Предатель (ЛП) - Райан Энтони

— Уттрах! — прошипел он, когда я привёл его в чувство ведром воды из канавы. — Триак лемил, я ворка кир-эх!

— «Уттрах» означает «трус», милорд, — перевёл Адлар в ответ на мой вопросительный взгляд.

— А остальное?

Жонглёр неуютно поёжился. На его лице по-прежнему почти не было цвета. Пятно убийства на некоторых душах задерживается дольше, чем на прочих, и мне показалось, что события прошлой ночи развеяли любые идеализированные мысли, какие только этот юнец мог питать в отношении солдатской службы. По взглядам, которые он бросал на других обитателей постоялого двора, становилось ясно, какой страх и отвращение он питает к поставленной перед ним задаче. Эйн сидела в углу, положив перо на открытый ротный журнал. Лицо она умыла, но спутанные волосы по-прежнему торчали колючками. Вдова отдыхала у стойки со стаканом бренди в руках. Не знаю, что вызвало такое отсутствующее выражение на её лице, скука или ожидание. Лилат стояла дальше всех, сгорбившись у стены и натянув капюшон на лицо. Я знал, что она уйдёт, если этот допрос превратится в пытку, и почувствовал признательность к ней за это. Тайлер вёл себя оживлённее всех и расхаживал вперёд-назад по единственному участку нерасколотых половиц.

Прошлой ночью я услышал почти всю его историю. Разбойник рассказал, как ему за несколько дней удалось внедриться в группу наёмников, направлявшихся в Атильтор. Его описание священного города соответствовало тому, что говорили Вдове убегавшие по Королевскому тракту: виселицы, порки, ворующие наёмники и перепуганное население. Спустя целую неделю после этого пьяный арбалетчик из внутреннего круга Божьего капитана выдал хитрый план своего командира спрятать убийц в наиболее вероятном месте остановки Блудницы Малицитской на дороге в Атильтор. Осознав нависшую опасность, Тайлер задушил болтливого арбалетчика, украл лошадь и помчался к перекрёстку. От мысли о том, что могло случиться, если бы он хоть ненамного задержался, задрожала моя рука, которой я игрался одним из тех кривых ножей, что, видимо, так нравились вергундийцам. Этот экземпляр нашли в руке пленника, и я видел явный блеск ярости в его взгляде, когда он смотрел, как я его тереблю.

— Он сказал, — Адлар сглотнул, замолчав, — «Убей меня, если у тебя есть яйца».

— О-о, у нас-то яйца есть, козоёб! — прорычал Тайлер, подходя к пленнику. — А вот у тебя не будет, когда закончим! Отдадим тебя ей. — Он ткнул пальцем в сторону Эйн. — Она-то знает, как обращаться с такими, как ты.

Я встретился с ним взглядом, покачав головой. Тайлер прикусил язык и снова принялся ходить вперёд-назад.

— Интересное оружие, — сказал я, поворачивая клинок. — Как оно называется? — На самом деле ножей такой конструкции я раньше не видел. Клинок и рукоять были сделаны из одного куска стали — семидюймовый обоюдоострый серп крепился к изогнутой рукоятке с кольцом вместо навершия. Я видел, как вергундийцы просовывали указательный палец в кольцо, которое не давало ножу выпадать из руки, а обоюдоострое лезвие позволяло как резать, так и колоть.

— Они называют его «тракиешь», милорд, — ответил Адлар.

— «Тракиешь», — ответил я, не сводя взгляда с вергундийца, у которого покрытое синяками лицо дёрнулось от гнева. — А это слово означает что-нибудь, кроме как просто нож?

— У моей матери был такой, — сказал Адлар. — Она называла свой «клинком души». Вергундийцы получают тракиешь от вождя клана, когда достигают совершеннолетия, но только если сочтут, что у юноши есть душа. Они о таких вещах думают не так, как мы, милорд. Душа — то, что можно потерять или даже украсть у слабого или трусливого. Тех, кого сочтут бездушными, изгоняют. Они верят, что их тракиешь может отнимать души других, и это прибавит им силу в землях духов, когда Мать Смерть придёт забрать их.

— Дикарские суеверия, — пробормотал Тайлер.

— А-а, — протянул я, постукивая кончиком ножа по губам, и порадовался, увидев злобный взгляд вергундийца. Я решил, что верующий Ковенанта взбесился бы не меньше, если бы житель равнин нассал на алтарь в святилище мученика. — Итак, — продолжал я, — Наверное, ему бы очень хотелось вернуть эту вещь.

