Выбор (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна

Агафья и заходить не стала. С порога ее так волной черноты в грудь шибануло, ровно дурной запах, как летом нужник открыть, что и шага она сделать не пожелала. Лучше к такому не соваться, тем паче — одной. Добра не получишь, а вот встрянуть в беду легко и просто, даже волхве, даже опытной и старой.

Черные книги — они всякие бывают, и места свои потаенные чернокнижники защищают, как могут. Так за порог шагнешь — и что получишь? Проклятие — али похлеще чего?

Может, и не прицепится к тебе ничего, ежели сильно повезет.

А может и иначе сложиться. И узнает кто-то чужой, недобрый, про волхву, а там и про семью ее, про Устинью, и потянется черная ниточка.

Нет, иначе она поступит, совсем не так, как вначале думала.

Закрыла Агафья потайную каморку. Что боярин Данила чернокнижием баловался, убедилась она — и довольно того.

Подробности какие черные разузнать?

А что ей те подробности дадут?

Ну, обследует она комнатку, переберет зелья, может даже и прочитает она книгу, а когда повезет, и вреда ей та книга не причинит. Но что боярин колдовством баловался, уже знает она, а что именно применялось?

Да что угодно, после смерти боярина уж много времени прошло, чай, и следы изгладились.

Нет смысла сейчас то искать, не так много у нее сил опосля поиска трудного, а вот кое-что другое сделать надобно обязательно. И тоже сил потребуется много, эх, где ее молодость?

Стара она, и помощников нет у нее сейчас, Добряна не воин, а Устя… хоть и сильный дар у внучки, да только учить ее надобно, покамест от нее толку мало. Все на чувствах делает, вместо капли силы — кувшином свечку тушит…

Прошлась Агафья по коридору, палец облизнула, несколько знаков на стене начертила.

Кровь свою она оставлять тут не будет, а вот слюна подойдет. Как высохнет она, так Агафья через нее вред не сделают, а волхва будет знать, ежели что серьезное с Книгой делать начнут. Ровно уколет ее…

Данила Захарьин, может, и умер, но им вся эта история не кончается. Ежели он мог к Книге приходить, то и сестра его, царица, и племянник,и… кто еще-то?

Вот это Агафье и надобно знать. Свойство такое у Книг Черных,не с одним человеком они связаны,а с целым родом. А уж сколько людей в том роду… хоть один останься, так Книга позовет, станет он чернокнижником.

Еще одно дело прежде, чем уйти, волхва сделала.

Доски ощупала чуткими пальцами, постаралась каждую почувствовать, возраст ее определить. Да не дерева, из которого доску ту сделали на лесопилке, а именно, что самой доски.

Для чего?

А просто все. Когда потайную комнату делали, тогда и боярин Захарьин начинал колдовством заниматься. Не капуста же здесь квашеная хранилась? Нет, конечно. Она в другой стороне, в другом подвале, здесь-то вообще продуктов нет.

Ежели по доскам судить… лет тридцать — сорок комнате, точнее дерево не скажет, оно свой возраст плохо чует, двоится все, мешается. А боярину сколько было?

Чтобы ту комнатку оборудовать, ему надобно ребенком было трудиться начать.

Не его это хозяйство? Может, и было чужое, а потом точно его стало. Свечи в подсвечнике не сальные, не оплывшие, свеженькие они, Агафья это приметила. Явно делал он тут что-то, свечи жег, потом на новые их поменял, явно этого года, свежим воском они пахнут.

Но не он начинал эту комнату строить, нет, не он. Или просто комнату раньше сделали, а боярин ее под свои дела приспособил?

И такое могло быть, да откуда ж больше узнать?

Внутрь бы войти, там попробовать поставец допросить, подставку под книгу ощупать — очень хочется, да нельзя! Никак нельзя!

Хорошо, когда нет там ни ловушек, ни чего другого, а как попадется Агафья кому на крючок, Устинью без помощи оставит? Нет, нельзя ей рисковать. Подождет этот схрон.

Вот, Велигнева бы сюда позвать. Но долго это… его помощник как прибудет, так Агафья ему и скажет. И про Книгу Черную, и про род Захарьиных — много тут чего разузнавать придется.

