Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
Гимназическое образование в Российской империи было излишне гуманитарным. Из точных наук изучалась лишь математика, остальные часы в классических гимназиях были отданы языкам (русскому, латыни, греческому и французскому), Закону Божьему и истории с географией. Передовые умы того времени отлично понимали, что этих предметов недостаточно для подготовки будущих врачей, инженеров, агрономов, etc… Поэтому еще в пятидесятых годах XIX столетия возникли так называемые реальные гимназии, где вместо древних языков преподавались естественные науки. Но выпускники таких заведений в отличие от обучавшихся в классических гимназиях не могли без экзаменов (все та же латынь) поступить в университеты. Попытки министра народного просвещения Головнина уравнять в правах оба вида гимназий была в штыки воспринята консерваторами: по их мнению, естественные науки отрицали религию и воспевали материализм.
После покушения Каракозова [87], когда выяснилось, что революционные идеи популярны среди учащихся, Головнина отправили в отставку. Его преемник оказался из консерваторов. Он еще больше понизил статус реальных гимназий, переименовав [88] их в училища. Свидетельства об их окончании с той поры лишь «принимались в соображение» при поступлении в высшие специальные заведения.
– Андре запретил Николя поступать в университет. Сказал, что все Волобуевы были офицерами. И раз Николя носит его фамилию, значит, не имеет права прожигать науками жизнь.
– А почему Николя уехал в Москву? Военных училищ и в Петербурге предостаточно, – поинтересовалась княгиня.
– Подальше от отца. Сильно на него зол. А у меня из-за этого отъезда сердце еще больше болит. Как он там? Пишет редко, всего раз в неделю и всегда одно и то же: не волнуйтесь, маменька, все хорошо.
Мария Дмитриевна снова достала платочек и промокнула слезинку.
– Не расстраивайтесь, – поспешила ее успокоить Сашенька.
– А ваш старший? Куда планирует? – спросила графиня из вежливости.
– Евгений решил пойти по стопам отца. На юридический.
– Да, юристы нынче в моде. И зарабатывают недурно. Мой крестный брат тоже юрист. Нынешней зимой отличное имение в Орловской прикупил. Ну что, к столу?
Чай был сервирован в беседке, обвитой диким виноградом. Легкие закуски, графинчики с красным и столовым винами, серебряный самовар, сушки, плюшки, пирожные и непременно варенье. Какое без него чаепитие на даче?
Наскоро насытившись, Сашенькины дети вместе со старшим сыном Волобуевых Михаилом (несчастный молодой человек хоть и передвигался в коляске, управлял ею очень ловко) отправились на конюшню смотреть лошадей. Нина составила им компанию. За столом остались Сашенька, чета Четыркиных, граф с графиней, их дочь Ася и еще один гость, видимо, сосед, представили которого необычно – Леонидиком. Согласитесь, престранное имя для пятидесятилетнего мужчины. Да и сам он был престранным. Ручку Сашеньке не поцеловал, даже не кивнул, лишь хрюкнул что-то под нос и тут же уселся за стол. Ел с аппетитом, но участия в разговоре не принимал. Украдкой наблюдая за ним, княгиня пришла к выводу, что Леонидик не в себе. Ну разве станет нормальный человек раскладывать пасьянс из печенья, прежде чем его съесть?
Видя, как шокирована Тарусова, графиня Волобуева попыталась отвлечь ее разговором:
– Раньше, до всех этих трагедий, у нас по пятницам собирался здешний бомонд…
Когда Леонидик дожевал пасьянс из печенья, он принялся выкладывать домик из шведских спичек, при этом замурлыкав мелодию. Очень и очень знакомую.
– Бетховен? – узнала княгиня. – Первая соната?
Леонидик, не прекращая мурлыкать, кивнул, мол, да, она.
– Андре, – обратилась Мария Дмитриевна к мужу. – Леонидик по-прежнему исполняет первую сонату. Вы говорили с полицмейстером?
– Нет, Мари, – усмехнулся Волобуев, вышедший сегодня к гостям в дорогой чесучовой [89] паре. – Решил, что вы шутите.
