Одержимость романами - Бараш Кейтлин

– Похоже, Даниэль – хорошая подруга, – заметил Калеб, невесомо очерчивая контуры татуировки, и я поежилась, мгновенно утратив дар речи.

Приятный ритм валлийского акцента и его улыбка – открытая и яркая, точно кусок свежего хлеба, – и вот я отказалась от всех своих заготовленных историй и глупых вопросов, став сама собой.

– Я постоянно обо всем тревожусь, – к собственному ужасу, выпалила я спустя два часа и три бокала пива.

Чудесным образом лицо Калеба не изменилось.

– Я боюсь стать ходячим клише, потому что говорю о писательском мастерстве чаще, чем пишу, – пробормотала я, не в силах сдержаться. – Так было не всегда, раньше я все время писала. Мы с моим братом Ноа еще в детстве поняли, к чему у нас лежит душа, и это редкость, так что я думала, что к этому возрасту достигну большего. Ноа сыграл уже в трех мюзиклах на Бродвее, а ему всего девятнадцать! Это просто невероятно.

Я часто говорю о Ноа, потому что у него интересная жизнь, и люди могут решить, что это относится и ко мне. Все хотят быть знаменитыми – или хотя бы знакомыми знаменитостей, – так что я ждала, что Калеб задаст несколько вопросов о карьере Ноа, но он этого не сделал: лишь выжидающе округлил глаза, побуждая меня говорить дальше.

– Конечно, мы куда чаще слышим о детях-актерах, чем о юных писателях, – добавила я, – но я все равно почти все время ощущаю ужасное давление.

– Не волнуйся! – рассмеялся Калеб. – Мы всё еще молоды. Спешить некуда. Тебе повезло, что ты знаешь, чего хочешь.

Мне тут же захотелось протянуть руку через стол и сжать его теплые пальцы, но я сдержалась. Почему я так быстро открылась? Обычно на первых свиданиях я вела себя весело и непринужденно.

Глаза Калеба, мягкие и ищущие, и его улыбка, свежая и здоровая, будто хлеб, придали мне сил.

– Ну, хватит, я хочу узнать больше о тебе. Прости, что вывалила все на тебя…

– Не надо извинений, – сказал он сочувствующим тоном и игриво вздернул бровь. – Что ты хочешь узнать?

Все, чуть было не выпалила я.

– Какого рода катастрофы ты предотвращаешь? – спросила я вместо этого.

– Ох, предотвратить их невозможно. Я моделирую уравнения, чтобы оценить потенциальный ущерб.

– Звучит как метафора, – заметила я.

Его смех согревал душу; напряжение покинуло тело. Он начал рассказывать, что общежитие университета Сент-Эндрюс похоже на замок и что по четвергам студенты посещают официальные ужины в большом зале в черных мантиях. От них требуется стоять, пока члены администрации и факультета шествуют по центральному проходу. Студенты не могут сесть за стол, пока вся процессия не займет свои места. Я представила, как внушительно Калеб выглядел в своей мантии.

В тот вечер мы посидели в трех барах: наш импровизированный кутеж. На улице было тепло – пожалуй, даже слишком для мая. Повсюду летала пыльца. Калеб дважды чихнул, и я дважды сказала «будь здоров».

– Я очень признателен, – сказал он, собираясь чихнуть в третий раз, – но ты можешь не повторять это снова.

Пока мы перемещались между барами, я периодически оглядывалась, проверяя, идет ли он рядом, не веря своим глазам.

В последнем заведении – это был темный подвал – все места у стойки были заняты, так что мы устроились у позабытого бильярдного стола.

– Ну, что же, Наоми, мой следующий вопрос едва ли вызовет удивление. Где мне прочесть то, что ты написала?

Я ждала этого вопроса.

Позднее этой ночью – после того, как Калеб прижал меня к стене здания ради эпичного первого поцелуя, неожиданно страстного и яркого для такого с виду спокойного и собранного человека, – я отправила ему ссылку на рассказ, опубликованный годом ранее. Отчасти автобиографичный, он повествовал о двадцатисемилетнем джазовом барабанщике, с которым я познакомилась в шестнадцать лет. Я описала наши отношения и их конец так, как если бы они имели значение для обоих, и тем самым закрыла эту главу для себя. Я гордилась рассказом и тем, что популярный литературный онлайн-журнал опубликовал его, а также тем, что получила за него пятьдесят долларов: стоимость восьми масала-латте.

