Тихая пристань (СИ) - Рогачева Анна

— Откуда у тебя такие руки, Арин? Раньше ведь не шила так.

— Научила нужда, — уклончиво ответила Арина, но поймала на себе долгий, изучающий взгляд сестры.

На пятый день, когда Арина вышла в огород, чтобы помочь вскопать грядку под поздний овес, ее настигло первое известие из прошлой жизни. Соседский мужик, везший в город телегу с дегтем, остановился у колодца попить. Разговорился с Агафьей. Арина, склонившись над грядкой, слышала каждое слово.

— … у них там, в Верхних Лугах, переполох! — говорил мужик, глотая воду. — Пан Гаврила, слышь, в ярости. Старосту его, того, что Лексея изувечил, в острог упекли, ждут суда. А самого Лексея — нету. След простыл. Говорят, не то помер от побоев и тело скрыли, не то сам сбежал, пана опасаясь. Сам пан теперь новых людей ищет, чтобы порядок навести, а народ-то бунтоваться начал… Шепчутся, мол, раз старосту за правду посадили…

Агафья что-то тихо ответила, видимо, пытаясь свернуть разговор. Но Арина уже не слушала. Она стояла, вонзив лопату в землю, и чувствовала, как мир вокруг меняет краски. Иван в остроге. Это значило, что он нейтрализован, но и опасность с его стороны миновала. Лексей исчез. Это было хуже. Мертвый враг — понятен. Исчезнувший — непредсказуем. Значит, система пана Гаврилы дала трещину, но не рухнула. И где-то в тени, возможно, затаился человек с холодными глазами и личной обидой.

В тот же вечер, уложив детей, Арина подошла к Агафье, которая сидела у тусклой лучины, перебирая крупу.

— Гаша, мне нужно в село. В церковь. Свечу поставить. И… может, работу найти.

Агафья испуганно подняла глаза.

— Опомнись! Тебя узнают!

— Меня здесь никто не знает. А я… я не могу сидеть на твоей шее вечно. Мне нужны свои деньги. Хоть медяк. Я в селе буду Ариной-белошвейкой, пришлой из-за реки. Так и скажу.

— А дети?

— С тобой останутся. На пару дней. Не больше.

В глазах Агафьи снова вспыхнула паника, но уже смешанная с расчетом. Лишний рот, да еще и опасный, уходил. Возвращался он с деньгами или нет — уже другой вопрос.

— Ладно, — вздохнула она. — Только чтобы никто не связал. И если что… ты меня не знаешь.

— Не знаю, — твердо согласилась Арина. Это была цена.

На следующее утро она ушла на рассвете, оставив спящих детей. В узелке у нее были иглы, нитки, лоскуты и вышитая по ночам сорочка — образец мастерства. Шла она не легче, чем в лес, но теперь в ней была не безысходность, а целеустремленность. Село, куда она пришла к полудню, было побольше их деревни, с каменной церквушкой и базарной площадью. Она обошла все заведения, где могла быть нужна швея: лавку, торговавшую тканями, дом местного священника, даже богатый по меркам села дом приказчика. Везде — отказы, недоверие к странной, худой, молчаливой женщине с слишком ясными глазами. Последней надеждой была вдова-попадья, известная своей любовью к красивому белью.

Попадья, дородная и надменная, смерила Арину взглядом.

— Что умеешь?

— Все, сударыня. Шить, вышивать гладью и крестом, строчить, чинить. Могу старую вещь в новую превратить.

— Покажи.

Арина развернула сорочку. Попадья взяла ее в руки, и ее лицо изменилось. Она погладила тончайшую гладь ворота, где Арина, сама того не ведая, вывела микроскопический узор из пшеничных колосьев — символ достатка.

— Кто научил?

— Бог дал руки, нужда — умение.

— Странно… — пробормотала попадья, разглядывая работу при дневном свете. — Будто от нее тепло идет. И… спокойствие какое-то. Ладно. Возьму на пробу. Вот скатерть, подруби, да кружева обновить. За работу — пятак да обед. Сделаешь хорошо — будет и дальше работа.

Это было мало. Но это было начало. Арина нашла тихий уголок на церковной паперти и принялась за работу. Пальцы ее двигались сами, а мысли уносились далеко. К детям. К Ивану в остроге. К таинственному знаку на сосне. И к тому сне-видению с полем из нитей. Она смотрела на свою иглу, входящую в ткань, и думала: Я тоже теперь нить. Куда я вплетена?

