В тёмном салоне автобуса все работает чётко. Смирные и тихие люди сидят и синхронно покачиваются, когда колеса машины попадают в дорожную колею или ямку. Все слушают скучные звуки работы двигателя внутреннего сгорания. Лица одинаково хмурые, одинаково невыспавшиеся.
Лишь один человек не слушает звуки двигателя. Это молодой парень, сидящий у двери: глаза закрыты, в ушах наушники, из которых шипит, трещит отборная какофония из ударных. Парню в кайф. Или, может, таким образом он оградил себя от серого раннего утра и от хмурых лиц?
На остановке «Владимирская» женщина, которая сидела как раз за этим парнем, выходит. Я прохожу и сажусь на её место и через несколько минут становлюсь свидетелем любопытной и до безобразия банальной сцены.
Едем мы, значит, дальше в тишине, смирные и молчаливые, терпеливые и хмурые. Дружно слушаем монотонную работу машины и искажённые, шипящие звуки наушников меломана. И тут ничем не примечательный женский голос в один миг рушит привычную атмосферу звуков:
– На остановке, пожалуйста!
Хмурый черно-густо-бровый водитель автобуса, демонстрируя всем через зеркало заднего вида брутальность своей физиономии, не услышал просьбу, и, не сбавляя скорости, проехал мимо остановки.
– На остановке! – громче, ярче прозвучал голос женщины. Водитель на этот раз услышал и по инерции дёрнул руль, но не остановился. Он повернул голову и рявкнул:
– Громче можешь гаварит! На следующей пайдош! Нэлзя здэс остановка!
– Так из-за музыки ничего не слышно! – возмущенно оправдывалась женщина, стараясь осторожно перебраться в проход. Она была высокой, полноватой, интеллигентного вида. Внезапно мужчина, сидящий у окна впереди салона, злобно посмотрел на парня в наушниках и выругался:
– Вон, этот, врубил свою шарманку, поэтому ничего не слышно!.. Бар-ран!
Из конца салона тут же откликнулся молодой мужской голос:
– Почему вы его оскорбляете?
Мужчина у окна резко повернул голову на посмевшего ему ответить и в это мгновение я разглядела его лицо. На вид ему было лет 50-55. Седые волосы под серой старомодной кепочкой, худощавое лицо, зелёные глаза, прямой нос, тонкие губы – самый обычный дядька.
– А что он ведёт себя как будто дома? – заорал он,– Музыку дома надо слушать! Все на работу едут. Вон, даже водитель музыку не включает!
– Он же в наушниках! – спокойно ответил молодой человек, – Никому не мешает.
Неприметный дядька вытянул шею, стараясь разглядеть оппонента, которого прикрывали спинки кресел.
– А ты че тут самый смелый?
– Ну допустим!
– Ну пошли выйдем, раз такой смелый, по морде, мля, получишь!
– Ну пошли выйдем!
Тем временем женщина дошла до дверей и, повернувшись лицом к салону, ошалело взглянула на взвинченного дядьку.
– Ну что вы! – вставила она, поняв, что весь сыр-бор начался из-за её замечания,– Он же и вправду никому не мешает. Водитель просто тоже ещё не проснулся!
Она жалко улыбнулась. Куда там! Никто её уже не слышал. Дядька, как заведённый, снова отчаянно и смело выкрикнул:
– Пошли выйдем, мля, разберемся!
– Да пошли, без базара! – ответил ему молодой человек и, наконец, привстал с кресла, отчего все присутствующие в маршрутном автобусе смогли разглядеть его могучие плечи, широкую грудь и богатырский рост. Все, в том числе, и старый дядька. Тот, взглянув на оппонента, молниеносно оценил ситуацию и спрогнозировал исход стычки.
– На старого драться полезешь?! – тонко крикнул он.
Автобус сбавил ход, подъезжая к остановке.
– Да кто на тебя лезет! Сам тут устроил истерику! – снисходительно ответил парень и сел на место.
Водитель открыл двери и, женщина, которая хотела выйти на предыдущей остановке, пулей вылетела из автобуса.
– Дома надо музыку слушать! – присмирел, но все ещё не унимался ворчун. – Вот ваше поколение!
– А что? Твои дети музыку не слушают? – со смехом спросил молодой.
