Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
— Я хочу осмотреть место пункции, — сказал Котельников.
Он, Данилов и Михальченко осторожно перевернули пациента на бок.
Место пункции Котельников осматривал внимательно, сняв закрывающую его повязку и склонившись к самой спине пациента. Данилов подумал о том, что если бы на пациенте не было памперса, осмотр явно был бы покороче. Да и какой смысл осматривать измазанную йодом кожу или место прокола? Видно же, что пункция сделана в положенном месте по серединной линии между третьим и четвертым поясничными позвонками, где риска повреждения спинного мозга нет. Чего еще рассматривать на спине, пусть даже и генеральской? Данилову стало смешно — уж если начинать осмотр пациента, то не с места пункции.
— Я пойду. — Начмед озабоченно посмотрел на часы. — Николай Николаевич, как закончите, отзвонитесь мне на мобильный.
— Сразу же отзвонюсь, — заверил Котельников.
Начмед обернулся к Данилову:
— А вы, Владимир Александрович, все же вызовите Максимушкина. Прямо сейчас. Пусть приедет, посмотрит больного и отзвонится мне. На мобильный.
В эпоху бейджиков руководству уже не надо запоминать, как зовут того или иного сотрудника, ведь на нем все написано.
— Хорошо, Борис Алексеевич.
Данилов ушел в ординаторскую, а начмед проследовал на выход.
Роман Константинович звонку Данилова не обрадовался.
— Вот тебе номер! — с досадой сказал он. — Только домой доехал и изволь тащиться обратно по пробкам! Ладно, выезжаю. Котельникову передайте, что все, что он захочет сказать мне, можно сказать вам.
Котельников, закончив осмотр, сказал немного:
— Мы будем наблюдать в динамике, но если что, вызывайте сразу.
И сразу ушел, оставив Михальченко делать запись в историю болезни. После его ухода Михальченко немного оживился, подмигнул Данилову, сказал комплимент Наташе и, усевшись рядом с ней на посту, раскрыл историю и заскрипел ручкой по бумаге. Нажим у него был очень сильный — еще чуть-чуть и бумага не выдержала бы, начала рваться.
Данилов начал обход. Когда он его закончил, Михальченко все продолжал писать. Правда, уже писал не в истории болезни, а расписывал на отдельном листе бумаги шпаргалку для сестер — когда и что следует делать. Шпаргалку, надо сказать, совершенно ненужную, дублирующую лист назначений, в котором и так все написано. «Изображает старание», — усмехнулся Данилов.
— Загляну к вам через два часика, — сказал перед уходом Михальченко. — Понадоблюсь раньше — зовите, прилечу!
— Какой смысл дергать вас экстренно? — спросил Данилов. — Реанимационное пособие мы и сами окажем, нам как бы не впервой.
— Некоторые процессуальные действия носят выражено ритуальный характер. — Михальченко обнажил в улыбке желтые прокуренные зубы. — Раз уж такой пациент да с нашим диагнозом, то нам здесь дневать и ночевать. Не мы придумали эти правила, не нам их и нарушать. Зовите, вместе мы сила!
— Позовем, — пообещал Данилов, предпочитавший работать без зрителей.
Вернувшийся Роман Константинович долго читал историю болезни, а осмотр провел бегло, за пару минут.
— Ну, и что мне теперь делать? — вслух подумал он, переговорив из ординаторской по мобильному с начмедом.
— Езжайте домой, — предложил Данилов.
— А смысл? Вдруг ему хуже станет? Я же так до утра и буду ездить туда-сюда. Родственники не приходили?
— И не звонили даже. Не иначе, как с Борисом Алексеевичем общаются, — предположил Данилов.
— Не иначе. — Роман Константинович согласно кивнул. — Согласно иерархии… Ладно, я попробую немного поспать в кабинете. Если что — зовите.
— Если он ухудшится, то мне будет некогда с ним заниматься — столько народа надо срочно вызывать…
Роман Константинович улыбнулся, но как-то не очень весело.
