Чужой среди своих 2 - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр"

Переглянувшись с отцом, мама чуть отстала, и мы, растянувшись, двинулись вслед за этим, помятым. А тот, остановившись ненадолго, заново прикурил налипший на угол рта бычок и пошёл по холлу, то и дело останавливаясь, чтобы с кем-то поговорить.

Понять из этих разговоров что-то значимое, наверное, смог бы только человек, причастный к журналистике, а мне понятны только отдельные слова и предложения. Помимо профессионального журналистского жаргона, отличающегося, кажется, от современного мне очень и очень сильно, их речь полна недоговорённостей, эвфемизмов и отсылок на какие-то моменты, понятные только узкому кругу лиц, а может быть, и вовсе, только собеседнику.

Единственное, что я понял, да и то по отношению окружающих, так это то, что этот немолодой помятый мужик с вонючей папиросой, один из тех, кто определяет редакционную политику. Вне зависимости от официальной должности!

Обстановка внутри не слишком примечательная, обычный, в общем-то, официально-бюрократический стиль СССР, узнаваемый с полувзгляда и въедающийся в подсознание, как копоть от горящих покрышек в одежду. Обязательные рабоче-крестьянские фрески, кумачовые лозунги, цитаты и портреты…

… вот только, кажется, я пару раз видел этих, с портретов, в здании «Комсомолки».

Пришло даже не понимание, а осознание, что «Комсомолка» не просто газета, а печатный орган правящей Партии, и что её роль куда как выше, чем роль прессы в моём времени. А это, несмотря на, казалось бы, отсутствующее у меня чинопочитание, несколько напрягает…

Следуя за этим грузным, одышливым немолодым человеком, я несколько потерялся во времени, да и, отчасти, в пространстве. Мир сузился до этого, так и не представившегося нам человека, и родителей, а всё остальное мелькает, как в стробоскопе.

Жестом остановив нас чуть поодаль, этот, грузный и властный, коротко переговорил со смутно знакомым человеком в роговых очках. Затем, еле заметно обернувшись и поймав нас глазами, он дёрнул подбородком, и мы, как привязанные, влетели вслед за ним в большое помещение, встав у стеночки рядом с дверью.

Сердце колотится в груди под ритм «Металлики», а глаза разом залило потом. Вот сейчас… да или нет…

Здесь, внутри, много письменных столов, стрекочущих пишущих машинок, людей, табачного дыма и разговоров. Всё очень буднично, просто и местами даже как-то блёкло, серо…

… взмах руки, и я сам не понял, как оказался перед одним из письменных столов.

– Вот, Савеловы, – представляет нас грузный, и что-то говорит, но его голос то пропадает, то появляется. С досадой понимаю, что до полного выздоровления, до полноценного вживания в этот мир и это тело мне ещё далеко…

… а потом, волной облегчения по телу – осознание, что этот, грузный и властный, просто говорит иногда совсем тихо, не для всех и тем более – не для нас.

– Вот… – шагнув ко мне, мама опустила воротник рубашки, показывая следы на моей шее, решив сразу зайти с козырей, – днём вчера…

Она начала рассказывать, запинаясь и заново переживая вчерашний день, а я, кусая губу, вставляю иногда реплику, злясь на собственный ломающийся голос, который, совершенно не ко времени, подводит меня.

– Вот так… – растопырив пятерню, мама показывает на грузном, как её толкали в стену.

– А ты… – внимание переключается на меня.

– Висел, – криво улыбаюсь, – полузадушенный, на воротнике собственной рубашки. Воздуха нет, сознание уплывает куда-то, и страшно – до жути…

– Да уж… – пробормотал один из слушателей, снимая очки и закусывая дужку, – понимаю!

– Ну и… – подбодрил меня грузный.

– Ну… – с трудом собираюсь с мыслями, – а потом мне в лицо вот так вот выдохнули…

– Жидёнок… – я постарался полностью передать те интонации, и, судя по тому, как дёрнулся один из слушателей, одними губами произнеся ругательство на идише, мне это хорошо удалось!

– Ты не ошибся? – перестав жевать дужку очков, спросил журналист.

