Устал рождаться и умирать - Янь Мо

В конце концов силы мои иссякли, петля на шее душила – пришлось остановиться. Толпа людей тут же окружила меня, но, похоже, с опаской: смотрелись все грозно, а приблизиться никто не осмеливался. Знают уже все, что я кусаюсь. В мирной деревенской жизни кусачий осел большая новость, и она, похоже, разлетелась по всей деревне. Но кто из деревенских мог догадаться, отчего все это произошло? Кто мог представить, что раны на голове урожденной Бай – результат минутного помрачения ее переродившегося супруга, который забыл, что он осел, и пытался поцеловать ее?

Незаурядную смелость проявила Инчунь; она приблизилась ко мне с пучком свежей травы, приговаривая:

– Черныш, маленький, не бойся. Не бойся, никто тебя бить не станет, пойдем домой…

Она подошла, левой рукой обхватила меня за шею, а правой сунула мне в рот траву, поглаживая и заслоняя глаза грудью. Ее теплая нежная грудь тут же разбудила во мне память Симэнь Нао, из глаз хлынули слезы. От неторопливого шепота, от горячего дыхания этой пылкой женщины голова закружилась, ноги подкосились, и я упал на колени.

– Черныш, Черныш малышок, – приговаривала она, – я понимаю, ты уже взрослый, невесту ищешь. Взрослый мужчина женится, взрослая женщина выходит замуж, малыш Черныш тоже хочет завести потомство, никто тебя не винит, это нормально. Ну вот ты и нашел подругу, распорядился своим семенем, а теперь иди домой, как умный…

Остальные спешно накинули и закрепили узду, а вдобавок еще и цепь – холодную, отдающую ржавчиной. Засунули мне в рот и с силой потянули так, что она зажала нижнюю губу. От невыносимой боли я раздул ноздри и тяжело засопел. Инчунь отбросила руку, затягивавшую удила.

– Полегче. Он ранен, не видишь, что ли?

Люди пытались поднять меня, мне тоже хотелось встать. Валяться могут коровы, козы, свиньи, собаки, а ослы ложатся, лишь когда помирать собираются. Я старался подняться, но не давало отяжелевшее тело. Что ж такое, три года всего ослику, и вот так взять и помереть? Вообще для осла ничего хорошего в этом нет, а так помереть совсем обидно. Широкая дорога впереди, да еще на множество тропинок разделяется, каждая открывает столько любопытного и восхитительного – какое тут помирать, подниматься надо. По команде Лань Ляня братья Фан пропустили мне под брюхо жердину, сам он зашел сзади и задрал мне хвост. Инчунь обнимала меня за шею, братья Фан взялись за жердину и вместе выдохнули: «Взяли!» С их помощью я встал, хотя ноги подгибались, а голова тянула вниз. Ну-ка, соберись с силами, падать никак нельзя. И я устоял.

Народ ходил вокруг, с удивлением разглядывая кровавые раны на задних ногах и на груди. Все недоумевали: неужели от спаривания с ослицей такое может остаться? Слышно было, как члены семьи Хань тоже обсуждают раны на теле ослицы.

– Грызлись они всю ночь напролет, что ли? – выразил вслух свои сомнения старший из братьев Фан.

Младший лишь покачал головой.

Один из помогавших семье Хань искать ослицу вдруг громко закричал, указывая вниз по течению:

– Сюда, скорей, смотрите, что это!

Один из мертвых волков медленно перекатывался в воде, другой лежал под большим валуном.

Все подбежали и уставились во все глаза, куда он указывал. Я знал, что они смотрят на волчью шерсть, колышущуюся на поверхности воды, на следы крови на камнях – волчьей и ослиной, ощущают еще стоящее в воздухе зловоние и по множеству беспорядочных следов волчьих лап и ослиных копыт на песке, по ужасным ранам на наших с Хуахуа телах представляют, какая жестокая битва здесь разыгралась.

Двое скинули обувь, закатали штанины и, зайдя в воду, вытащили за хвосты мокрые останки волков на берег. Я чувствовал, какое всех охватывает глубокое уважение ко мне, понимал, что мной гордится и Хуахуа. Инчунь обхватила мне голову, поглаживая по морде, и на ухо скатилось несколько слезинок.

