Аромат жасмина - Мей Дебора

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – запинаясь, пробормотала Элиза. От близости мужчины ее бросило в жар.

– О лицемерии. О том, как глупо выглядит женщина, отказывающаяся принять помощь от незнакомого мужчины только потому, что это не принято. А также о том, что нельзя вести беседу с человеком, который сидит рядом с тобой в кафе, по той глупой причине, что вы друг другу не представлены. И Боже упаси поцеловать руку даме после танца! С этого момента девушка будет считать себя навек опозоренной, если вы на ней не женитесь, – в словах Фридриха невольно зазвучала горечь. – Похоже, что главная цель правил – заставить людей презирать и поливать грязью друг друга. А если убрать все эти правила, то наши достопочтенные господа невыносимо заскучают. Ведь сразу же исчезнут причины скандалов и сплетен, а наш свет больше всего на свете обожает перемывать косточки ближних своих.

Элиза задумчиво слушала барона. Совершенно неожиданно Ауленберг открылся ей совсем с другой стороны, и девушка даже ощутила жалость к нему. Неужели он, такой элегантный и обаятельный, гордый и независимый, настолько беззащитен – перед всевидящим оком высшего света, что вынужден подчиняться глупым условностям?..

Не поднимая на барона глаз, девушка тихо спросила:

– Если вы протестуете против правил, то почему хотели услышать от меня нечто гадкое о мужчине, который проявил ко мне участие? Он настолько плох, по вашему мнению?

Ауленберг вздрогнул, не ожидая, что Элиза вернется к истории их знакомства и захочет узнать ее причину.

– Я считаю, что каждый человек должен решать сам, каким ему быть: плохим или хорошим, вором и развратником или добропорядочным семьянином. И никто не смеет указывать другим, как им надлежит жить, – медленно проговорил он, пытаясь избежать ненужных подробностей. – Милейший граф Геренштадт считается непогрешимым праведником, все вокруг восторгаются им и пытаются корчить из себя таких же ханжей и святош. Но кое-кто считает, что Вильгельм – банальный лицемер, новоявленный Тартюф, который ратует за нравственный образ жизни, а ночью охотится за доверчивыми шлюшками.

Слушая его запальчивые слова, Элиза припомнила благородное лицо графа, его добрые глаза, трогательную речь… Девушка была убеждена, что этот человек искренне хотел помочь попавшей в беду незнакомой девушке. Неужели то, что говорит сейчас Фридрих, правда? Элиза не хотела в это верить.

– И вы один из тех, кто пытается доказать порочность графа? Но почему вы не допускаете мысли, что граф Геренштадт вовсе не лицемер? Быть может, он действительно пытается помочь падшим женщинам?

– Что ты можешь знать о падших женщинах! – пробурчал Ауленберг, задетый ее фразой.

Элиза покраснела.

– Так уж случилось, что я кое-что знаю об их жизни, – заявила она и вызывающе посмотрела на него. – Эти несчастные живут очень трудно и уныло. Лица их измождены, а здоровье подорвано, они рано стареют и чаще всего умирают в глубокой нищете. – Заметив на лице барона удивление, девушка подошла к окну и, присев на подоконник, поведала грустную историю: – Пансион, в котором я училась, располагался возле женского монастыря. И в этой обители устроили детский приют. Мы помогали монахиням ухаживать за детьми, и я имела возможность разговаривать с несчастными матерями этих малюток. Они изредка навещали своих малышей, и для этого им приходилось идти пешком из дальних городов… Они рассказывали о своих судьбах такими безжизненными голосами, что у меня слезы наворачивались на глаза… – Элиза с трудом справилась с волнением. – Они даже не знали, от кого родили детей! А вы говорите, что я ничего не знаю о падших женщинах! – в глазах девушки заблестели слезы, но она уже не могла прервать свой рассказ. – Мне жаль их. А еще больше – ни в чем не повинных детей. Мы учили малышей говорить и ходить, читали им сказки и разучивали стихи, а со старшими занимались грамматикой и арифметикой, учили девочек шить и вышивать. Мне было тяжело расставаться с ними. Не понимаю, как могли так поступить их матери? Я бы никогда не бросила своего ребенка…

Элиза с трудом сдерживала рыдания, а Фридрих растерянно смотрел на нее, не зная, как утешить девушку, горюющую по такому щекотливому поводу. Несколько минут оба молчали. Пытаясь отвлечь Элизу от грустных мыслей, Ауленберг с невозмутимым видом поинтересовался:

– И после этого ты еще говоришь, что лишена сентиментальности?

