Сахар на обветренных губах - Тата Кит

Я улыбнулась уголками губ, но никак не стала развивать эту тему.

Скрестив руки на груди, перемялась с ноги на ногу и без интереса посмотрела на закрытую дверь аудитории, в которой вот-вот должна начаться пара у Одинцова.

Было очень большое желание прогулять её, но я не позволила себе пойти на поводу у страха и неприятных воспоминаний.

Пусть Одинцов чувствует себя неловко, вспоминая, как позволил себе лапать свою же студентку.

Кстати, а его за это разве не должны уволить?

Может, и должны, но едва ли я пойду жаловаться. Потому что вся эта грязь дойдёт до отчима и далеко не факт, что сильнее всего в этой ситуации достанется именно Одинцову.

– Ну, и, короче… – я услышала голос Колесникова, который весьма ярко и эмоционально кому-то что-то рассказывал.

«Образцовый» студент – заявился на пары ближе к их завершению.

Глядя на него, боковым зрением, по движению его рук поняла, что он рассказывает что-то про игру на приставке.

Везёт кому-то. До сих пор могут позволить себе детство…

– … Я затащил как надо, ваще!… – чем ближе он подходил, тем лучше его было слышно и понятно. – До трёх ночи, правда, не спал. Но, блин, это было круто!

Наши взгляды пересеклись. Я морально приготовилась к воплю «Алёнушка!» на весь коридор, но Колесников лишь едва заметно, но очень тепло, улыбнулся мне уголками губ и прошёл мимо.

Похоже, вчерашняя моя тирада возымела эффект. Неожиданно. Но вместе с тем даже будто немного обидно, что он не вопит на весь коридор, как я, если честно, уже привыкла.

Что-то новенькое…

К двери в аудиторию подошёл привычно сосредоточенный на своих мыслях Одинцов. Он открыл дверь ключом, распахнул её пошире и, удерживая, коротким кивком головы указал нам войти.

Стройным рядом наша группа потянулась в аудиторию.

Проходя мимо преподавателя в числе последних, я не позволила себе стушеваться и отвести взгляд в сторону.

Он проигнорировал всех вошедших, но именно на мне, отчего-то, его холодный взгляд предпочел остановиться.

Я тоже смотрела ему в глаза. Безэмоционально и отстраненно. Наверное, даже несколько высокомерно.

Пусть знает, что я не собираюсь его бояться. В моей жизни для этого достаточно одного ублюдка.

Мужские грубы дрогнули в ухмылке. Это было настолько неуловимо, что, наверное, заметила только я.

Мы расселись по своим местам и затихли. Старясь не издавать много шороха, достали тетради для лекций и ручки.

Я приготовилась, как обычно, слушать и записывать, а ещё умирать от жары в водолазке, потому что солнце опять решило спалить меня через окно, которое служило ему лупой, под которой я – беспомощный муравей.

Когда уже пройдут эти чертовы синяки на шее? Я хочу надеть майку или свободную футболку. Да что угодно, лишь бы не потеть в этом кашемире!

Началась лекция. Я успела записать лишь пару предложений, а затем ручка решила, что дальше она со мной не идёт. Чернила закончились. В сумке запасной ручки не оказалось. У Вики тоже. У сидящих за нами парней не было ручек даже для себя.

Зашибись!

Мало того, что меня к концу пары зажарит солнце, так я ещё и лекцию не запишу.

Взъерошив распущенные волосы, я перекинула их на одну сторону. С неким наслаждением пропустила мягкие локоны между пальцами и поймала на себе мимолетный взгляд Одинцова. Будто пойманный с поличным, он предпочел сосредоточиться на своих записях. Прочистил горло и продолжил рассказывать материал.

Через несколько секунд он привычно встал и обошёл стол, чтобы, вероятно, как обычно присесть на его край и продолжить читать лекцию так.

Но пошёл дальше. В мою сторону.

Моя внутренняя уверенность начала гаснуть с каждым его шагом. Но при этом где-то глубоко внутри я ощущала себя несчастным зверьком, который забился в угол, но отчаянно продолжал отбиваться.

