Таверна в другом мире. Трилогия (СИ) - Белин Лев

– Ухожу, ухожу, благородный! – моментально преобразившись в подобострастного простака, Телан засеменил вниз по ступеням, размашисто жестикулируя. – Чисто полюбовался на вашу мощь, загляденье! Какие мышцы! Какой стан!

Не прошло и десяти минут, как он уже сидел на жёсткой скамье запряжённой парой тощих кляч повозки, подпрыгивая на каждой второй булыжине мощения Мередала. Чем дальше они отъезжали от блестящего центра, тем уже становились улицы, тем ниже нависали друг над другом дома с покосившимися ставнями. Воздух густел, наполняясь ароматами не специй, а перегорелого масла, дешёвого угля, помоев и плотной людской массы.

Но странное дело – эта атмосфера не пугала Телана. Напротив, в ней была какая‑то грязная, но знакомая правда. Она напоминала ему не дом – дома у него не было – а те смутные времена в приюте «Милость Семи», где выживание было искусством, а доверие – роскошью. Пока другие пассажиры ёжились, нервно ощупывая через одежду кошели, Телан расслабленно облокотился на борт, наблюдая за жизнью улочек. Он чувствовал себя здесь не мишенью, а частью пейзажа. Как рыба в мутной, но родной воде.

Улица, окаймлявшая рынок, представляла собой сплошную вереницу заведений с тускло светящимися фонарями: пивнушки с названиями вроде «Дырявый котёл», бордели без вывесок, где в дверных проёмах лениво маячили силуэты, игорные притоны, откуда доносились сдержанные, но жаркие споры. А за этой линией фронта развлекательного отчаяния начинались уже настоящие трущобы – лабиринт из глинобитных хибар и многоэтажных общих домов, из окон которых свисало бельё, словно бледные стяги нищеты.

И на фоне этого убожества, словно насмешка, то там, то сям взмывали к небу шпили, украшенные позолотой и лепниной. Островки роскоши, цитадели тех, кто наживался на этом дне или просто предпочитал жить за высокой стеной посольства или торговой фактории, игнорируя окружающий хаос. Это был город в городе, и контраст бил по глазам, как пощёчина.

Об этом месте, казалось, забыли все городские власти. Как только повозка свернула с относительно сносной Чистой улицы (название которой звучало теперь злой насмешкой) на подъезд к рынку, Телан понял: дороги здесь – понятие условное. Он ощутил на себе каждый из, как ему показалось, мириада ухабов и ям, пока возница, ругаясь, вёл упряжку к месту высадки. Путешествие закончилось резким толчком, и Телан, расплатившись, ступил на утоптанную, липкую от грязи землю Нижнего рынка.

Именно отсюда, из этой кишащей, дышащей на ладан части города, начиналась самая грандиозная и безумная авантюра в его жизни. Мысль одновременно пугала и заставляла кровь бежать быстрее.

Нижний рынок не встретил, а обрушился на него. Не просто крики и смех, а какофония, где хриплый торг орчихи‑мясничихи сливался с визгливыми зазываниями торговца поддельными амулетами, а чей‑то дикий хохот перекрывал ругань из‑за разбитого кувшина. Воздух был густым коктейлем: дым костров, вонь гниющих отходов, сладковатый запах незнакомых специй и острый, металлический дух страха. Здесь не было видно ни одного синего плаща стражи – если бы такой и появился, он растворился бы в толпе за пару минут, причём не по своей воле.

Он втянул воздух носом и промурлыкал:

– Пахнет родиной!

Прилавки, больше похожие на баррикады, тянулись вдоль древней, поросшей мхом крепостной стены, упираясь в мутные воды реки Сливицы. Товары лежали в живописном, демократичном хаосе. На одном лотке рядом с вязанкой лука могла небрежно валяться изящная стеклянная ампула с бирюзовой жидкостью – яд «Полуночный вздох», запрещённый в пяти королевствах. Чуть дальше старик с лицом, изборождённым шрамами, демонстрировал изощрённый механизм, похожий на паука, – «отмычку для самых капризных замков». Рядом висели связки странных железных колец и ремней, назначение которых лучше было не угадывать.

Но между этим были и горшки, и ткани, и сапоги, и связки сушёной рыбы. Нижний рынок был миром без фильтров, где легальное и запретное существовали в симбиозе, а вопрос цены решал всё.