– Причем здесь это?.. – шмыгнув носом, сказала она и тут же перешла в нападение: – Лучше объясните: почему вы все-таки согласились изображать моего любовника?

Фридрих поспешно отвел глаза и, пытаясь скрыть замешательство, принялся сдувать с манжет невидимые пылинки.

– Мы с тобой заключили сделку, – сердито проговорил он и раздраженно заметил: – Я согласился тебе помочь, а ты обещала выполнить одно мое желание. Если, конечно, мне когда-нибудь удастся вытащить тебя из этого дома, – добавил он и с досадой окинул взглядом апартаменты Элизы.

Промокнув слезы платочком, девушка глубоко вздохнула и неожиданно извинилась:

– Простите, что я нагнала на вас тоску. Полагаю, мне следует вас чем-нибудь развлечь. Быть может, сыграем в шахматы? – она указала на стоящий в отдалении шахматный столик с фигурками из слоновой кости.

– Я нахожу это занятие довольно скучным, – пробормотал он со страдальческим видом.

– Жаль, – сокрушенно покачала головой девушка. – На мой взгляд, эта игра довольно занятна.

– Знаешь… – в глазах Фридриха блеснуло озорство, – может, лучше раскинем карты? Если они, конечно, у тебя имеются. – Увидев, что девушка растерянно кивнула головой, он предложил: – А ставку назначит каждый свою. Я выполню любое твое условие, а ты сделаешь то, что придется мне по душе. Идет? – Заметив настороженность девушки, он быстро добавил: – Все в пределах разумного, конечно.

– Согласна, – Элиза небрежно пожала плечами и достала из письменного стола колоду карт. В словах барона чувствовался подвох, но девушка решила сделать своему союзнику небольшую уступку. Если она проявит строптивость, он, возможно, откажется ей помогать. В любом случае, в доме матушки опасаться Ауленберга не приходится.

Они устроились на диване, и Элиза протянула гостю карты:

– Полагаю, вы лучше меня умеете управляться с ними.

Первая партия в бридж закончилась выигрышем барона.

– Мое первое условие – ты будешь называть меня Фридрихом, – потребовал Ауленберг.

После короткого молчания она уступила:

– Хорошо… Фридрих. Игра продолжилась. Они были обходительны и вежливы друг с другом, но эта идиллия продолжалась до тех пор, пока Элиза не начала выигрывать. Ауленберг был весьма раздосадован и возмущенно заявил, что девушка схитрила.

– Но я играю честно! – не согласилась Элиза. – А тебе следует быть повнимательнее.

– Хитрющая дочь Евы! – возмутился барон. – Ты отвлекла меня своими лукавыми глазками и нежными улыбочками!

– Как ты смеешь обвинять меня в глупых женских уловках! – обиделась девушка и тут же заметила, что Фридрих попытался незаметно передернуть карты.

– Ничего себе! Мошенник! Убери немедленно свою руку! Да ты просто нахал!

– Ты еще не знаешь всех моих недостатков, моя прелесть, – с многозначительным видом пообещал Фридрих…

Громкие взволнованные голоса, доносящиеся из комнаты Элизы, заставили горничную подойти ближе к двери и прислушаться. Чуткое ухо служанки уловило фразы: «Мошенник… убери свою руку… нахал… Ты еще не знаешь все… моя прелесть…» Этого оказалось достаточно для того, чтобы девушка поспешила к хозяйке.

– Каков негодяй! – воскликнула Аманда, услышав доклад Агнешки. – Я ведь просила его не торопиться.

Она направилась в покои дочери, но в последний момент остановилась, не в силах войти в комнату, где происходила встреча Элизы с возлюбленным.

– Но я должна знать, что там происходит! – простонала она. – Нужно что-то сделать! Я должна помочь своей девочке. Как бы мне хотелось вышвырнуть вон этого подлеца!

Ответом ей был приглушенный дверью смех барона. Внезапно Аманда сообразила, что можно сделать.