— Это вы еще полного Марлезонского балета не видели, Владимир Александрович. Когда пациент кладется в бокс, к нему приставляется индивидуальный сестринский пост и каждые пятнадцать минут звонят оттуда, — последовал тычок указательным пальцем в потолок, — и справляются о состоянии. Впору еще одну сестру на телефон сажать, чтобы всем докладывала.
— А откуда сестер берете?
Данилов знал, что в отделении всего пять медсестер, если считать и старшую. Постовые сестры по совмещению выполняли санитарскую работу во время дежурства. Единственная «штатная» санитарка Серафима Васильевна, тихая, незаметная, но весьма расторопная, работала с восьми утра до шестнадцати тридцати.
— Выкручиваемся, график уплотняем, Люба дежурства берет, из хирургической реанимации кого-то на недельку могут подкинуть в рамках взаимопомощи по распоряжению начальника госпиталя. Кстати, Борис Алексеевич не интересовался, почему вы генерала в бокс не положили?
— Нет, не интересовался. Я, признаться честно, об этом и не подумал, да и мало ли что. Здесь он на виду, и подскочить быстрее можно…
— Ну, раз не интересовался, значит, и не надо. Пойду, не стесняйтесь меня беспокоить…
Около полуночи высокопоставленный пациент выдал остановку дыхания. Трубку в трахею поставила еще бригада «скорой помощи», а включенный аппарат искусственной вентиляции легких благодаря предусмотрительности Данилова стоял наготове слева от койки. Подключив пациента к аппарату и убедившись, что он дышит как полагается, Данилов вызвал Михальченко и разбудил начальника отделения. Раз уж люди просили, как их не уважить.
— Конец — это только начало… — обронил Роман Константинович, глядя на то, как ритмично поднимается и опускается грудная клетка пациента.
— Что вы имеете в виду? — спросил Данилов.
— Пойдемте в ординаторскую, — не ответив на вопрос, пригласил Роман Константинович, — очень чаю крепкого захотелось…
В ординаторской он первым делом налил в чайник свежей воды из-под крана, включил его и только тогда сказал:
— Его конец, который представляется мне довольно скорым, будет знаменовать начало наших проблем. Историю непременно возьмет на проверку начальник госпиталя и непременно найдет в ней какие-нибудь огрехи, за которые я получу выговор. Плавали, знаем. А может быть, одним разбором у начальника дело не ограничится. Вы уж пишите его историю столь же тщательно, как Леонардо да Винчи свою Джоконду. Чтобы все было досконально и обоснованно. Биохимию самую развернутую и все остальное, что только можно, тоже…
— Включая и колоноскопию? [8] — пошутил Данилов, не любивший и не понимавший такого метода страховки своей задницы от приключений, как назначение максимально возможного количества обследований.
Обследовать надо с умом, считал он, соответственно диагнозу и состоянию. Зачем делать то, от чего не ждешь никакой пользы? Данилов считал, что подобная «деятельность» бессмысленна и заниматься ею уважающему себя врачу просто позорно.
— Вы что, смеетесь?! — возмутилась пришедшая на смену Данилову Половникова. — Передаете мне одних кандидатов? Да я же замучаюсь писать посмертные эпикризы!
«Кандидатами» в отделении было принято называть потенциальных покойников, тех, кого несмотря на все старания уже вряд ли получится спасти. С одной стороны, врач должен бороться за жизнь своих пациентов до последнего, а с другой — профессионализм позволяет делать довольно достоверные прогнозы.
— Может, еще всех по смене передашь, — сказал начальник отделения. — Тут бабушка надвое сказала.
— Бабушка, может, и сказала, но это к делу не относится! — огрызнулась Половникова. — Я прямо с вечера чувствовала…
Роман Константинович не стал уточнять, что чувствовала Половникова (и так было ясно, что ничего хорошего она почувствовать не могла), и ушел на пятиминутку.
Данилов двинулся было за ним, но вспомнил, что он теперь «налаживает отношения», и на минуту задержался около Половниковой.
— Ты сегодня прекрасно выглядишь, — сказал он.
— Надо непременно добавлять: «такой свежей и цветущей»! — ответила Половникова, не то намекая на неискренность комплимента, хотя выглядела она и впрямь хорошо, не то побуждая Данилова развить тему дальше.
