Холодное пламя - Милас Мари

– Я всегда больше любил физкультуру.

Мои щеки начинают болеть от улыбки, и мне приходится разминать рот, словно у меня что-то застряло в зубах.

– Итак, парни… – Марк не отпускает тему, что удивительно, ведь мне казалось, его интересуют только камни, ну или Янтарь, потому что он молчит и не раздражает.

– Я не девственница, – произношу со смешком. – Ты не так понял. Я хотела сказать, что у меня никогда не было парня… ну, в плане отношений.

Я прикусываю губу и морщусь. Не думала, что почувствую себя неудачницей, когда скажу это вслух.

Марк ничего не отвечает, дает мне время собраться с мыслями. Признаю, иногда его молчание действительно полезно.

– Не знаю, как объяснить. Мужчины просто приходили и уходили. Некоторые были моими партнерами по танцам, что автоматически исключало их из претендентов для построения отношений. Другие просто спали со мной и сбегали на утро, пока я не успевала открыть глаза. Видимо, как-то не складывалось. Было не время и не место для отношений. – Я хмурюсь, поглаживая гриву Янтаря. Размеренный стук копыт и шум ручья где-то неподалеку успокаивают меня. – Или же я просто никому не подходила.

На протяжении всей жизни.

Ни матери.

Ни семьям.

Ни партнерам.

Ни тренерам.

Ни мужчинам.

Ни-ко-му.

– А как же первая любовь?

Этот вопрос удивляет меня. Не думала, что Марк из тех людей, кто верит в первую любовь и ее безграничную силу.

– У тебя была она? – тихо, почти еле слышно спрашиваю я, потому что у меня такое ощущение, что мы не хотим делиться этим разговором даже с Янтарем.

Марк напрягается всем телом. На его руках проступают вены от того, как сильно он сжимает поводья.

Если бы я была уверена, что мое прикосновение не отвергнут, то положила свою ладонь и нарисовала бы произвольные узоры вокруг его костяшек, чтобы он расслабился. Но, к сожалению, за яркой и смелой оболочкой Лили Маршалл, живет трусливая и неуверенная девочка. Мне ее жаль. И я мечтаю от нее избавиться.

– Мы говорим о тебе, – наконец-то отвечает Марк.

– Нет, у меня не было первой любви. У меня вообще не было никакой любви.

Вновь наступает тишина, которая, к моему удивлению, уже ощущается намного комфортнее, чем та, что была в машине. Возможно, от мистера Июля впервые не исходят негативные вибрации?

– Получается, не только в маленьком городе отсутствуют необходимые для жизни вещи.

Моя грудь начинает гореть оттого, что этот грубый, недовольный и закрытый мужчина считает любовь необходимой для жизни вещью.

– Ты даже не представляешь, – сквозь ком в горле произношу я.

– Ты говорила, что в Лондоне тебя ничего не держало? У тебя никого нет?

– У меня есть я.

Когда мы приближаемся к холму, то мне открывается прекрасный вид: солнце уже близится к закату и приближается к горам.  Желто-оранжевый свет окрашивает деревья и пастбища, а безоблачное небо начинает розоветь. Рассматривая всю эту красоту, замечаю огромный участок холма, над которым все еще стоит небольшой смог, а огромное черное пятно выделяется на нем, как кровоточащая рана.

– Мы успели. Все могло быть намного хуже. – Видимо, Марк замечает, куда я смотрю. – Счет всегда идет на секунды. Лес дышит, а мы как врачи, которые борются за каждый его вдох.

За мое дыхание тоже боролись однажды, и почему-то я решаю, что мне хочется об этом рассказать. У меня не так часто возникает желание говорить о своем прошлом, но есть в этом мужчине что-то такое, что раскрепощает. Возможно, рядом с ним я чувствую себя в безопасности, даже если он постоянно ворчит.

– Меня нашли новорожденной в канализации.

Марк вновь закашливается. Вероятно, мне нужно поработать над преподнесением  информации.

– Знаю, ты не спрашивал, и, возможно, тебе вообще неинтересно, но, слушая тебя, я поняла, что однажды ко мне тоже кто-то успел. Хотя всю жизнь мне казалось, что я сама себя спасла.

Марк заставляет Янтаря остановиться и слегка наклоняется, чтобы посмотреть на мой профиль. Я ощущаю, как его взгляд проходится по каждой черте лица, словно он пытается понять меня без слов.

