввич

Ознакомительная версия. Доступно 45 страниц из 221

Далее на пальцах они показали, что им следует выпить:

- Много! Масса! Колоссаль бутылок!

Бутылок было "колоссаль". На все лады обсуждали за выпивкой успехи армии Колчака и говорили об адмирале с уважением:

- Александр Василич... Александр, дай бог, Четвертый!

Полковник Свищов рыдал над стаканом, его утешали:

- Перестаньте... Ну, выяснится! Ну, даже осудят, но не повесят же. Кровью искупите... Пейте!

В таверну вошел пожилой норвежец. Без пальто. В штанах из оленьей шкуры. Без шапки, несмотря на трескучий мороз. Выпил у стойки джина, не присаживаясь.

- Добрый вечер, - сказал он потом, оглядывая хмельную компанию. - Нет, спасибо, - ответил на бурные приглашения "дернуть", "драбалызнугь", "качнуть", "тяпнуть" и "врезать".

Его спросили, откуда он так хорошо знает русский язык, и норвежец с достоинством ответил:

- За юг своей страны не ручаюсь. Но здесь, в северной Норге, рождается очень мало женщин, и мы испокон веков ездим за невестами в Россию. Мы их берем в Мезени и в Архангельске, а лучше - из поморских деревень. Вот моя бабка была из Сороки, моя мать - из Пинеги, а сам я женат на онежской. И вот что я вам скажу, господа: нам, норвежцам, не нравится, что творится сейчас на русском севере... Я догадываюсь, кто вы такие, и заранее говорю, что ваше дело - плохо!

- Почему же плохо? - удивились вокруг.

- А мы вам угля не дадим.

- Кусаешься? - засмеялся сотник Джиашвили.

Норвежец обвел офицеров взглядом голубых спокойных глаз.

Он держался сейчас, как викинг на ладье, бороздящей океаны, - прямо, нерушимо, с уверенностью глядя вдаль.

- У нас еще с войны, - сказал он, - осталось много сахару. Каждый мешок в шесть пудов, и стоит дешево - всего семьдесят одна крона... Мы его бережем, этот сахар! Когда большевики прогонят англичан, мы этот сахар пошлем русским рабочим. Мы его пошлем даром, а вам куска угля не бросим в бункер. Можете встать и убираться отсюда, к чертовой матери!

- Это что же такое? - поднялся Скобельцын. - Ради вашей пресловутой "пролетарской солидарности"?..

- Вы меня хотели оскорбить, генерал? Но у вас это не получилось... Да! Именно ради этой пролетарской солидарности...

И, сунув руки в карманы оленьих штанов, норвежец круто вышагнул на трескучий мороз.

Белоснежная фрекен заговорила, показывая на часы. Ее не понимали, и тогда она распахнула дверь, добавив по-немецки:

- Раус! Раус! (Вон! Вон!)

Как побитые собаки, поплелись в гавань. Хуже нет, когда русский человек вознамерится выпить и... не допьет. Небольсин был абсолютно трезв; слова норвежца и это гневное "Раус!", произнесенное фрекен, осели на дно души, погрузив ее в гадливые потемки.

Издалека уже трубил "Соловей Будимирович" (имя-то разбойничье), призывая на борт пассажиров: ледокол спешно покидал Тромсе, ибо угля здесь не давали. Капитан сообщил, что, очевидно, бункеровка будет в Барде - это уже Варангерфиорде, неподалеку от Мурманска. Медленно вытянулись за бетонный волнолом, и все началось сначала. Опять синий свет и синие мертвые лица, снова ноги скользили в гадкой блевотине, а в кругляках иллюминаторов опадала, зеленея таинственной глубиной,- бешеная вода океана.

"Колчаку-колчаку-колчаку-колчаку!" - стучали машины...

Перед сном Небольсин решил навестить Соню в ее каюте.

Едва он ступил в коридор, как сдавленный женский вскрик напряг его мускулы. Небольсин кошкой прыгнул вперед, рванул дверь, и... белизна беззащитного женского тела резанула его по глазам - почти болезненно! Свищов отскочил в сторону, весь красный, а лицо - в царапинах.

- Скажи на милость... - пробормотал. - Еще ломается... А ты пришел не вовремя!

- Вовремя! - ответил Небольсин и, схватив полковника за ворот мундира, одним рывком вытащил его в коридор.