Стоя на краю рыночного водоворота, Телан на мгновение закрыл глаза, отсекая шум. Внутри него работала тихая, чёткая машина. Он был не покупателем, а скульптором, которому предстояло вылепить из грубой материи несколько новых личин. Не просто одежду – образы, с историей, запахом и походкой.

– Так, начнём со скотовода, пусть будет приезжий, немного неряшливый и глупый, – шептал он, проходя меж прилавков.

Он отправился в дальний угол, где пахло кожей, потом и животными. Торговали здесь вещами для труда, а не для показухи.

За прилавком, увешанным прочными штанами, просторными рубахами и потёртыми кафтанами, стояла орчиха. Её кожа отливала оливково‑зелёным, а из‑под нахмуренных бровей смотрели умные, пронзительные глаза‑изюминки, моментально оценивающие покупателя с ног до головы.

Телан остановился перед висящим кафтаном из некрашеной грубой шерсти. Он потрогал ткань, потёр между пальцами, понюхал.

– Э‑это… кэ‑кафтан, – начал он, нарочито коверкая слова, растягивая гласные, как человек, больше привыкший кричать на ветру в поле, чем говорить в городской толкотне. – Ск‑сколько, госпожа?

Орчиха лениво подняла на него взгляд.

– Четыре серебряных. Шерсть плотная, моли не боится, пятно от дегтя отчистить можно. Прослужит.

– Ч‑четыре? – Телан изобразил шок, отшатнувшись, как от укуса гадюки. – Да э‑это ж целых т‑три овцы! У м‑меня за полтора с потрохами в Кроличьей долине б‑брали!

– В Кроличьей долине и покупай, – флегматично ответила орчиха, начиная протирать пыль с пряжки на соседнем ремне. – Здесь город. Здесь цена за работу мастера, за доставку и за то, что он тут висит, а не в твоей долине.

– Д‑да какой там мастер! – оживился Телан, снова хватая кафтан и демонстративно показывая чуть распустившуюся петлю на шве. – В‑вот гляньте! Петля! И п‑пахнет… – он сунул нос в рукав и сморщился, – дымом и к‑козлом!

– От костра пахнет дымом, – не моргнув глазом, парировала орчиха. – А козёл – это натуральная шерсть. Не красили её. Три серебряных и пять медяков. И я щедра, как королева в праздник.

Торг продолжался ещё добрых пять минут. Телан клялся, что у него дома голодные дети (хотя сам с трудом представлял, как они выглядят), орчиха периодически делала вид, что ей абсолютно всё равно, продастся эта рухлядь или нет. В конце концов они сошлись на цене, которая была чуть выше стоимости ткани, но значительно ниже изначальной.

– Ладно, б‑беру, – с деланной неохотой пробурчал Телан, отсчитывая медяки. Потом его взгляд упал на клочок сухого, золотистого сена, торчавший из‑под прилавка. Лицо его озарила очаровательная, немного виноватая ухмылка. – А э‑это… м‑можно ли тростиночку? Одну? Для козо́вки, понимаете. Домашняя, с‑скучает. Запах родного стойла, он ей для души.

Орчиха посмотрела на него, на его простодушное, вымазанное городской пылью лицо, и хрипло фыркнула – то ли усмешка, то ли вздох.

– Бери, романтик, – буркнула она, выдернув из вязанки пучок побольше.

– С‑спасибо преогромное! – Телан почтительно кивнул, с благоговением приняв сено. Он тут же, с привычным жестом, ловко заткнул душистый пучок за свой новый, ещё пахнущий кожей пояс. Маленькая деталь. Но теперь, глядя на него, любой мог подумать: «Явно с предгорья, пастух или мелкий скотовод, только в город за провизией или наймом». Костюм стал биографией. Орчиха, уже забыв о нём, повернулась к следующему покупателю, а Телан растворился в толпе, неся с собой запах дымных костров и дальних пастбищ.

Следующим пунктом он выбрал лавку на рыночной улице, он специально не закупал всё по рядам, а мелькал то там, то тут. И лавка напоминала логово троглодита, полумрак, сотканный из паутины и пыли, висящей в воздухе. Вдоль стен громоздились груды ткани, шкур и готовой одежды, на которую, казалось, махнули рукой ещё при прошлом императоре. Хозяин, костлявый человек с вечно поджатыми губами и иглой, торчавшей из обшлага его же рубахи, молча наблюдал, как Телан копается в куче.