Краткая история семи убийств - Джеймс Марлон

– А ты наглеешь, пацан, – подмечает Питбуль.

– Да нет, я напуган до усрачки.

– Глянь…

– Нет, это ты глянь. Меня уже достало ваше разыгрывание из себя крутых, как в херовой комедии. Припираетесь в мой дом, мутите сок, пыжитесь выглядеть интеллигентными преступниками, все из себя такие утонченные, как, блин, в кино, хотя на самом деле вы просто шайка отморозков, стреляющих по женщинам и детям. Мне плевать, что вы там читаете или какие вы там умные. И насрать мне на этот ваш свежесмешанный сок. Или как я завалил самого крутого гангстера, которого только мог породить ваш гребаный остров. Давайте-ка лучше делайте, за чем пришли, а? Валяйте, и дело с концом. Чем меньше вашего дерьма я слышу, тем мне по-любому лучше. Делайте ваше дело и валите из моего дома, чтобы соседи могли вызвать копов. И ваши фруктики с собой заберите – сок я не люблю.

– Ты прав, – говорит мне Юби. – Пугать тебя должно не это. Когда я хочу кого-то напугать, я в словеса не играю. Питбуль, займись этим мудаком.

Семь

– Так что все-таки хотел сказать Питер Нэссер?

Джоси Уэйлс безудержно расхаживает по камере туда-сюда, туда-сюда. И всякий раз, когда он уныривает в темный угол, я напряженно жду, что обратно он появится с каким-нибудь коварным сюрпризом – если не со стволом, то как минимум с заточкой, которую метнет прямо мне в глаз. И так с каждым его исчезновением в тени. Он медленно проходит мимо прутьев решетки, не сводя с меня магнитящего взгляда, пока не доходит до угла; здесь он поворачивает голову, пока его не скрывает косая тень. Под ее сенью Джоси утихает, и невозможно отследить, чем он там занимается – в темени скрадывается даже звук. Шаги и те не слышны. Временами он как будто замирает, и закрадывается напряженная мысль: а что он там такое делает? Что готовит? А когда Джоси снова выныривает на свет, сердце тревожно екает. И так раз за разом. Не помню точно, кто мне говорил, какой из львов опасней: раненый или тот, что в клетке.

– Хотел, да не сказал: очко жим-жим. А с чего это тебя стал вдруг интересовать Питер Нэссер? Ты же сам сказал, что не виделся с ним одиннадцать лет? Он, кстати, всего лишь шестой из числа тех, кто нанес мне визит на этой неделе. Нынче все желают знать, что я собираюсь делать, если меня сошлют в американскую тюрягу. Им, гадам, раньше надо было печься, как не допустить, чтобы я попал за решетку. Забавно – все как будто уже решили, что американский суд непременно признает меня виновным. Заметь – как только правосудие янки постучалось в дверь, все сразу лапки кверху и кинули меня: разгребайся, мол, в одиночку. А теперь, когда стало ясно, что из воды торчат концы, все пытаются хоть что-то разгрести самостоятельно, чтобы выгородить себя.

– И что все это значит?

– А то, что кое-кто по-прежнему пытается найти удобный способ меня прикончить. Раз или два они уже пытались. А может, три. Но не четыре. С четвертым мои люди здесь разобрались на прошлой неделе. Они мне об этом даже не сказали, пока кто-то из охраны, отправившись по нужде, не наткнулся в унитазе на голову того пиздорванца. Тут до сих пор пожимают плечами, как голова сидельца попала в сортир охраны? Что она здесь делает? Не охрана, а припиздки. Даже сортир укараулить не могут. Первый из тех двоих серит теперь через трубочку, а второй после того, как подобрался к моей камере и продырявил пулями пустой матрас, вмиг стал вдовцом, узнав к тому же, что через два дня мог стать отцом ребенка.

– Ну и дела, hombre…

– Некоторые забывают, зачем они сидят в верхах и кто их туда продвинул.

– Ты говоришь это с таким видом, будто тебе кто-то что-то должен.

– Да, должны. Причем, бля, все подряд. Я дал этой стране ее гребаное правительство.

– Оно теперь больше не правительство. И никто тебе, Джозеф, ничегошеньки не должен. Никто тебя не дергал за рукав, никто не останавливал, когда ты разыгрывал из себя Тони Монтану [320]. Всех устраивало смотреть в сторонку, пока тебе не мочкануло в голову перестрелять тех долбаных нариков в притоне. А зная тебя, скажу: сделал ты это без всякой причины, просто потому, что кто-то наступил на твои начищенные туфли. И огреб ты за это на полную катушку, которая причиталась тебе задним числом. Так что ты сам себе напортачил, понял? Сам себе поднасрал.

