Том 7. Моникины - Купер Джеймс Фенимор

Статья 10. Встреча должна строго соответствовать всем обусловленным пунктам».

Кошка не кидается на мышь с большей жадностью, чем мы с лордом Балаболо накинулись на третье соглашение в поисках новых поводов для спора.

— Auguste! Cher Auguste, — воскликнула прелестная Балабола с самым очаровательным парижским произношением, какое я когда-либо слышал. — Pour moi [11].

— A moi! Monseigneur [12], — закричал я, размахивая моим экземпляром соглашения.

Но тут кто-то охладил мой боевой задор, дернув меня за бизонью шкуру. Оглянувшись, я увидал капитана Пока, который подмигивал мне и различными знаками давал понять, что желает перемолвиться со мной в сторонке.

— По-моему, сэр Джон, — заметил почтенный охотник на котиков, — если мы хотим, чтобы эти переговоры когда-нибудь кончились, так нечего тянуть. Эти самки чертовски хитры, но неужто мы не сумеем обойти двух баб с наветренной стороны? У нас в Станингтоне, когда нам надо договориться, мы для начала мутим воду и штормуем, а под конец вроде как смягчаемся, не то вся торговля пошла бы прахом. Самая жестокая буря — и та затихает. Будьте покойны, я уж опрокину любой довод, какой выставит самая ученая обезьяна!

— Дело становится серьезным, Ной. Я полон esprit de corps. А вы разве не начинаете чувствовать себя человеком?

— Отчасти, но больше — бизоном. Пусть они делают по-своему, сэр Джон! Придет минута, и, если мы их не осадим, назовите меня судейской крысой!

Капитан подмигнул мне с многозначительным видом, и я начал понимать, что он не так уж неправ. Когда мы повернулись к нашим друзьям, любезная Балабола также успела охладить дипломатический пыл своего возлюбленного, и между нами воцарилась полная дружба. Соглашение было единодушно утверждено, и сейчас же начались приготовления к лекции доктора Резоно. 

 ГЛАВА XI

Доктор Резоно выглядел парадно, насколько это положено публичному лектору, выступающему в присутствии дам. Если я скажу, что шерсть его была причесана, хвост свежезавит, а манеры еще более «гробовые», как шепотом выразился капитан Пок, то добавлять больше ничего не нужно. Он стал за скамеечкой для ног, которая служила ему столом, разгладил лапками ее чехол и сразу же приступил к делу. Можно добавить, что он говорил без записок и, поскольку тема не требовала немедленных экспериментов, без какой-либо аппаратуры.

Махнув хвостом во все углы, где расположились его слушатели, философ начал:

— Поскольку настоящая беседа, друзья мои, представляет собой неподготовленное научное выступление, без коих не обходился ни один член ни одной академии, и требует только объяснения основных разделов темы, я не стану углубляться в корень предмета, но ограничусь общими замечаниями, чтобы в общих чертах обрисовать нашу философию, натуральную, моральную и политическую.

— Как, сэр, — воскликнул я, — у вас есть не только моральная, но и политическая философия?