Ледокол бросило на правый борт, и первый удар кулака (совмещенный с броском крена) так и вклеил Свищова в стальную переборку. Небольсин бил полковника - люто и озверело. Так бьются только бандиты над добычею, нечестно продуваненной. Неистово работали кулаки, квася в кровь одутловатое лицо старого человека, имевшего уже внуков...

- Вовремя! - приговаривал Небольсин между ударами. - Я пришел вовремя... вовремя... На тебе еще! Вовремя...

Ледокол дрожал и ухал, рушась с высоты волн. Передвигалась на качке мебель, летела посуда, громыхали двери. А Небольсин все бил и бил Свищова, пока тот не обмяк и не рухнул навзничь вдоль длинного узкого коридора.

Небольсин тогда прошел к Соне; стыдясь, она плакала.

- Как хорошо, что вы... именно вы! Но какая мерзость... какая это гадость! И вы? Вы тоже пьяны! Боже, что за скоты...

Небольсин ладонью вытер в углах рта накипь сладкого бешенства.

- Сударыня, - произнес вежливо, - прошу вас не смешивать меня с этими скотами. Я не таков! И теперь я вдвойне ответствен перед вами... Надеюсь, вы не станете возражать, если я буду отныне запирать вас на ключ и этот ключ будет при мне?

- Запирайте, - сказала девушка. - Бог с вами...

Он так и сделал. Свищова в коридоре уже не было: опомнился и уполз к себе. Небольсин дернул на себя двери, сказал от самого комингса, не входя в каюту:

- Подлец! Но какой же ты подлец...

Свищов ответил ему - с наигранной улыбкой:

- Брось, Небольсин! Ты такой же подлец, как и я... Чего ты пожалел? Ее все равно придушат в Сибири, как пить дать...

- Нет! - выкрикнул Небольсин. - Я сделаю все, чтобы придушили тебя. Но про нее ты... молчи! Каждый, кто отныне посмеет сказать о ней дурно, будет иметь дело со мною. А что я такое - вы все отлично знаете: я любого из вас пущу на тот свет. Помнишь наш разговор в Салониках? Мы говорили, как убийцы. Убийство вокруг и в нас самих. Я уже не могу без этого... Но ее я не дам убить... Ты слышал?

- Кричи об этом громче, - ответил Свищов. - Пусть и она слышит, какой ты благородный, и подмахнет тебе за это, пусть!

Проходя мимо дверей Сониной каюты, Небольсин еще раз провернул ключ в замке, сказал:

- Я здесь, и вы ничего теперь не бойтесь...

В Варде пришли глубокой ночью, берега было не видать. Только светились окна пятого этажа гостиницы. За Нордкапом уже царила настоящая полярная тьма, и лишь сполохи, бегущие по небесам, едва-едва освещали ряды заснеженных скал. К ледоколу подошел консульский мотобот, и чья-то рука злорадно швырнула в кубрик к офицерам пачку свежих английских газет. То, что узнали они из этих газет, потрясло... Потрясло!

Колчака остановили большевики, а 25 января Шестая армия отбила у англичан обратно город Шенкурск. В газетах перечислялись трофеи, доставшиеся Красной Армии: богатейшие воинские склады, одного лишь обмундирования на три тысячи человек. Запасы продовольствия достались большевикам неслыханные: на целых четыре месяца из расчета на пять тысяч британских солдат...

Парламент Англии, судя по газетам, был настроен панически; парламент открыто признавал удивительную гибкость стратегии большевиков, выдержку и боеспособность красных бойцов. С уважением писали о мастерстве молодого большевистского полководца Иеронима Уборевича, подчеркивалось умелое планирование всех операций бывшим царским генералом генштаба А. А. Самойловым... В довершение всего заокеанский Вашингтон издал суровый приказ: более никогда не ставить американских солдат в передовую линию (доверять им только охрану складов и патрулирование, не больше).

Под мертвым синим светом, сочившимся в глубину отсека, было жутковато, как в морге, и никому не хотелось говорить. Льды уже сомкнулись за Диксоном, и к Колчаку им не пройти. Архангельск прислал на ледокол радиограмму - от имени генерала Миллера: всех офицеров, плывущих из Англии, отправить в село Шугор на Печоре, где действует отряд князя Вяземского (отряд князя Вяземского на Печоре принадлежал уже к составу колчаковской армии)...

Из отдельной каюты раздавался вой - это рыдала Машка Бочкарева: ей очень хотелось быть амазонкой у Колчака, а вместо этого какое-то село Шугор... Куда же теперь деваться знаменитой Машке?

Ознакомительная версия. Доступно 45 страниц из 221