Устал рождаться и умирать - Янь Мо

Ну вот, про Лань Цзефана рассказал, теперь про дочек семьи Хуан – Хучжу и Хэцзо. Эти девочки ходили в одинаковых стеганых курточках с цветочками, закалывали волосы похожими заколками-бабочками, у обеих была чистая белая кожа и очаровательные миндалевидные глазки. Отношения между семьями Хуан и Лань сложились непростые – не близкие, но и не чужаки. Взрослым вместе жилось неловко: ведь Инчунь и Цюсян раньше делили постель с Симэнь Нао, и получалось, что они одновременно и соперницы, и родственницы. Теперь обе вновь вышли замуж, но вот ведь черт попутал – жили в том же доме, что и раньше, только хозяева сменились, да и времена настали иные. По сравнению со взрослыми отношения детей были простыми и невинными. Цзиньлун со своим угрюмым характером держался в стороне; Цзефан и девочки Хуан очень дружили. Они называли его старшим братом, а он, большой любитель поесть, бывало, мог отложить для них пару конфет.

– Мам, а Цзефан отдал конфеты Хучжу и Хэцзо, – тайком докладывала матери Баофэн.

– Свои конфеты он волен раздавать кому хочет! – с безысходностью в голосе говорила Инчунь, гладя дочку по голове.

История жизни детей еще не началась, драма их отношений достигнет высшей точки только лет через десять, пока же их очередь выступать на первых ролях еще не наступила.

Ну а теперь на сцене появляется важный персонаж. Фамилия его Пан, имя – Ху, Тигр, лицо багровое, как финик, взор ясный, как звездный свет. Подбитая ватой армейская шапка, стеганая куртка с двумя медалями на груди, из кармана торчит авторучка, на руке серебристо поблескивают часы. Передвигается он на костылях: правая нога в порядке, левая отнята по колено. На культе штанина цвета хаки церемонно подвязана узлом. На единственной ноге новый с иголочки ботинок мехом наружу. Когда он вошел в ворота, все, находившиеся во дворе – и взрослые, и дети, и я, осел, – почтительно замерли. В те годы так могли выглядеть лишь герои-добровольцы, вернувшиеся с корейской войны.

Герой подошел к Лань Ляню. Деревянные костыли постукивали по квадратным плиткам, здоровая нога тяжело опускалась на землю, словно пуская корни с каждым шагом, штанина на культе покачивалась. Он остановился перед хозяином:

– Если не ошибаюсь, ты и есть Лань Лянь?

В ответ лицо Лань Ляня передернулось.

– Здравствуйте, дядя доброволец, да здравствуют дяди добровольцы! – бесцеремонно встрял подбежавший болтушка Цзефан. – Вы точно герой, наверняка подвиг совершили, вы к отцу по какому делу? Он разговаривать не очень любит, если есть вопросы, спросите меня, могу ответить за него!

– Помолчи, Цзефан! – одернул его Лань Лянь. – Дети не вмешиваются, когда взрослые разговаривают.

– Ничего, ничего, – снисходительно улыбнулся герой. – Ты, должно быть, сын Лань Ляня, и зовут тебя Цзефан, верно?

– Ты предсказатель? – оторопел Цзефан.

– Предсказатель не предсказатель, а по лицам читать могу, – хитро ухмыльнулся герой. – На лицо его тут же вернулось серьезное выражение. Зажав одной рукой костыль, он протянул другую Лань Ляню. – Ну, давайте знакомиться, дружище, я – Пан Ху, только что прибыл из района, новый директор торгово-снабженческого кооператива. А Ван Лэюнь, которая будет торговать инвентарем в производственном отделе, – моя жена.

Недоумевающий Лань Лянь пожал протянутую руку. По его лицу герой догадался, что тот не понимает, в чем дело, и крикнул в сторону улицы:

– Эй, давайте тоже заходите!

Во двор зашла маленькая кругленькая женщина в синей форменной одежде и в очках с белой оправой с прелестной девочкой на руках. Сразу видно – не из крестьян. У девочки глазищи большие, щечки красные, как осенние яблочки. Улыбается во весь рот – просто образец счастливого ребенка.

– А-а, вот оно что! – обрадовался Лань Лянь и, повернувшись к западной пристройке, крикнул: – Жена, иди скорее, дорогие гости прибыли.

Я, конечно, тоже признал ее. В памяти ярко запечатлелись события начала зимы прошлого года. Лань Лянь тогда отправился вместе со мной в город за солью. На обратном пути мы и встретили эту Ван Лэюнь. Держась за большой живот, она сидела у обочины и стонала. В той же синей форме, но из-за выпирающего живота три нижних пуговицы расстегнуты. Очки с белой оправой, чистое белое лицо, с первого взгляда можно узнать госслужащую. Она воззрилась на Лань Ланя как на избавителя, еле выдавливая слова: «Почтенный братец, будь добр, помоги…» – «Откуда ты? Что случилось?» – «Меня зовут Ван Лэюнь, я из районного торгово-снабженческого кооператива, поехала вот на собрание, думала, что еще не время, да вот… Но…» Увидев в сухой траве у дороги велосипед, мы тут же поняли, в каком она опасном положении. «Чем я могу помочь? – взволнованно ломал руки Лань Лянь. – Что нужно сделать?» – «Доставь меня в уездную больницу, скорее». Хозяин сгрузил два мешка соли, скинул куртку, привязал веревкой мне на спину, потом помог женщине забраться: «Держись, дружище». Тихонько постанывая, она вцепилась мне в гриву, а хозяин, держа поводья в одной руке и придерживая женщину другой, обратился ко мне: «Давай, Черныш, поторопись». Я возбужденно рванул вперед: чего только не таскал на себе – и соль, и хлопок, и зерно, и ткани, а вот женщину не возил ни разу. Я взял так резво, что она качнулась и стала сползать хозяину на плечо. «Легче, Черныш, легче!» – велел он. Я понял, Черныш все понял. И пошел скорой рысью, стараясь держаться плавно, как текущая вода или плывущие облака. В этом преимущество осла и заключается. Лошадь идет плавно, лишь когда летит стрелой, на осле же лучше ехать рысью. Если он помчит галопом, наоборот, будет трясти. Я чувствовал, что задача на меня возложена серьезная, чуть ли не священная. Очень волнительно было и ощущать себя кем-то между человеком и животным, чувствовать, как просачивается через куртку и мочит спину теплая жидкость, а на шею с волос женщины скатываются капли пота. До города было всего десять с лишним ли, но мы пошли напрямик. Трава по колено, один раз из нее выскочил и ткнулся мне в ногу дикий кролик. Так мы и добрались до города и народной больницы. Отношение врачей и санитарок в те годы было на высоте. Хозяин остановился перед воротами и стал громко звать: «Сюда, быстрее, помогите!» Я тоже не упустил возможности пореветь. Тут же высыпала целая толпа в белых халатах, и женщину занесли вовнутрь. Когда она спускалась на землю, из штанов у нее уже доносилось «уа-уа». На обратном пути хозяин был не в духе и ворчал, поглядывая на измазанную куртку. Я знал, что человек он суеверный и считает, что выделения при родах не только грязь, но и вестник несчастья. Когда мы добрались до места, где встретили женщину, хозяин нахмурился и помрачнел: «Что ж такое, Черныш? Куртка новая, если просто взять и выбросить, что я дома хозяйке скажу?» – «Иа, иа», – не без злорадства взревел я. Меня развеселила физиономия попавшего впросак хозяина. «А ты еще смеешься, ослина!» Он развязал веревку, и тремя пальцами правой руки стащил с моей спины куртку. На ней – эх, что говорить… Хозяин склонил голову набок, задержал дыхание, зажал в руке промокшую и потяжелевшую куртку, словно гнилую собачью шкуру, размахнулся и с силой швырнул в бурьян за обочиной, где она распласталась, как большая странная птица. На веревке тоже следы крови, но ее не выбросишь – мешки с солью привязывать надо. Пришлось хозяину бросить веревку на дорогу и повалять ногой в пыли, пока она не изменила цвет. В одной легкой рубахе без нескольких пуговиц, с побагровевшей от холода грудью да еще с синим лицом хозяин походил на паньгуаней в судилище Яньло-вана. Насыпал мне на спину пару пригоршней земли с обочины и счистил сухой травой, приговаривая: «Мы ж с тобой доброе дело сделали, верно, Черныш?» – «Иа, иа», – отозвался я. Хозяин приладил мне на спину мешки с солью и посмотрел на валявшийся у дороги велосипед: «Вообще-то он теперь наш, Черныш, старина. Мы и куртки лишились, и время потеряли. Но позарься мы на эту мелочь, все добро, что мы сотворили, сойдет на нет, верно?» – «Иа, иа». – «Ладно, доведем-ка мы с тобой это доброе дело до конца: как говорится, провожаешь, так провожай до дома». Он поднял велосипед и, ведя его и погоняя меня – хотя погонять не было нужды, – вернулся в город к воротам больницы. «Эй, роженица, вот твой велосипед, у ворот оставляю». – «Иа, иа». Снова выбежали несколько человек. «Резвей шагай, Черныш, дружище, – скомандовал хозяин, вытянув меня вожжами по заду. – Шустрее давай, старина…»