– Мать вашу, – горделиво воскликнул Лань Лянь, обращаясь к остальным, – пусть только кто посмеет теперь сказать, что мой осел никуда не годен, я ему покажу! Все говорят, что ослы – трусы, чуть завидят волка, так и душа вон от страха. Но это не про моего осла, он двух свирепых волков забил.

– Так уж и один твой осел, – возмутился каменотес Хань. – Наша ослица тоже постаралась.

– Что верно, то верно, – усмехнулся Лань Лянь. – Ваша ослица тоже постаралась, она теперь моему ослу женушка.

– С такими ранами женитьбы у них, поди, и не получилось? – полушутя заявил кто-то.

Фан Тяньбао нагнулся, чтобы осмотреть мою колотушку, потом подбежал к ослице семьи Хань, задрал ей хвост и авторитетно заключил:

– Получилось, могу гарантировать: погодите чуток, и в доме почтенного Ханя будут растить осленка.

– Ну, почтенный Хань, присылай пару шэнов  [65] черных бобов, моему черному ослу здоровье поправлять, – с серьезным видом заявил Лань Лянь.

– Ага, жди больше! – хмыкнул Хань.

Тут подбежали прятавшиеся в зарослях. Ступали они легко, но двигались как-то скрытно, сразу видно – никакие не крестьяне. Их вожак, коротышка с остренькими глазками, остановился перед волками, наклонился, ткнул одного в голову, другого в брюхо и проговорил с удивлением, к которому примешивалась досада:

– Вот они, эти два гада, столько нам насолили! – Другой повернулся к остальным и громко провозгласил:

– Ну вот и славно, можно доложить, что задание выполнено.

– Вы, наверное, таких зверюг и не видывали? – не без самодовольства обратился еще один к Лань Ланю и остальным. – Это вам не дикие собаки, это большие серые волки, таких на равнине не часто встретишь, они сюда из степей Внутренней Монголии  [66] пробрались и много чего по пути натворили. Бывалые, хитрые и коварные, зверствовали в этих краях больше месяца, загрызли с дюжину лошадей, коров, даже одного верблюда. Следующими жертвами могли стать и люди. Узнай в уезде про это, не обошлось бы без паники. Поэтому мы негласно составили партию по их уничтожению, разделились на шесть групп, искали день и ночь, засады устраивали. И вот теперь им конец. – Он пнул мертвого волка и выругался: – Не думал, скотина, что наступит сегодня!

Предводитель охотников прицелился в голову волка и выстрелил. В вырвавшейся из дула яркой вспышке и белом дымке голова волка исчезла. Она разлетелась, как голова Симэнь Нао, и окрасила камни бело-красным.

Другой понимающе усмехнулся, поднял свое ружье и прицелился во второго волка. После выстрела в брюхе образовалась дыра с кулак величиной и вытекла грязная масса.

Глядя на то, что они творят, Лань Лянь и все остальные аж рты разинули, потом стали растерянно переглядываться. Пороховой дым рассеялся. Звонко и мелодично журчала вода, откуда-то издалека прилетела огромная стая воробьев, по меньшей мере сотни три. Они поднимались и опускались темной тучей, потом усыпали кусты тамариска – ветки согнулись, как усыпанные плодами деревья, и окрестности песчаной гряды наполнил жизнерадостный щебет. И тут послышался тонкий, как паутинка, голос Инчунь:

– Что это вы задумали? Зачем стрелять в мертвых волков?

– Хотите чужое себе в заслугу приписать, мать вашу?! – возмутился Лань Лянь. – Волков мой осел прибил, вы тут ни при чем.

Главный охотник вытащил из кармана две новенькие купюры и засунул одну под узду мне, а другую, отойдя на несколько шагов, – Хуахуа.

– Думаешь заткнуть нам рот своими бумажками?! – взвился Лань Лянь. – Не выйдет.

– Забери назад деньги, – решительно заявил каменотес Хань. – Волков наши осел с ослицей забили, добыча эта наша.

Охотник презрительно усмехнулся:

– Если на все закрыть один глаз, и вам, и нам хорошо будет, братья. Да вы хоть весь рот в кровь сотрите, никто не поверит, что ваши ослы сумели расправиться с волками. Тем более есть такое явное доказательство, как разнесенная пулей макушка одного волка и дыра навылет в брюхе другого.

– Эти волки наших ослов искусали и перецарапали, вон они все в крови! – воскликнул Лань Лянь.