Ознакомительная версия. Доступно 50 страниц из 247
— Скажите, где Распутин живет?
— Здесь. Третий этаж, — сказали ей…
Скоро она спустилась — вся в слезах.
— Чего там стряслось? — спросили филеры.
Рассказ женщины документален:
— У меня муж прапорщик, ранили его, лежит в лазарете на Серпуховской.
Говорят, в Ярославль отправляют. А я здешняя, дети… Вот и пришла: просить. Чтобы не отправляли. Впустила меня какая-то девочка. Потом и Распутин вышел (впервой его вижу). И сказал: «Раздевайся, заходи сюда». Тут сама не знаю, что со мною… Без стыда разделась и пошла. Иду и рассказываю о муже. Чтобы не отправляли! А он стал хватать меня… и говорит, чтобы легла. Тут я словно очнулась. Как треснула его! Он записку свою порвал и говорит: «Так негоже, на добро добром платят…»
Старший филер Терехов сказал просительнице:
— А что у тебя, мозгов нет? Не знаешь, куда суешься?
— Да я думала, ежели женщина в таком горе…
— Э-э-э, нашла у кого жалости искать!
Попов черкнул что-то в блокноте, протянул листок.
— Ты вот что! — сказал. — Сюда больше не ходи. Честным бабам здесь не место. У меня свояк в эвакопункте служит. Душа-мужик! Сунь ему завтра бутылку чистого денатурата. Он тебе устроит…
— Спасибо вам, век не забуду!
Ушла, а филеры жались друг к другу, мерзнущие.
— Хоть бы убили его, гада, поскорее! Какой год уже хуже собак дрогнем… Сдохни он, так на венок бы ему не пожалели! Старший филер Терехов подул в озябшие ладони.
— Убить и мы можем. Вынь «шпалер» — и крой, пока в барабане пусто не станет. Только в Сибирь идти неохота… Я думаю, что он свое отгулял.
Пришьют его как миленького. И без нас!
— Вообще-то он зажился… Кто даст папироску?
Белецкий оказался обманутым: машины департамента полиции не могли уследить за черным «бенцем» на восьми цилиндрах, за рулем которого сидел Манасевич-Мануйлов, делавший что хотел, поплевывая на всех белецких… Тормоза провизжали возле дома ј 36 по Бассейной улице.
Ванечка не спеша осмотрелся, юркнул в подворотню. Сейчас он скрывался не только от начальства, но и от жены — Надежды Доренговской. Там, где в наши дни находится Ленинградская Музкомедия, тогда был Паллас-театр, и актриса труппы этого театра Екатерина Лерма-Орлова не оставила следов в русском искусстве, но зато оставила глубокие шрамы в сердце Манасевича-Мануйлова…
Рокамболь раскис от, кажется, любви!
На квартире актрисы Ванечка, как опытный полицейский агент, по окуркам в пепельнице и по грязной посуде в кухонной раковине пытался установить признаки мужского присутствия. Дело в том, что Лерма была неверна и (под видом уроков верховой езды) безбожно путалась с молодым берейтором Борисом Петцем… Обойдя все комнаты, Ванечка элегантно поцеловал ручку актрисы.
— Прошу тебя — будь достойна моей небывалой любви.
— Не лезь ко мне! Когда бросишь свою старуху? Речь шла о Доренговской, к которой Манасевич-Мануйлов был слишком привязан, и потому он даже покривился.
— Не пойму, чем она тебе мешает? — Еще раз он подцепил из пепельницы подозрительный окурок, на котором отпечатался прикус крепких мужских зубов.
— Опять принимала кобылятника?
Опереточная дива закатила ему прекрасную оплеуху.
— Это еще что за выражения! — возмутилась она. Ванечка неожиданно зарыдал, становясь жалким.
— Я понимаю… он молод, а я… не мучай меня…
— Ты деньга принес? — обострила актриса трагедию. Ванечка, стыдясь, протянул ей сотенную.
— Извини, что мало… Двести за мной.
— Когда принесешь?
— На днях. Кстати, у меня к тебе дело…
— Провались ты к черту со своими делами!
— Позволь, я использую твою квартиру для свидания…
— Кого и с кем?
— Распутина… ты его знаешь?
— Еще бы!
— И… Штюрмера, которого ты тоже знаешь.
— Представь, не знаю.
— Ну, я потом расскажу тебе об этом типе. Пока! Лерма проводила его до дверей со словами:
— Чтоб завтра же принес деньга. Иначе — не пущу… Вот это любовь, вот это страсть! Бррр…
* * *
Со всею страстью он залетел в кабинет Белецкого.
— Степан Петрович, у меня большое личное горе. Не поверите! Человек я осторожный и, смею думать, неглупый, а тут втюрился в молодую чертовку и… терплю даже ее любовника!
— Ну и что? — зевнул Белецкий. — Все терпят.
— Арестуйте его… это берейтор Борис Петц.
— Имей же совесть, — резонно отвечал Белецкий. — Снюхался с какой-то шлюхой из «Палласа», знал ведь, что не тебя она полюбила, а кошелек твой… И вдруг я, директор полиции, должен ради твоих красивых глаз хватать ее хахаля, А по какой статье?
— По сто восьмой — за измену Родине.
— Много ты, братец, знаешь. А докажи!
— Лаптей плести я не умею, это верно. Но руководство к плетению лаптей сочинить сумею. Издам его. И гонорар получу… Ночью Ванечка долго не мог уснуть. Ворочался.
— Опять лирика? — всплакнула Доренговская. — Опять пароксизмы страсти к этой опереточной блуднице?
— Хуже, — отвечал Ванечка. — Обдумываю комбинацию. Пришла пора обеспечить себя на всю жизнь. Время паршивое. Революция неизбежна.
Предстоит бежать. А солидный счет в банке не помешает никогда… Так что спи спокойно — я тебя обеспечу!
— Каким же образом, если не секрет?
— Я решил поставить для России своего премьера… Побирушка сейчас втаскивает Хвостова в министры внутренних дел, так почему бы, спрашивается, мне не сделать премьером Штюрмера?
Жена включила лампу, села на постели, долго шарила под кроватью далеко задвинутые шлепанцы.
— Я не знаю всех твоих дел и делишек, но, суда по газетам, Штюрмер не пройдет… Во-первых, немецкая фамилия.
— Я заставлю его изменить фамилию на Панина.
— Во-вторых, он попался на воровстве.
— А кто из нас не попадался?
— В-третьих, у Штюрмера, неясное происхождение…
— На этом я его и поймал! По законам империи, Штюрмер не имеет права занимать в России то положение, какое занимает. Штюрмер подделал документы.
Он сын австрийского раввина, а выдает себя за потомка православной святой Анны Кашинской. Ему удалось сделать подчистку в бумагах, по которым дата рождения неверна. Он везде пишет 1848 год, чтобы доказать свое рождение на русской земле. А между тем он родился раньше, когда еще жил в Австрии…