Одинцов, словно между делом, положил на край моего стола ручку, которую крутил с начала пары между пальцев. Повернулся к окну и, продолжая говорить, приоткрыл его, впустив спасительный для меня прохладный воздух.

А затем вновь вернулся к себе.

– Константин Михайлович, – окликнула я его. – Вы ручку забыли.

– Она твоя, Мельникова, – бросил он небрежно и прокрутил между пальцами уже другую ручку. – Моя при мне, – ограничился он коротким ответом и возобновил свой рассказ.

Пребывая в некой растерянности, я не знала, как понять его жест.

Он одолжил мне ручку? Или это очередная ловушка, как его попытка полапать меня?

– Бери! – шикнула на меня Вика и зыркнула на ручку. – Тебе же нечем писать!

Переступив через себя, я взяла эту чёртову ручку, но сделала это так, чтобы отвращение было написано на моём лице и его обязательно заметил Одинцов.

Мне показалось или он снова едва заметно улыбнулся, глянув на меня?

Извращенец!

Я с пассивной агрессией конспектировала его ручкой лекцию. Странное чувство – писать ручкой и давать ей понять, что ненавидишь её за это.

Телефон в кармане джинсов издал короткую вибрацию.

Аккуратно под столом, чтобы не заметил Одинцов, я разблокировала экран и увидела новое сообщение и предложение дружбы от Колесникова Вадима.

«Не думай, что я не заметил, какая ты сегодня красивая» – писал он.

Я невольно улыбнулась.

«А ты заметила, какая я сегодня тишинка?»

От этого странного слова стало смешно.

«Так это ты был? Прости, не узнала тебя некричащего» – набрала я ему быстро ответ.

– Мельникова, что у тебя там такого смешного под столом? – неожиданно ворвавшийся в мысли голос Одинцова, заставил слегка вздрогнуть.

Я резко вскинула подбородок и напоролась на пронизывающий до костей ледяной взгляд мужчины.

– Ничего, – ответила я, спешно пряча телефон в карман. – Просто друг написал. Нужно было ответить.

А это было сказано мной намеренно. Пусть думает, что в следующий раз за меня будет кому постоять.

– Останешься после пар, – строго отрезал препод, продолжая буквально уничтожать меня суровым взглядом. – Вместе посмеёмся над тем, что там тебе написал друг. Ты потратила моё время, я – потрачу твоё.

По скорости, с которой одногруппники покидали аудиторию, несложно было догадаться, как они были рады, что Одинцов оставил не их.

Вика, выходившая последней, с жалостью посмотрела на меня и с неким подобием злости на препода. Но ему от этого было ни горячо, ни холодно.

Дождавшись, когда все выйдут, Одинцов подошёл к двери и проверил, насколько плотно она закрыта.

Внутренне я испугалась, что он может закрыть нас изнутри, но этого не произошло. Он просто вернулся к столу, за который сел и начал что-то записывать в черном блокноте.

Продолжая оставаться на своём месте, где просидела всю пару, я смотрела на мужчину и ждала, когда он уже начнёт свои карательные речи или действия. Но ничего не происходило. Одинцов словно, вообще, забыл о том, что оставил меня после пары.

Судя по всему, показательная порка заключалась только в том, чтобы оставить меня на пару минут после окончания пары.

Поэтому я просто убрала тетрадь в рюкзак, зажала между пальцами ручку, которую одолжил мне Одинцов, и спустилась к его столу.

Размышляя о том, воткнуть ему ручку в глаз или просто положить на бумаги, я смотрела на русую челку, занавесившую ему лоб и ждала, когда он уже хоть как-то на меня отреагирует.

– Не советую, – выронил он, ни на мгновение не оторвавшись от блокнота, продолжая что-то записывать ровным почерком.

– Что? – не поняла я.

– Втыкать эту ручку мне в глаз не советую. Понимаю, желание велико, но, Мельникова, но… – покачал он головой каким-то неозвученным мыслям и, наконец, соизволил поднять на меня взгляд светлых глаз. Медленно просканировал меня от глаз до пояса джинсов и обратно.

– Говорите уже, – не выдержала я.

Господи, как мне сейчас хотелось убежать отсюда. Лучше бы он и дальше смотрел в свои бумажки, чем на меня.

– Что говорить?