Шли дни, а от Калеба не было ни слова: плохой знак. Это же короткий рассказ – на чтение уйдет не больше часа! Возможно, он прочел и ему не понравилось, или он увидел что-то неприятное во мне из этого сюжета, а может…

Десять дней спустя пришел ответ, содержащий больше, чем я надеялась. «Ты превосходно описала эмоциональный мандраж, который (говорю по опыту) ощущается после расставания. С одной стороны, тебе грустно, с другой – ты чувствуешь оптимизм и некоторое очищение». Похвала сама по себе была приятной, но еще больше я обрадовалась тому, что он упомянул свою жизнь до меня, историю, которую мне предстоит узнать. Любить кого-то, подумала я, значит узнать все его истории – это раскопки, которым не счесть конца.

Разумеется, меня порадовал его выбор слов – оптимизм, очищение, – значит, он все пережил и отпустил, это окончательный разрыв.

После второго свидания я привела Калеба домой и прижала его к себе. Стройный, но сильный, он опустил меня на матрас, сорвал мою рубашку, расстегнул бюстгальтер и помог стащить джинсы. «Почему только я здесь голая?» – притворно возмутилась я, указывая на кипу одежды. Калеб со смехом разделся и расположил губы между моими бедрами. Я впервые осмелилась посмотреть на него – по-настоящему посмотреть, не отводя взгляда, как с другими мужчинами. На меня нахлынули чувства, к которым я не была готова, которые никогда не испытывала, поэтому я встала на четвереньки и выжидающе уставилась в стену.

Калеб одновременно удивился и развеселился при виде этого.

– Что ты делаешь?

– Трахни меня сзади, – попыталась я прозвучать соблазнительно и уверенно.

Он рассмеялся, и я недоуменно оглянулась, чувствуя неловкость.

– Прости, это выглядело как-то чересчур бездушно. Я хочу смотреть на тебя.

От изумления я не знала, что ответить. Калеб пощекотал мои ребра и попытался извиниться, но я покачала головой и согласилась с ним. Никто из мужчин раньше не замечал этого.

Откинувшись на подушки, обнаженные, мы разговорились. Он рассказал, как раньше панически боялся забыть свои сны и в университетские годы приобрел привычку нашептывать по утрам обрывки воспоминаний в диктофон.

– И что ты делал с ними? Переслушивал старые сны? Что они значили для тебя?

Калеб ответил, что ему нравилось просто пересказывать их вслух: «Так я просыпался».

А я рассказала, как мне казалось, будто плюшевые игрушки оживают в темноте спальне и придвигаются ближе ко мне.

– Страшно, – заметил он.

– Они мне нравились.

Утром мы снова занялись сексом, и на этот раз вышло куда лучше, просто замечательно. Мой мозг отключился.

Калеб снова позвал меня на свидание, и еще, и еще, пока однажды июльским утром я не проснулась с саднящим горлом, жаром и ознобом: врач подтвердил грипп. Я шесть дней не могла вылезти из постели. В лучшем случае это причиняло неудобства, а в худшем убивало всю романтику: мы не обсуждали наши отношения, и я боялась, что Калеб за это время найдет кого-то еще. Кого-то получше. Я боялась, что поговорка «с глаз долой, из сердца вон» подходит для нашего случая.

«Если это был хитрый трюк, чтобы избавиться от меня, то он не сработал, – написал Калеб на шестой день. – Я отлично готовлю суп и чай и читаю сказки на ночь (могу принести «Там, где живут чудовища»). Просто дай знать, если тебе нужна моя помощь :)»

Я перечитывала его сообщения снова и снова и чувствовала, как впервые в жизни без памяти влюблена, хотя это «без памяти» звучит ужасно, будто теряешь драгоценный контроль.

В итоге в конце июля, спустя почти три месяца с начала свиданий, наши отношения стали официальными. Впервые в моей жизни. Теперь я была чьей-то девушкой – девушкой Калеба.

Мама, увидев его фотографию, сказала: о, да он прямо как модель. Папа, узнав, что Калеб – математик, заявил: умник, значит. Калеб был идеальным – и в то же время реальным и моим.