Когда стемнело и она собралась уходить, к паперти подошел невысокий, сухощавый старичок в поношенной, но чистой одежде странника. Он долго смотрел на церковные фрески, а потом его взгляд упал на Арину.

— Милостыньку Христа ради, матушка? — попросил он обычным, усталым голосом.

Арина потянулась за крошечной краюхой хлеба, что оставила от обеда. Но старик, взяв хлеб, не ушел. Он пристально посмотрел на ее руки, еще сжимавшие иглу и работу.

— Трудное ремесло, — сказал он негромко. — Особенно когда в него душу вкладываешь. Оно и отзывается.

Арина насторожилась.

— Что вы хотите сказать, дедушка?

— Хочу сказать, что нити судьбы — они как нитки в умелых руках. Одну потянешь — другая шелохнется. Ты свою потянула сильно. Отозвалось во многих местах. — Он сделал паузу, и в его внезапно острых, молодых глазах не было ничего старческого. — Те, кто искал тихую мастерицу в деревне, теперь ищут беглянку с детьми. Ищут по лесам, по дорогам. И один из них… он не из тех, кто ищет глазами. Он ищет след . След силы. Как гончий — по крови.

Ледяная рука сжала горло Арины.

— Кто вы?

— Проходящий, — старик покачал головой. — Но проходящий мимо той самой сосны. Видел знак. И почуял, что знак этот — не приманка, а предупреждение. Кого-то спугнули. Кто-то сумел спрятаться так, что даже Око скользнуло мимо. Это редкость. — Он сунул руку за пазуху и вытащил не монетку, а маленький, грубо вырезанный из дерева крючок-оберег. — Возьми. Не для красоты. Если почуешь, что находят по следу — сломай. Он собьет чутье. Ненадолго, но хватит, чтобы убежать.

Арина взяла деревяшку. Она была теплой, будто живой.

— Почему вы помогаете?

— Потому что мир держится не только на силе, но и на тихом шитье, — странно улыбнулся старик. — И потому, что твои узоры на рубахе Марфы — они хорошие. Мирные. Таких надо беречь. Беги, мастерица. Шей свою судьбу. Но помни — игла может быть и оружием. И когда придет время, тебе придется выбрать: шить или колоть.

Он кивнул и, не дожидаясь ответа, зашагал прочь, растворившись в вечерних сумерках.

Арина стояла, сжимая в одной руке иглу, в другой — деревянный крючок. Страх вернулся, но теперь он был иным. Он был осознанным. Она поняла главное: бегство не кончилось. Оно просто сменило форму. Она больше не жертва, спасающаяся от домашнего тирана. Она стала игроком на поле, где ставки были неизмеримо выше. И ее главный козырь — сила, природу которой она только начинала понимать, — уже привлек внимание других игроков.

Она сунула крючок в самый потайной карман, взяла свою работу и пошла прочь от церкви, в наступающую ночь. Обратно, к детям. К своему маленькому, хрупкому тылу. К новой жизни, которая оказалась не тихой пристанью, а новой, более опасной тканью, в которую ей предстояло вплести себя и своих детей. Игла в ее руке была больше, чем инструмент. Она была судьбой. И Арина наконец-то поняла, как ею пользоваться.

Глава 18

Возвращение на хутор было похоже на вход в склеп — тишина, пропахшая тлением страха и бедности. Дети спали, прижавшись друг к другу, как два птенца в холодном гнезде. Лицо Агафьи в свете лучины было каменным. Она не спросила, как дела в селе. Она просто кивнула на стол, где стояла миска с пустыми щами, и отвернулась, всем видом показывая, что их временный союз исчерпан. Арина поняла: неделя, о которой они договаривались, сжимается до трех дней. Пятак и кусок хлеба, принесенные из села, не впечатлили сестру. Внутренняя экономика страха и голода требовала более весомой валюты.

Той ночью, когда в избе воцарился тяжелый сон отчаяния, Арина достала деревянный крючок, подаренный странником. Он лежал на ладони, неказистый, грубый. Но под подушечкой пальца она ощущала едва уловимую вибрацию, будто от далекого колокола. Это не было тепло ее вышивок. Это был другой род силы — дикий, древний, не созданный, а прирученный . Сила границы, заслона, запрета. «Собьет чутье», — сказал старик.