– Нет! Мои дети воспитанные! Они не будут так делать! Они знают, что людям работать ещё целый день.
– Ага, ага…
– Че – ага? Бездарное, невоспитанное поколение!.. – бесновался отец воспитанных детей, – Так и просрем свою страну из-за таких как вы!
Последнюю фразу он проговорил со злым удовольствием и отвернулся к окну.
Внезапно утих треск наушников. Это невольный виновник автобусного конфликта выключил музыку. Он вынул наушники из ушей и непонимающе посмотрел на дядьку, чья последняя фраза долетела и до него. Затем попросил остановку и через несколько мгновений, покинул салон, в блаженном неведении о произошедшем.
Все успокоились. Молча продолжали синхронно качаться на убитой дороге, погруженные каждый в свои думы.
Даже чернобровый водитель не включал музыку, чтобы, не дай Бог, не нарушить настроение этого тяжёлого буднего утра…
***
– Опаздываем? – ехидно протянул толстый охранник, глядя на меня через стекло пропускной кабинки.
– Открывайте! – буркнула я. Охранник нажал на кнопку и на дисплее турникета загорелась зелёная стрелочка, указывающая направление в ад.
– Спасибо.
Я миновала пропускной пункт и заспешила в здание номер "2", где на втором этаже располагались раздевалки. В этот момент двери здания открылись и оттуда вышли несколько женщин, уже переодевшиеся в белые как снег рубашки и штаны. Сверху у всех была накинута верхняя одежда. Несколько из них отделились и пошли в сторону курилки, остальные начали разбредаться по цехам.
Мне нравится форма на этом заводе. Эти белые хлопковые рубахи без пуговиц, с резинками на рукавах для удобства и белые штаны. На улице, особенно издалека, работники выглядят довольно странно: девственно белая одежда на фоне мрачных и серых зданий завода. Они напоминают узников концлагеря. Особенно когда в рабочее время бегут в курилку, опасливо озираясь по сторонам – как бы не наткнуться на бригадирш – потому что все они, бригадирши, одинаково вредные. И даже, если ты бежишь в курилку в законное для перекура время, все равно не хочется столкнуться с этими бестиями.
В переполненной раздевалке от разнообразия запахов режет глаза, я проталкиваюсь сквозь белые тела в поисках свободной кабинки. Рывком открываю металлические серые дверцы. Из нутра кабинок торчат рукава, ботинки, пакеты, шапки. Так я прохожу несколько метров и, о, счастье, в одной кабинке одиноко висит куртка и стоят кроссовки – а значит, хватит место и для моих вещей.
Раздеваюсь, морщусь – чужой пот нагло лезет в ноздри. Надеваю форму узника концлагеря и пулей вылетаю в коридор. Но вспомнив, что не взяла одноразовую шапочку и не спросила в какой цех меня сегодня распределили, возвращаюсь. Ищу глазами бригадиршу, но не вижу. Уже ушла в цеха? Потом замечаю, что сегодня шапочки выдаёт Катюшка Джабраилова, чернявая миниатюрная девушка. Она мне нравится, потому что она всегда смеётся и приветливо улыбается при встрече. Милейший человек. Подхожу к ней.
– Привет! Ты сегодня за бригадира?
Катюшка подняла на меня свои огромные карие глаза и, без тени улыбки, прошипела:
– Почему опаздываем?
– В смысле? Ещё пятнадцать минут до гудка.
В день гудок звучит два раза. Ровно в 8:00 – ночная смена официально свободна, дневная начинает работу; и в 20:00 – дневная свободна, а ночная приступает к работе.
– Все равно! Мне больше делать нечего, как сидеть тут и ждать всех! Смотри, шапочка выдаётся на неделю. Раньше не приходить. На укладку идёшь…
Я вдруг поняла, что бригадиром быть тяжело, вон Катька даже улыбаться перестала.
В коридоре стояла Аня, моя приятельница. Ей около сорока лет, у неё чёрные кудрявые волосы и печальные глаза. На Анькином красивом лице лежит неуловимая печать скорби, словно она прошла войну и плен. У неё низкий тембр голоса и бесхитростная манера речи. Завидев меня, она махнула рукой:
– Пошли курить!
– Пошли. Катька с каких щелей взяла, что шапочка на неделю выдаётся? Вон, Галька на три дня выдаёт.
