Хрупкое завтра - Тронина Татьяна

Я вышла на остановке у новенького кинотеатра «Новороссийск» (его построили совсем недавно, в 1977 году), чтобы специально посмотреть на знаменитый корабельный якорь на площади перед ним. Якорь – восьмитонный, подлинная реликвия Великой Отечественной войны, привезенный новороссийцами из Цемесской бухты.

Почему-то этот якорь напоминал мне о будущем, о том времени, что я покинула. Какая-то ностальгия наоборот! Этот якорь словно связывал два времени, две эпохи, прошлое и будущее.

Я долго смотрела на якорь, пока вдруг краем глаза не заметила фигуру рядом. Это была Нина. Подруга и одноклассница Лены-прошлой, то есть моего двойника. Юная Нина, еще семнадцатилетняя; невинное эгоистичное дитя, по сути (потом-то Нина сумеет изрядно испортить мне жизнь)…

Нина выглядела сейчас несуразно – с этими детскими хвостиками-косичками из темных волос и в откровенно дамском платье из синего атласа в белый горошек, слишком тесно перехваченном в талии широким кушаком. Подозреваю, платье Нина «отняла» – на время или навсегда – у своей мамы. У меня бывшая подруга тоже частенько требовала одежду и украшения – «на поносить». Но не возвращала потом, а мне было неудобно просить ее вернуть их.

Так вот, о двойственности, несуразности Нины. Эта противоречивость, как внешняя, так и внутренняя, тянулась за ней всю жизнь, Нина была словно сшита из двух разных половинок, из добра и зла, красоты и безобразия…

И почему я раньше не замечала этот разлад в своей подруге детства? Почему дружила с ней, хотя эта дружба не несла нам обеим ничего хорошего?

Вы, наверное, часто слышали этот вопрос: что бы вы сказали себе прошлой, семнадцатилетней? От чего предостерегли, какой бы дали самой себе совет в юности?

Ну вот я и дала совет себе самой, буквально. Я так и сказала недавно Лене-прошлой, своему двойнику: «Лена, не общайся больше с Ниной. Вы несовместимы, вы слишком с ней разные, эта дружба вредна для вас обеих…» И что, послушала ли меня Лена-прошлая, то есть я сама, семнадцатилетняя? Все мои предостережения Лена-прошлая проигнорировала, ведь «дружба – это святое». Мне пришлось прибегнуть к интригам.

С большим трудом, с помощью шантажа и угроз (я угрожала Нине, да) я все же смогла прервать эту детскую дружбу.

Признаюсь, я немного перегнула палку, отваживая Нину от Лены-прошлой (от себя!), но у меня просто не было другого выхода. Потому что советы себе семнадцатилетней не работали вообще. Меня даже немного мучила совесть, когда я думала о том, как поступила с Ниной на днях, ведь она была сейчас еще девчонкой, пусть и глуповатой, эгоистичной. Да, немного склонной к сплетням и манипуляциям…

Но я помнила, какой Нина станет с годами, когда ее недостатки превратятся уже в пороки. Из смешной, обидчивой, немного завистливой девочки вырастет хамоватая тетка-манипуляторша, пиявкой присосавшаяся к моей жизни. Это мои мягкость и уступчивость во многих вопросах сделают ее такой.

– Приветики, – заметив, что я наконец увидела ее, кисло произнесла Нина.

Я подумала и кивнула ей в ответ. Нина с упреком в голосе продолжила:

– Алена! Вот ты наговорила мне в прошлый раз этих страшных гадостей, а у меня сердце потом щемило полночи, мама даже скорую мне хотела вызвать.

Я вдруг увидела в ней, совсем юной, взрослую женщину, Нину из будущего: погрузневшую, злую, несчастную, перед которой были виноваты все окружающие. Манипулирующую ими – с помощью своих болезней, мнимых или настоящих. Именно такой Нина станет лет через пятнадцать, как раз тогда у меня хватит наконец здравого смысла прервать нашу дружбу.

Таких, как Нина, называют хронофагами. Андре Моруа в «Письмах незнакомке» пишет, что хронофаг – это такой человек, у которого нет собственного настоящего дела и который, чтобы убить свое время, развлекает себя, пожирая время ваше. Ничего эти хронофаги не понимают про других людей, они эгоисты, намеков не слышат, отказы их не останавливают. Они манипулируют окружающими, вызывая у них жалость, сочувствие, непрерывно транслируя близким и друзьям: «Ах, пропаду я без вас, помогите мне!» И часто шантажируя – своими проблемами и болезнями. И даже просто своей навязчивой пустой болтовней, отнимающей у близких часы, дни, годы жизни.