– Расскажи мне. – Его голос звучит тихо, но уверенно.

– Моей маме было семнадцать лет. Я разрушила ее жизнь, поэтому она решила меня выбросить. – Пожимаю плечами. – Я бы, конечно, предпочла хотя бы помойку, но меня никто не спрашивал, так что мне досталась канализация. – Я делаю глубокий вдох, подавляя дрожь. Мне двадцать семь лет. Я давно должна забыть это, а точнее – и вовсе не должна помнить. Но у меня такое ощущение, что мое тело до сих пор омывает вонючая вода, из которой не выбраться. – Она бросила меня в один из стоков, и по идее, я должна была захлебнуться дерьмом. В прямом смысле. Но видимо это был тот редкий момент в моей жизни, когда я решила закрыть свой рот. Меня выбросило в один из колодцев, где почти не было воды. Люди услышали крик. Меня спасли.

Я перевожу взгляд с горизонта и смотрю на Марка. В его глазах не появилась та обычная эмоция, которая мелькала у всех, когда люди узнавали о моем прошлом. Они начинали смотреть на меня по-другому. Не лучше, не хуже, просто иначе. Словно то, что я начала свою жизнь на дне Лондона и выросла в приюте, определяло мою личность.

– Откуда ты все это знаешь?

Я хмыкаю, слегка морщась.

– Это не то, что скрывают воспитатели в приюте. Не говоря уже о том, что семья моей мамы достаточно быстро объявилась.

Марк удивленно вскидывает брови, и я продолжаю:

– Это все произошло в том районе, где они жили. Мама вернулась домой без ребенка. Через пару часов меня спасли. Ну и мы нашли друг друга. Ура, – неискренно произношу я, лениво взмахивая руками. – Я опережу твои вопросы. Была ли у нее депрессия? Возможно. Наказали ли ее? Да. Забрали ли меня в семью? Нет. Родители мамы убедились, что я жива и здорова, и отказались от меня. Да, может быть, этих людей и беспокоило то, что их дочь чуть не убила младенца, но абсолютно не волновало, что я буду расти без семьи. Они не хотели меня. Никто не хотел.

В какой-то момент по моей щеке стекает слеза. Эмоции берут верх, не потому что я жалею себя, или хочу, чтобы меня пожалел кто-то другой. Нет. Я просто понимаю, что такие истории заводят людей в тупик. Они не знают, что ответить. А ты не знаешь, как отмотать назад все, что ты сказал, хотя это просто твоя история. В ней нет зубных фей или яркой фотографии первых шагов, которые так любят показывать нормальные родители, когда вспоминают своих детей в младенчестве. В этой истории много боли, страхов и тошноты. Но тем не менее она моя. Я не стыжусь ее, но все еще не знаю, как не ощущать себя неловко, когда заканчиваю рассказ, а человек не может вымолвить ни слова в ответ.

– Ты смелая, городская девушка, – наконец говорит Марк, делая небольшую паузу в своем хмуром взгляде и вытирая мозолистым пальцем слезу с моей щеки. – Не каждый готов рассказать малознакомому козлу о своей боли.

Я улыбаюсь, хоть у меня и стоит огромный ком в горле.

– Кажется, я неплохо лажу с рогато-копытными.

– Кажется, ты не такая уж и чужая.

Больше никто из нас не произносит ни слова. Когда солнце скрывается за горами, Марк поглаживает Янтаря, и он без лишней команды направляется в ту сторону, откуда мы пришли. Этот конь умнее многих людей.

Теплый пряный ветер дует мне в лицо, я закрываю глаза. Легкое покачивание от походки Янтаря навевает сон, а приятная усталость опускается на плечи. Не думала, что этот разговор настолько вымотает. А может быть меня просто опьяняет «Дыхание» или угрюмый пожарный за моей спиной, от которого веет арктическим туманом.

Мне становится так тепло, словно меня укутывают в тысячу пуховых одеял, и я сквозь дремоту понимаю, что откинулась назад и соприкоснулась с грудью Марка. Его ровное дыхание и сердцебиение успокаивают мою вечную, непонятную тревожность. Мне даже не хочется разговаривать или открывать глаза. Хочется лишь ощущать его размеренный пульс, под который подстраивается мое сердце.