– Какие могут быть шутки? – И Мария Дмитриевна пояснила гостям: – Оказывается, в ту ночь, когда нас ограбили, Леонидик видел в саду разбойника. Не смейтесь, Юлия Васильевна.
– Я просто поперхнулась, – подняла бровь Четыркина, которая села рядом с мужем, чтобы тот не напился.
Но Глеб Тимофеевич все равно исхитрялся каждые пять минут порадовать себя стопочкой столового вина.
– Очень вас прошу, Андре, – графиня вновь обратилась к мужу. – Сообщите о разбойнике полицмейстеру. Завтра же.
– Боюсь, услышав про разбойника, он тоже поперхнется, – пошутил в ответ граф и, наклонившись к Сашеньке, пояснил: – Мой шурин не совсем нормален. То бишь совсем не нормален.
– Не смейте так говорить, Андре, – возмутилась графиня. – Леонидик здоров. Просто не такой, как все.
– Таких и считают ненормальными, – напомнила Четыркина.
Граф посмотрел на нее с благодарностью, графиня – с ненавистью.
– Леонидик не способен лгать, потому что фантазия у него отсутствует, – объяснила Мария Дмитриевна. – И если говорит, что видел разбойника, значит, так и было.
– Давайте тогда уточним подробности. Во что разбойник был одет? – спросил хмельной Четыркин.
– Понятия не имею, – с раздражением ответила графиня. – Вы же знаете, Леонидик неразговорчив, если скажет пару слов за неделю, уже хорошо. Андре! Я все-таки настаиваю на вашем визите к полицмейстеру. Авик не виноват…
– Вы опять за свое, Мари? – вспылил граф. – Я же сказал: вопрос закрыт! Раз и навсегда.
И стукнул кулаком.
Наступила пауза. Если, конечно, не брать во внимание мурлыканье Леонидика.
– Ваш брат – музыкант? – спросила у графини Сашенька, чтобы прервать неловкую паузу.
– Да, – подтвердила Мария Дмитриевна, теребя в волнении салфетку в руках. – Но необычный. У брата изумительная музыкальная память. Помнит наизусть все произведения, что слышал хотя бы раз. Каждую оперу, каждую симфонию. Может воспроизвести партию любого инструмента, я проверяла. Но на музыкальных инструментах, увы, не играет, только мурлыкает под нос. Родители пытались обучить его игре на фортепиано, однако Леонидик отказался, заявив, что у него и так внутри целый оркестр.
Волобуев хмыкнул, Четыркин крякнул, Юлия Васильевна улыбнулась краешками губ. Глеб Тимофеевич, опрокинув очередную рюмашку, обратился к уникальному Леонидику:
– Друг мой, хватит с нас неметчины. Спой что-нибудь наше, патриотическое, «Кума Матрена, не подвёртывайся», знаешь?
Юлия Васильевна покраснела, остальные сделали вид, что не расслышали. А Четыркин вдруг запел сам, но не про Матрену, а про козла, что пошел в огороды. На припеве:
Чибирики, чок, чибирики,
Комарики, мухи, комары
Волобуев не выдержал:
– Заткнись, Глеб. И ты заткнись, Леонидик.
И тут сдали нервы у Аси, до той поры помалкивавшей:
– Папенька! Умоляю! Простите Авика!
– Так, – граф перевел взгляд с жены на дочь. – Вы нарочно этот разговор затеяли?
– Да, – не стала юлить Ася. – Без гостей вы нас не слушаете.
– Что ж, в полном вашем распоряжении. – Граф, до того сидевший вразвалочку, выпрямился на спинке стула.
Тон его ничего хорошего не предвещал.
Ася пробормотала:
– Авик не способен украсть. Даже если буду с голоду помирать, чужого не возьмет.
– С этим согласен, – неожиданно сказал граф. – Ради тебя он и муху не задавит. Потому что ему плевать на тебя.
– Неправда, Авик любит меня.
– И не только тебя. Кого только не любит твой Авик. Ни старуху, ни молодуху не пропустит. Знаешь, почему у тебя мертвец родился? Потому что твой Авик заразил тебя сифилисом.
– Вы с ума сошли, Андре, – возмутилась Мария Дмитриевна. – Как можно, при гостях…