Он снова скрывается в потемках. Я жду, прислушиваясь к шарканью шагов. А из потемок возвращается как бы уже и не Джоси: плечи расправлены, грудь набычена, даже в росте чуток прибавился.

– Кто пожалеет какого-то там обдолбанного крекера?

– Крекера, может, и нет. А вот его беременную подругу… Это несколько иное. В «Нью-Йоркере» об этом целая история. Это как бы твой фирменный почерк, Джозеф? Щелкать беременных мамзелек?

– Да пошел ты!

– Реально стильно, дон из донов. Чего пачкаться с одним hombre, когда можно грохнуть весь дом. Эдакий девиз, а? Град пуль и ураган расправы. Ямайская «Шторм-группа» со своим предводителем. Просто класс.

– Этих парней, босс, создал ты, а не я. Породив чудовище, не вой запоздало, какое оно получилось жуткое.

– Дружище, когда мы с тобой якшались, некоторые из тех ребят еще ходили пешком под стол. Так что уродились они, папик, не в меня.

– Ты знаешь, сколько у меня времени уходит на проверку жратвы?

– Чего? Что ты…

– Двадцать минут, три раза в день. Спроси у крыс. Каждый день я бросаю им кусок и смотрю, сожрут они его или нет. И каждый день жду, что одна из крыс свалится замертво. Отколупываю кусочек от каждого банана, разглядываю все рисинки, всасываю зубами каждый пакетик сока, чтобы не заполучить в рот толченого стекла, ржавого гвоздя, а может, и кое-чего со СПИДом. Знаешь, сколько у меня уходит времени на то, чтобы проглотить всего ложку еды? И это при том, что я купил всех, кто дежурит на кухне.

– Да ну, Джоси, никто не посмеет.

– Может, оно и так, но только там, снаружи, все боятся до усрачки, что может рано или поздно произнести мой рот. Так-то, брат. А потому найти охранника или сидельца, который их боится больше, чем меня, для них лишь дело времени.

– Ты слишком долго сидишь за решеткой.

– Ну да. Может, пора устроить какую-нибудь перестановку, развесить шторки…

– Никогда тебя не… Никогда не подмечал за тобой эшафотного юмора, mijo.

– Однако я еще не умер, Доктор Лав.

Он усаживается на кровать и смотрит в сторону, как будто разговор на этом закончен. Я впервые за все это время позволяю себе оглянуться и впервые замечаю, что стены у камеры, как и у всего коридора, из красного кирпича (несколько штук уже выпало). Надо сказать, что вид у этой ямайской тюрьмы действительно как у узилища; каземат в классическом смысле слова. Хотя бы пол здесь теперь бетонный, и то ладно. В такой тюрьме всерьез представляется, что узнику необходимы единственно железная ложка и то, что американцы именуют «предприимчивостью», и за несколько лет можно будет отсюда прокопаться к свободе.

– Этот Питер Нэссер, бедный сучара, приковылял сюда и пробовал мне угрожать.

– Да неужто? И как это все обстояло?

– Все равно что импотент грозился, будто меня изнасилует. Затревожился вдруг, что канарейка запоет. Именно так и сказал. Я бы такой идиотской хрени сроду не сморозил.

– Я знаю. Но он не единственный, Джоси.

– Что в сотый раз подчеркивает, зачем сюда пожаловал ты.

– Может, я просто решил тебя навестить.

– Ты мог бы навестить меня в Америке. Я буду там через два дня.

– Позор, конечно, что тебе не дали проститься с твоим мальчиком.

– Ты гребаный негодяй, де лас Касас. Гребаный негодяй.

– Знаешь, Джоси, что меня в тебе неизменно очаровывает? Большинство из тех, кого я знаю, могут тему неохотно, но обсуждать. И только ты можешь судачить о чем-то кошмарном, как о чем-то обыденном, а что-нибудь пустячное не переносить на дух. Здесь мы играем, а здесь – нет. Ты не можешь выносить разговоров о своем погибшем сыне, а насчет того, как ты грохнул двух беременных девчонок, и ухом не ведешь. Таких, как ты, называют психопатами. Ты чего? Что тут такого смешного?