А ей сегодня полежать бы спокойно, отдышаться. Лет в двадцать она б эту Книгу… нет, и тогда не справилась бы, но хоть такой усталости не чуяла бы.

Не те у нее годы — по чужим чернокнижным-то схронам скакать! Ох, не те.

— Смотри, Сивый. Горница вон та, окошко видишь?

— Вижу.

— Там ребенок будет, с одной только нянькой старой. Ее можешь оглушить, а то и убить можешь, как сам захочешь.

— А мальца?

— Берешь и выносишь. За ребенка его родители такой выкуп дадут, нам с тобой на три жизни вперед хватит.

— А чего сам не взялся?

Но ворчал Сивый больше по вредности натуры. И сам он отлично понимал, иные дела в одиночку не сделаешь. Михайла и так его хорошо принял, обогрел, накормил, денег на жилье — и то дал. И дело предложил, на которое Сивый согласился с охотой. Пообтесала ему жизнь бока, понял он, что не бывает в жизни дармовых денег, а вот когда их за работу какую предлагают — подвоха не будет.

Михайла, когда о деле заговорил, таить не стал, рассказал честно, хоть он и принят у царевича, так не у царя же! Сколько там Федька ему отжалеть может? Ну, кошель серебра. И то не каждый же день?

Вот и оно-то, не слишком царевич к своим слугам щедр, у него и самого не так, чтобы денег много. А хочется. И побольше хочется… может, договорятся они с Сивым?

К примеру, на пару ребенка похитят, а потом, пока Сивый с малявкой побудет, Михайла письмо подкинет, да выкуп заплатить убедит? В одиночку такое не сделаешь, а вот когда двое их будет — можно попробовать.

Опять же, если по дороге побрякушки какие попадутся, можно и их в карман пригрести.

Помощник надобен. Когда Сивый согласится, Михайла и дом покажет, и подождет, и для младенца что надобно приготовит, и прочее разное.

Сивый и спорить не стал. Михайла, конечно, дрянь скользкая, но ведь попадись Сивый — он и дружка за собой потянет. Невыгодно ему подлость устраивать.

— Идешь? Или поехали отсюда?

— Иду… — согласился Сивый.

Доску в заборе отодвинуть — секунда малая, вот и на подворье он уже, у Заболоцких. Вперед смотрел, о деле думал, и не видел, не чуял, каким взглядом его Михайла провожает.

Жестоким, расчетливым… он-то уже своего компаньона три раза списал.

У Михайлы все просто было.

Не любит его боярышня? Так надобно, чтоб полюбила, а коли добром не желает, так он ей в том поможет. А для того себе ответим, кого бабы любят?

Правильно.

Спасителей любят. Героев любят.

Вот, спас он подворье, Устинья сказала, что обязана ему будет. А как он племянницу ее спасет, небось, вдвойне порадуется?

К примеру, решил тать ребенка похитить, да по дороге на Михайлу натолкнулся. Может, и ранил даже его в драке жестокой, тут как получится. А Михайла татя убил, ребенка спас, назад принес, весь в крови, шатаясь от усталости и ран, почти как в сказках для девиц чувствительных.

Вот и еще повод для боярышни благодарной быть.

И для брата ее.

Да, для брата.

Любит его Устинья, прислушивается. Михайла сам видел, как она жену братца поддерживала, как помогала, как с мелкой пакостью нянчилась… не любил Михайла детей.

Вообще.

Зато Устинья любит? Вот и ладненько.

Никуда ты от меня, боярышня, не денешься. Сейчас героизм оценишь, душу мою добрую, сердце любящее, а потом и на Федора вблизи налюбуешься… и когда предложу я тебе еще раз бежать, небось, не откажешься. На шею кинешься.

Не мытьем, так катаньем, добьюсь я своего.

Михайла уверенно шел к своей цели.

Рудольфус Истерман царскому вызову не то, чтобы сильно удивлен был, всякое бывало. Другое дело, что не ждал он от царя ничего хорошего и приятного.

Не любил его Борис никогда.

Вот ведь как складывается жизнь, кто нужен, тот от тебя и шарахаться будет. Федор — тот за Руди хвостиком таскался, в глаза заглядывал, из рук ел, а вот Борис — и мальчишкой-то был, а Руди терпеть не мог, глазами сверкал зло — и молчал.