Ознакомительная версия. Доступно 82 страниц из 408
Прошибли они нас до слез. И это было не от хмеля, а от войны, от печали потери Геннадия Золотцева - 23-летнего москвича, который погиб, не отлюбив, это было от разлук, оттого, что все мы тосковали по нежности. И тут я оскандалился. Когда Вы кончили читать "Жди меня", я полушепотом повторял:
- Как хорошо...
А Вы внезапно предложили:
- Хочешь, отдам... Возьми опубликуй...
Это было неожиданно. И я стал что-то бормотать, что в газету нужно героическое, а не интимно-лирическое. И бил себя по лысеющей голове потом, когда эти стихи опубликовала "Правда".
А вот перед тем, как ложиться спать, Вы у меня выпросили на утро машинистку. И на другой день я был удивлен, когда к 11 часам утра Вы дали мне прочитать своего "Предателя". Мы его сразу отправили в набор. Так что диктовали Вы его не в Краснодаре, а у нас, и мы же первые его опубликовали. Можете проверить по подшивке армейской газеты..."
Из этого письма выходит, что я спутал, где и в какой очередности писал свои феодосийские корреспонденции. На самом деле одну из них продиктовал еще в Новороссийске, а в Краснодаре только вторую...
Но, во всяком случае, когда я 9 января вернулся в Москву, одна из них уже появилась в "Красной звезде", а другая была напечатана сразу же вслед за ней.
Глава вторая
Должно быть, потому, что я только что вернулся из Крыма, Ортенберг вдруг вспомнил о моей первой поездке туда, в 1941 году, и, едва успев напечатать "Предателя", снова вызвал меня к себе:
- Послушай, Симонов, помнишь, когда ты в прошлый раз вернулся из Крыма, ты мне рассказывал, как корпусной комиссар Николаев говорил тебе, что храбрые умирают реже?
Недоумевая, я ответил, что помню.
- Так вот, - сказал редактор, - написал бы ты на эту тему рассказ. Это идея важная и, в сущности, справедливая.
Я ушел от него с некоторой робостью в душе, потому что никогда в жизни не писал рассказов и за время работы военным корреспондентом "Красной звезды" мысль вдруг написать на материале того, что я видел, не корреспонденцию, а рассказ, еще ни разу не приходила мне в голову.
Написать этот первый рассказ помогли воспоминания об Арабатской стрелке, нахлынувшие после разговора с Ортенбергом. Вспомнив Николаева и самое твердое и непоколебимое из всех его убеждений, что храбрых убивают реже, чем трусов, я расположил некоторые подробности того памятного для меня дня так, как мне показалось удобнее, и через два дня положил на стол редактору свой первый рассказ, который назывался "Третий адъютант".
Рассказ понравился, его сдали в набор, а меня послали накоротке - на один-два дня, если не запамятовал - под Можайск, взятие которого ожидалось вот-вот, но произошло неделей позже. Я вернулся с материалом третьестепенного значения, не пошедшим в газету. Какой это был материал, не помню, записей об этой поездке не осталось. Знаю только, что, вернувшись, я с радостью узнал, что в мое отсутствие в "Правде" было напечатано "Жди меня".
Незадолго перед этим я предлагал его вместе с другом стихотворением "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины..." - Ортенбергу для "Красной звезды". "Ты помнишь, Алеша..." Ортенбергу поправилось, и он вскоре его напечатал, а со "Жди меня" поколебался и вернул мне, сказав, что эти стихи, пожалуй, не для военной газеты, мол, нечего растравлять душу солдата - разлука и так горька!
Наша "Красная звезда" помещалась тогда в том же самом здании, что и "Правда" и "Комсомолка". После возвращения из Феодосии я по дороге из машинного бюро встретился в редакционном коридоре с редактором "Правды" Петром Николаевичем Поспеловым. И он повел меня к себе в кабинет попить чаю. Я думал, он хочет расспросить меня о поездке в Феодосию; у него вообще была привычка затаскивать к себе и за стаканом чаю расспрашивать, где кто был и что видел. Но на этот раз, против моего ожидания, разговор зашел не о поездке, а о стихах. Посетовав, что за последнее время в "Правде" маловато стихов, Поспелов спросил, нет ли у меня чего-нибудь подходящего. Я сначала ответил, что нет.
- А мне товарищи говорили, будто вы недавно тут что-то читали.
- Вообще-то есть, - сказал я. - Но это стихи не для газеты. И уж во всяком случае, не для "Правды".
- А почему не для "Правды"? Может быть, как раз для "Правды".
И я, немножко поколебавшись, прочел Поспелову не взятое в "Красную звезду" "Жди меня". Когда я дочитал до конца, Поспелов вскочил с кресла, глубоко засунул руки в карманы синего ватника и забегал взад и вперед по своему холодному кабинету.
- А что? По-моему, хорошие стихи, - сказал он. - Давайте напечатаем в "Правде". Почему бы нет? Только вот у вас там есть строчка "желтые дожди"... Ну-ка, повторите мне эту строчку.
Я повторил:
- "Жди, когда наводят грусть желтые дожди..."
- Почему "желтые"? - спросил Поспелов.
Мне было трудно логически объяснить ему, почему "желтые".
- Не знаю, почему "желтые". Наверное, хотел выразить этим словом свою тоску.
Поспелов еще немножко походил взад и вперед по кабинету и позвонил Ярославскому.
- Емельян Михайлович, зайдите, пожалуйста, ко мне...
Через несколько минут в редакторский кабинет вошел седоусый Емельян Михайлович Ярославский в зябко накинутой на плечи шубе.
- Прочитайте, пожалуйста, стихи Емельяну Михайловичу, - сказал Поспелов.
Я еще раз прочел свое "Жди меня", теперь уже им обоим.
Ярославский выслушал стихи и сказал:
- По-моему, хорошо.
- А вот как вам кажется, Емельян Михайлович, эти "желтые дожди"... Почему они желтые? - спросил Поспелов.
- А очень просто, - сказал Ярославский. - Разве вы не замечали, что дожди бывают разного цвета? Бывают и желтые, когда почвы желтые...
Он был сам живописцем-любителем и, наверное, поэтому нашел для моих "желтых дождей" еще один довод, более логический и убедивший Поспелова больше, чем мои собственные объяснения.
Потом они оба попросили меня в третий раз прочесть стихи. Я прочел и оставил их Поспелову, сказавшему: "Будем печатать". А через несколько дней, вернувшись из-под не взятого еще вопреки ожиданиям Можайска, увидел свое "Жди меня" напечатанным на третьей полосе "Правды".