– Не… – я мотанул головой, – Очень всё… ну, отчётливо…

– И… – мягко подтолкнули меня голосом.

– Ну вот сказали это… про жидёнка, и увидел, как маму, ну и… – непроизвольно передёргиваю плечами, – полез в драку.

– Так… – сосредоточенно кивает тот, что ругался на идише, – Значит, не только на шее…

– Почему? – удивляюсь я, – А-а… нет, я вырубил этих… погромщиков.

– Хм…

– Да это не сложно, на самом-то деле! – заторопился я, – Это ж не боксёрский ринг, а так… Да и они не ожидали, а я всерьёз бил!

Взрослая часть меня где-то там, далеко позади… а на переднем плане – подросток, взбудораженный и обиженный на недоверие, на…

– Я учил, – негромко, но очень веско сказал отец, делая пару шагов вперёд.

– Н-да? – грузный повернулся к нему всем телом, и какое-то время, очень короткое и насыщенное, они мерялись взглядами.

– Где? – коротко и хлёстко поинтересовался грузный, и мне почему-то стало ясно, что этот – воевал, и очень серьёзно.

– N-ская штурмовая инженерно-сапёрная бригада, – подобравшись, ответил отец, а потом в разговоре начали мелькать соединения, города, имена командующих, даты, госпиталя и всё то, что многое говорит человеку воевавшему. Ну а мне…

… пусть даже я начал читать здешние учебники истории, наполненные событиями о Великой Войне, многое до сих пор звучит белым шумом. Всё-таки я учился по другим учебникам… и это не хорошо, и не плохо, это просто – другое.

Понял только, что военная биография отца нетривиальна даже для этих, видавших виды людей, но впрочем, новостью для меня это не стало.

– Понимаю, – медленно кивнул грузный, переводя взгляд на меня, и ещё раз… – понимаю…

В этих словах, кажется, что-то большее, нежели обычная констатация рукопашных навыков, но… я подумаю над этим позже!

Отношение к нам как-то неуловимо изменилось, и, хотя это сложно объяснить словами, но атмосфера стала чуточку более дружелюбной. Никакого панибратства, смен поз согласно канонам прикладной психологии, и прочей ереси, но…

– А сами откуда? Так, так…

Репортёры здесь опытные, битые, тёртые, напомнившие мне матёрых волков своими осторожными, и в то же время уверенными повадками. Да и работают они так же, по-волчьи, раздёргивая наше внимание и раскручивая всю историю нашей семьи с самого начала.

– … реабилитация, значит… – задумчиво кивает немолодой Алексей Ильич, переглядываясь с понимающим коллегой пенсионного возраста.

– Ну так шестьдесят седьмой год на дворе, – мягко принимает подачу Вениамин Львович, и в его словах слышится продолжение давней дискуссии.

– … а вы, значит… – мягко раскручивает маму Сергей Исаевич, заинтересованно подавшись вперёд и глядя на неё с тем ожиданием, которое невозможно не оправдать.

– Да, да… – как заворожённая, кивает та, – на стройке… Да, конечно! Взрослые нормы, а как же иначе…

– Действительно, – бормочет Сергей Исаевич, благожелательно соглашаясь с мамой, – как же иначе-то? А потом…

– В Средней Азии сперва… – продолжает мама, нервно ломая пальцы рук, и кажется, даже не замечая этого. Она снова там…

– … биология, химия… – неуверенно пожимаю плечами, из последних сил удерживая хлипкие барьеры перед дружелюбными, мягкими и какими-то гипнотическими голосами репортёров. Если бы не тот, взрослый опыт, не закалка человека двадцать первого века, привыкшего к агрессивным переговорам, стрессам и психологическому давлению, я бы, наверное, раскололся до самого донышка… Но и так тяжело, потому что тело, со всеми его подростковыми гормонами, ох как давит на сознание и психику!

– Потом? – снова пожимаю плечами, несколько нервно и суетливо, – Не знаю пока… наверное, в медицину пойду! Ну… интересно же…

Снова дёргаю плечом и замыкаюсь на какое-то время в себе, пропуская мимо ушей вопросы и пытаясь хоть немного собраться с мыслями. Получается, откровенно говоря, неважно…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.