— Разумеется, и очень полезная философия! Никакие интересы не требуют философии столь настоятельно, как интересы, связанные с политикой. Итак, коснемся в общих чертах нашей философии, натуральной, моральной и политической, отложив подробное рассмотрение, исчерпывающие примеры и выводы до того времени, когда у нас будет больше досуга и когда аудитория обогатится предварительными сведениями. Ограничив себя этими разумными пределами, я начну с природы. Природа — термин, который мы употребляем для обозначения всепроникающего и управляющего начала всего сущего. Он известен и как родовой и как видовой термин. В первом смысле он обозначает стихии и сочетание могучих сил, воздействующих на материю вообще, а во втором — частные подразделения, связанные с материей в ее бесконечном многообразии. Далее следует различать физические и нравственные проявления природы, подразделяющиеся в соответствии с упомянутым выше широким делением. Так, если мы говорим о природе отвлеченно, подразумевая физическую природу, мы имеем в виду те общие, единые, абсолютные, последовательные и прекрасные законы, которым гармонично подчинены во всей полноте все движения, притяжения, сродства и судьбы вселенной. Когда же мы говорим о природе в видовом смысле, мы имеем в виду природу камня, дерева, воздуха, огня, воды и земли. Далее, если мы упоминаем отвлеченно о нравственной природе, мы подразумеваем грех и всякие греховные слабости, греховные влечения и уродства, одним словом — грех в его совокупности. А при ограничении того же понятия видовым смыслом мы разумеем только различные оттенки тех естественных качеств, которые определяют конкретный предмет. Поясним сказанное несколькими краткими примерами. Когда мы говорим: «О Природа, как ты величественна, возвышенна, поучительна!» — мы подразумеваем, что ее законы исходят от силы бесконечно разумной и совершенной. Когда же мы говорим: «О Природа, как ты непостоянна, ненадежна и несовершенна!» — мы подразумеваем, что она все-таки вторична и ниже той силы, которая вызвала ее к жизни для определенных ограниченных и, несомненно, полезных целей. В этих примерах мы трактуем природу отвлеченно. Примеры проявлений природы в видовом смысле более привычны всем. Они ничуть не более достоверны, но будут доступнее для большинства моих слушателей. Природа в физическом смысле воспринимается чувствами и проявляет себя во внешних формах вещей через их силу, величину, субстанцию и пропорции. Нравственная природа познается в склонностях, способностях и в поведении различных видов нравственных существ. В последнем смысле мы имеем моникинскую природу, собачью природу, конскую природу, свиную природу, человеческую природу…

— Разрешите спросить, доктор Резоно, — прервал я, — хотите ли вы что-то выразить этой классификацией, или же она не более чем случайное расположение примеров?

— Только последнее, смею вас заверить, сэр Джон!

— А признаете ли вы великое различие между животной и растительной природой?

— В этом вопросе наши академии расходятся. Одна школа утверждает, что всю живую природу можно объединить в один обширный род, тогда как другая допускает указанное вами различие. Я придерживаюсь последнего мнения и склонен предполагать, что сама природа провела грань между обоими царствами, наделив одно двойным даром нравственных и физических проявлений и лишив другое нравственных признаков. Существование нравственной природы определяется наличием воли. Академия Высокопрыгии тщательно разработала классификацию всех известных животных, в которой губка занимает место внизу перечня, а моникины — вверху.

— Губка обычно плавает поверху, — проворчал Ной.

— Сэр, — сказал я, чувствуя, как гнев подступает мне к горлу, — должен ли я понять, что ваши ученые считают человека животным, занимающим среднее место между губкой и обезьяной?

— Право, сэр Джон, такая горячность совсем не подходит для философской дискуссии. Если вы будете продолжать в том же духе, я буду вынужден отложить лекцию.

После этого реприманда я постарался сдержать себя, хотя чуть не задохся от бушевавшего во мне esprit de corps.

Между тем доктор Резоно продолжал:

— Губки, устрицы, крабы, осетры, улитки, жабы, змеи, ящерицы, скунсы, опоссумы, муравьеды, павианы, негры, сурки, львы, эскимосы, ленивцы, свиньи, орангутаны, люди и моникины, без сомнения, все — животные. Единственное, что считается у нас спорным, это — принадлежат ли они все к одному роду, в пределах которого есть виды и разновидности, или же их следует подразделить на три больших класса: развивающихся, неразвивающихся и вырождающихся. Сторонники одного большого рода опираются на некоторые броские аналогии, которые, точно звенья, слагаются в одну великую цепь животного царства. Например, если взять человека за центр, они показывают, что определенные свои качества он делит со всеми другими существами. В одном отношении человек имеет нечто общее с губкой, в другом он подобен устрице; свинья схожа с человеком; скунс имеет одно свойство с человеком, орангутан — другое, ленивец — третье…