Адлар настороженно взглянул на пленника.

— Наверное. На самом деле, милорд, я не знаю.

— Так спроси его.

Жонглёр кивнул и задал вергундийцу короткий и простой вопрос, который вызвал в ответ гораздо более длинную тираду и брызги слюней. Житель равнин бросился вперёд, на сколько позволяли узы, оскалив зубы и сверкая глазами, и неразборчиво сыпал ругательствами, из которых я не мог разобрать ни слова.

— Как я понимаю, это было «нет»? — спросил я, когда вергундиец умолк.

— Судя по тому, что я смог разобрать, тракиешь можно только завоевать в бою, а торговаться за него нельзя. Оскорбительна сама мысль об их покупке или продаже.

— А продаваться самому не оскорбительно? Разве сам он, по сути дела, не шлюха? Ведь он продаёт своё тело за деньги.

Адлар молчал, и я, обернувшись к нему, увидел, что он виновато поморщился.

— Нет вергундийского слова, обозначающего шлюху, милорд. Они на такое смотрят… очень прагматично. Даже если он и поймёт вопрос, вряд ли сочтёт это оскорблением. Если в этом состояло ваше намерение.

— Ясно. Тогда, раз уж они такие прагматичные, мы тоже будем такими. Спроси его, действительно ли он хочет умереть, или предпочёл бы, чтобы ему дали лошадь и отпустили отсюда без новых увечий?

Тайлер резко остановился, но мой очередной взгляд остановил восклицание, едва не слетевшее с его губ. Я ожидал от вергундийца очередного яростного всплеска в ответ на перевод Адлара, но на этот раз он лишь подозрительно прищурился. Глядя, как он уселся, я понял, что под красно-бурой грязью и ссадинами у него лицо человека, которому уже за тридцать. Ветеран-наёмник, а не юнец, которого легко запугать. Такой человек, может, и не боится смерти, но и не стал бы наслаждаться смертью с тем рвением, как притворялся. А ещё я сомневался, что он не знает языка нанимателя.

— Ты ведь был в замке Уолверн? — спросил я, пристально вглядываясь ему в лицо. — Мы там убили много вергундийцев. Насколько я помню, они верещали, как резаные свиньи, не так ли, рядовой Тайлер? — бросил я через плечо.

— Скорее уж как ебущиеся кошки, — подбросил он. — А ещё молили о пощаде, когда мы их кончали.

Житель равнин пытался скрыть, что всё понял, но маленькая морщинка на его лбу и обиженно поджатые губы говорили о многом.

— Хватит, — сказал я, подняв руку, когда Адлар начал переводить. Вежливо улыбнувшись, я поднялся и вытащил два стула из кучи сваленной мебели. Опустившись на один, я жестом указал вергундийцу занять второй.

— Просто сядь, — бросил я, когда он так и остался лежать на боку, подозрительно нахмурившись. — И поговорим как мужчины, которым есть о чём договориться, а не как сердитые дети. Или… — я многозначительно повернул нож, — … можно закончить всё прямо сейчас.

Вергундиец, закряхтев, поднялся на колени, потом на ноги, и гордо выпрямился, прежде чем сесть на стул.

— Украденный тракиешь приносит только неудачу, — сказал он по-альбермайнски с тяжёлым акцентом. — Ты и сам это знаешь, ален-трахк.

Поскольку он очевидно не собирался переводить это явное оскорбление, я посмотрел на Адлара, приподняв бровь.

— «Ален-трахк» означает «раб женщины», милорд, — сказал жонглёр. — В кланах правят только мужчины. А тех, кто проявляет привязанность или уважение к женщинам, презирают.

«Раб женщины», подумал я, найдя в этом достаточно правды, чтобы ухмыльнуться. Впрочем, Эйн и Вдову эти слова не развеселили.

— Значит, мы рабы? — спросила Вдова, отходя от барной стойки и поднимая короткий боевой молот. Как бы тревожно это ни выглядело, меня больше беспокоил вид Эйн, которая отложила перо, и на её лице проступила знакомая пустая решимость.

У меня хватало жизненного опыта, чтобы предчувствовать ситуацию, которая вот-вот перерастёт в насилие, и потому я рявкнул: