На пологом горном склоне вымуштрованными солдатиками выстроились ряды идеально ровных, идеально треугольных юных сосенок. Мне вспомнилась Рослин с ее исполнившейся мечтой о рождественской елке. После горького Дня благодарения жизнь нашей соседки вошла если не в прежнюю колею, то в некую рутинную обыденность. Рослин посещала психотерапевта, пусть без особого энтузиазма, но регулярно, плюс записалась в группу под аббревиатурным названием «ВБХ», что расшифровывалось как «Все будет хорошо».
– Может, стоило пригласить Рослин, как по-твоему? – мимоходом поинтересовалась я.
– К ней мальчики приезжают на выходные, – отозвалась Рут. – Ей есть чего ждать. А вот и твои «Страницы».
Мы открыли стеклянные двери букинистического магазина, и я сделала глубокий вдох, втягивая в себя хмельные ароматы старой бумаги и чернил. Построенное в прошлом веке под ресторанчик, здание было узким, с высокими потолками и дощатым полом, знакомым только с метлой, но не с воском. Побитое временем зеркало за прилавком оклеено увеличенными и ламинированными книжными обложками в приглушенных тонах, с допотопным шрифтом двадцатых и тридцатых годов. На пюпитрах, столах и узких шкафах – хрупкие древности: старинные карты, манускрипты, купчие на землю, рабов и мануфактуру, бумажная валюта конфедератов, бесценная нынче лишь для коллекционеров.
И книги… Бесчисленные полки книг, один вид которых вызвал во мне знакомый страх и тоску писательства. Я пробегала пальцами по корешкам с названиями знакомыми и неведомыми; радовалась каждому томику, будь он облачен в роскошную кожу или дерматин, в полиэтилен, защищающий подлинный переплет, или простенькую мягкую обложку. Я не мучилась жаждой обладания как такового или ради вложения денег, не гналась за уникальным экземпляром с автографом автора. Мне было достаточно смотреть, листать и наслаждаться, отыскивать названия книг когда-то любимых или по-прежнему значимых. Время от времени я снимала с полки какой-нибудь сборник, открывала на первых страницах, невольно находя взглядом названия журналов – как популярных, так и канувших в небытие, – где были впервые напечатаны рассказы.
Добравшись почти до конца алфавита, я взяла с полки книгу и замерла с ней в руках, вновь переживая почти физическую боль, с которой когда-то читала ее последние ярчайшие страницы.
– Что это? – Рут заглянула через мое плечо. Я подняла книгу повыше. – «Все жизненные вещички», – прочитала она. – Уоллис Стегнер [31]. Читала?
Я кивнула:
– История одной супружеской пары. Оба уверены, что счастливы в браке, оба всем довольны, спокойны, защищены от бед… пока в их жизнь не вторгается третий, чужак, который попирает… – Я запнулась, вспомнив жестокую финальную сцену. – Это первое издание, в оригинальной обложке. Автора уже нет в живых. – Я глянула на едва различимые карандашные цифры на обороте: – Сто двадцать пять долларов.
Рут присвистнула.
– Бери!
Я мотнула головой.
– Не купишь? Почему?
– Не вижу разумных причин.
Рут бросила на меня оценивающий взгляд и недовольно вздохнула:
– И что с того? Без разумной причины никак, Прил?
Я погладила прохладную обложку, где смутно отражались наши лица: неуверенное – мое и решительное – Рут.
– Похоже, никак. – Я вернула книгу на место.
Последовав советам мистера Ходжина, мы поужинали в «Высокогорье» – заведении, отделанном, соответственно названию, в стиле шотландских горцев – с резными шлемами и геральдическими щитами, клетчатыми скатерками и домоткаными половиками. Официант принял наш заказ на жареную форель, наполнил бокалы, вынув бутылку из ведерка со льдом, и я с довольным вздохом откинулась на спинку кресла, оглядывая ресторанный зал, на удивление многолюдный для буднего зимнего вечера. Неистребимая привычка вынуждала меня немедленно заняться любимым делом – сочинять имена, характеры и судьбы людей, которых я видела первый и последний раз в жизни.
– Чем займемся завтра? – спросила я, не особенно рассчитывая на ответ. Вся прелесть наших с Рут поездок таилась именно в отсутствии четких планов. – Прошвырнемся по ярмарке ремесел? Хотя глиняных кувшинчиков у нас с тобой, пожалуй, с лихвой. Как насчет Билтмора? [32] – предложила я, в зародыше подавив чувство вины перед детьми, которые не увидят знаменитый замок.
– У меня уже есть на завтра планы, -очень тихо отозвалась Рут. – Договоренность насчет… встречи.
– Что? – рассеянно переспросила я, с головой погрузившись в чужие, мною же придуманные судьбы. – Знаешь, я запросто сочиню жизненную историю любого человека в этом зале. Придумывать факты, события – проще простого. Куда сложнее подвести под поступки людей движущие ими мотивы.
Рут обратила на меня ясный взгляд:
– Вот ты и опять со своими разумными причинами.
– Глянь-ка на ту женщину, беременную. Месяцев восемь, да еще с хвостиком, верно? Помнишь то время? – взахлеб продолжала я. – Помнишь это жуткое ощущение, что ты жирная, раздутая как шар, неуклюжая, будто корова в джинсе? Ты права, Рут. Сказка о том, что беременные женщины «светятся», – это чисто мужская фантазия. Ничто так не бесит нас во время беременности, как заботливый вопрос мужа: «Ты хорошо себя чувствуешь, дорогая?» Помнишь? – Я рассмеялась, поднимая фужер: – Тост! За наши многострадальные трубы.
Столкнувшись с непрошибаемым ужасом наших мужей перед ножом хирурга, мы с Рут четыре года назад все же прошли через операции по перевязке труб, а потом несколько дней, корчась от боли в низу живота, пестовали и жалели друг друга. С тех пор родилась шутка, что третий ребенок у любой из нас будет означать и судебный иск к врачам.
– Помню, Прил. – Деланно ровный голос Рут меня насторожил. – И сейчас лучше, чем когда-либо.
Моя рука с вилкой застыла на полпути ко рту, а взгляд скользнул вниз, на живот Рут.
– То есть?…
Она медленно кивнула, не отрывая от меня глаз:
– Именно.
Я ее едва услышала.
– Но это невозможно!
– Статистика, Прил. Один случай на пять сотен. Я и есть тот самый случай.
Моя вилка звякнула об стол.
– Ничего себе. Держу пари, Рида распирает от гордости. Мистер Суперпроизводитель.
– Рид ничего не знает, – сказала Рут, и мои глаза вновь округлились от изумления. – По-твоему, я потащилась бы на край света, если бы он знал? Если бы я думала, что он согласится? – Обеими руками она вцепилась в край стола. – Ты все поняла, Прил? Я записалась завтра на половину десятого утра. На аборт.
– Зачем?!
– Зачем? – повторила Рут. – Я беременна, – с ощутимым холодком проговорила она. – Тебе нужны разумные причины? С какой начнешь? Предупреждаю сразу – обязательный час уговоров я отсидела. – Она водила пальцем по краю фужера с вином.
Ни сарказма, ни желания оправдаться, ни дрожи в голосе; ни намека на брешь в броне ее решимости. Я смотрела на Рут во все глаза, потрясенная исходящим от нее спокойным безразличием. Я вспомнила Рида -прежде он не раз вслух мечтал о еще одном ребенке; я вспомнила Рослин – во дни семейного благополучия ее восторженные рассказы о радостях и преимуществах троих детей граничили с хвастовством. Я вспомнила и своего Скотта – его неприятие абортов было так сильно, что эта тема возникала у нас в доме лишь в связи с избирательными кампаниями и обещаниями кандидатов. Между собой мы ее не обсуждали из-за моей глубочайшей веры в право женщины лично распоряжаться своим телом по собственному усмотрению и лично – физически ли, морально ли – отвечать за последствия своих поступков. Но сейчас… Сейчас все было по-другому. Сейчас это коснулось меня самой. Сейчас это коснулось Рут, и почва моих убеждений ушла у меня из-под ног.
– Рут, я… А ты не хочешь подождать, посмотреть, что будет?… Ты делала УЗИ?
– Посмотреть? Подождать? Чего? УЗИ? У меня срок – чуть меньше девяти недель. – Она помолчала. – Мне сорок четыре года, Прил.
– В сорок четыре тоже рожают, – сказала я, уронив руки на колени и под столом накручивая салфетку на ладонь. – Слоун уже большая, только представь, нянька всегда под рукой. А Слоун будет в восторге! – Слова сами собой рвались с губ. – И Рид, он…