В ответ на реплику Нины я только плечами пожала:

– Сердце у тебя щемило? Надо было все-таки скорую вызвать! Хотя уверена, что никаких отклонений врачи бы у тебя не нашли. Но вообще, а что мне в тот момент оставалось делать, как еще мне приструнить тебя? Ты же известная сплетница. Увидела, что Артур Дельмас меня поцеловал, и обрадовалась: «О, вот о чем можно растрезвонить на всю округу!» Причем в каких-нибудь мерзких выражениях обо всем этом рассказала бы… А то я тебя не знаю. Поэтому я тебя тогда честно предупредила: начнешь обо мне болтать, я о тебе тоже сплетни распущу.

– Я не собиралась никому ничего рассказывать, – насупилась Нина. – Я очень сдержанный человек, все держу в себе.

– Ты?! – возмутилась я. – А то я не в курсе, какие небылицы ты о своей лучшей подруге, Лене, людям вокруг рассказываешь.

И я принялась перечислять, сколько раз Нина болтала обо мне лишнего. Вернее, о Лене-прошлой. Часть этих историй происходила уже на моих глазах, тут, часть я помнила из своего прошлого. Причем многие эти вещи открылись гораздо позже, со слов других людей. И это удивительно – то, что я помнила свои детские обиды на подругу спустя столько лет. Десятков лет! Хотя нет, не это было удивительным, это просто хорошая память, другое меня поразило – я злилась на Нину всерьез. Детские глупые обиды, оказывается, способны преследовать всю жизнь, до старости. И я была ничуть не лучше Нины: она сплетница, а я, получается, – злопамятная?

Я перечисляла прегрешения Нины, а она слушала меня с изумленным и рассерженным видом.

– Откуда ты все это знаешь? – вдруг перебила меня Нина.

– Оттуда… От людей, которым ты голову своими нелепицами морочишь. Тебе уже давно никто не верит, – мстительно произнесла я. – Ты сплетница. А еще комсомолка! Вот теперь сама на своей шкуре почувствуй, каково это… Если ты начнешь обо мне лишнее трезвонить, то я тоже в долгу не останусь, расскажу, что ты за деньги с мужчинами встречаешься. Да, это выдумка, неправда, но что поделать, тебя же надо как-то остановить. А если ты про меня молчишь, ну и я молчу, соответственно, ничего не придумываю про тебя.

– Так ты меня тогда точно шантажировала, значит! – побледнела Нина. – А у меня, между прочим, слабое сердце и голова часто болит, меня от выпускных экзаменов в школе освободили, ты в курсе?

– Бедные врачи от тебя уже на стену лезут, ты всех вокруг замучила своими несуществующими болезнями! – Я уже не могла остановиться. – Ты из тех людей, которые всю жизнь ноют, какие они бедные и несчастные, больные и немощные, а сами способны всех вокруг пережить!

– Откуда ты знаешь, что я всех переживу? Может, я умру не сегодня завтра?! – Нина смотрела на меня с возмущением, обидой, болью. Нет, она сама верила в то, что говорила. Она не замечала и того, что являлась сплетницей, она всерьез считала себя очень больным человеком. Эта мысль охладила меня.

С Ниной бесполезно спорить, я ничего ей не докажу, только себя выдам, показывая свою невероятную осведомленность во всех делах. Осознав это внезапно, я замолчала.

– Ты чудовище, Алена Морозова, и именно ты недостойна быть комсомолкой! – после паузы, с гневом, гордо, произнесла Нина. – Я и не собиралась никому рассказывать, что видела, как ты целовалась с Артуром Дельмасом. Но зато все в нашем доме уже обратили внимание, что ты живешь не по средствам. Сирота сиротой, а откуда у тебя деньги на наряды? Может, это как раз не я, а ты за деньги с мужчинами встречаешься? Твоим рассказам про меня все равно никто бы не поверил, не беспокойся. А вот тебе люди давно удивляются: «Ну надо же, какая невиданная модница вдруг появилась у нас!»

Сказав это, Нина развернулась и пошла прочь, высоко держа голову.

А мое настроение моментально испортилось.