Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
Встречаются и такие пессимисты, которые вполне уверены, что доктора лечат только богатых, а бедных намеренно морят. – «Для чего же они вас будут морить, что им за выгода?»– спрашивают таких скептиков. «– А кто их ведает, – ноне народу стало много, утеснения, вот и морят, чтобы вольготнее было им».
Не меньший страх во многих местах держится перед операциями и нередко предложение простых разрезов при нарывах уже вызывает опасение и протесты деревенских пациентов.
«Чего тут резать-то?» – частенько противится больной с нарывом на пальце. – «Да он еще и не созрел, – протестует другой, – и Бог весть, сколь долго проболит, коли дать разрезать, а ведь мне работать надо: нельзя ли пластырю или мази?»
Больше всего мужик боится, что ему перережут «жилу», и когда после сухожильных или суставных абецессов у него получится тугоподвижность и контрактура пальца, бывает вполне уверен, что так оно и вышло: «излечиться-то излечился, да, вот, жилу перерезали», – жалуется потом такой мужик. Еще больше боятся и с большой решительностью протестуют против всяких разрезов женщины. – Я своей руке не лиходейка, – категорически заявляет деревенская баба или представляет еще более убедительный резон: «лучше помру, а резать не дам, все равно, сердце зайдется – не вытерплю». Иногда и у баб, как и у мужика относительно жилы, выступают особенные и совершенно неожиданные соображения. «– Да разве ж экое нежное место можно резать?» – в неподдельном изумлении обращается баба к врачу, предлагающему ей разрезать нарыв грудной железы.
При таком боязливом отношении к простым разрезам, крестьяне тем с большим недоверием и страхом относятся к большим операциям [101]. Хотя во многих случаях страх мужика перед операщей обусловливается опасешем лишиться возможности работать и сделаться в тягость себе и окружающим, но несомненны и таше случаи, где этот страх поддерживается предубеждешем и простым непониманием. Очень многие крестьяне уверены, что доктора часто делают операции совершенно зря: «и не надо бы, а они, сейчас – резать» (Ростовск. у. Яросл. г., Волхов, у. Орловск. г., Спасск. у. Казанск. г.). «– Да что больница? – возражают крестьяне, – там знают только одно: разрезать или отрезать». «—Вишь, чем выдумал отучать народ от больницы, – негодуют на врача-хирурга, – и лекарства никакого не дает, а все твердит – резать, да резать давай». «Того гляди, отхватит руку или ногу», – подозревают докторов наиболее опасливые и робкие и, отправляя больного в больницу, напутствуют его советом: «Смотри, Ягор, не пей сонных капель, а то у сонного живо отпорсачут руку, им это нипочем, они за живорезство награду получают: смотри, не зевай» [102] (д. Радомль, Болховск. у. Орловск. г.).
По мнению некоторых, операции делаются для того собственно, чтобы узнать, какая именно болезнь находится у человека и чем ее лучше пользовать, когда она появится у кого-нибудь другого, а есть и такие убежденные люди, которые считают всякую операцию непростительным грехом. (Зарайск. у. Рязанск. г., Саранск. у. Пензенск. г.). Многие признают их только лишним мучением для больного и полагают, что согласиться на операцию – это, значит, добровольно дать себя врачам зарезать (Зубцовск. у. Тверск. г.). «– Уж лучше целой да некропанной умереть, чем зашитой,» – категорически, отказываясь от операции, решает баба. «—Нет, уж лучше от Бога смерть принять, чем доктора зарежут», – не менее твёрдо заявляет. мужик, бесповоротно pешив предпочесть операции смерть (Вытегорск. у. Олонецкой г.). Другие, видя неизбежность конца, хотя и со страшной боязнью, соглашаются на операцию. «Ну, – говорят, – все равно умирать, что будет, то будет, дай попробую» (Тульск. г. и у). Неблагоприятный исход операции в таких случаях только подкрепляет убеждение в бесполезности хирургической помощи вообще и создает всеобщую уверенность, что больного «не иначе, как зарезали».
Есть среди народа и такие закоренелые скептики, которые совершенно не верят и не признают медицины, крестят её вещью бесполезною и пустым делом, про докторов говорят, что они лечат водой, про медицинские средства отзываются: «это отрава, любая бабка скорее и лучше вылечить» – и даже, случается, полученные лекарства выливают и посуду стараются вымыть, как можно, чище. На веру они выпьют, что угодно, – только не по совету и предписанию доктора. В случае заболевания, такой скептик терпит, жмется – и пошел к знахарю [103].
В некоторых местностях таких крайних скептиков, видимо, находится немало. «—Много и таких людей, – говорит один из наших сотрудников. (Балаш. у. [104] Саратовск. г.), – которые вовсе не обращаются к докторам и говорят, что они лечат богатых и молодых, а старика скорее уморят, чем вылечат, если же не захотят уморить, то вместо лекарства дадут порошок скобленного мела или бутылку кипяченой воды: «какая от этого польза»? Людей, рассуждающих так, – прибавляет сотрудник, – пожалуй, не меньше трети всего населения, а человека, который бы не был у лекаря-шептуна, из крестьян едва ли найдешь».
Кое-где, главным образом в глухих и отдаленных от всяких центров углах и до сих пор держится, правда неясное убеждение, что врачи в больницах морят чуть ли не нарочно и попасть туда в некоторых случаях – дело опасное.
Нисколько не думая, чтобы этот нелепый предрассудок имел широкое распространение, мы, тем не менее, не думаем и того, что он был очень редким исключением [105].
Последние холерные беспорядки в Астрахани, Хвалынске и др. городах и местностях Поволжья показывают, насколько легко верит народ басням, что врачи в больницах травят больных, кладут их в гроба живыми и т. п. Достойно замечания то, что толпа, производившая эти беспорядки и верившая этим нелепым россказням, состояла, главным образом, из пришлых людей, почти исключительно, земских губерний, где, казалось бы, они могли научиться доверию и к врачам, и к больницам и что среди этой толпы не нашлось или было очень мало представителей противоположных взглядов. Если этот факт и не говорит за то, чтобы и в обычное время толпа была настроена по отношению к больницам также нелепо скептически, то он не свидетельствует н о крепости, и солидности веры в больницы и врачей: убежденный в чем-либо человек, хотя бы и мужик, даже в минуты паники и возбуждения толпы, не так-то легко даст себя сбить с толку и поверит уверениям в противном [106].
Несомненно, что в некоторых случаях это неясное представление о больницах, как об учреждениях, где «всякие дела делаются», и о врачах, как людях, которых не мешает в иных случаях и остерегаться, в глазах мужика иногда достигает полной определенности и убедительной ясности. И теперь еще, хотя и редко, – пишет нам сотрудник из Жиздринского у. (Калужск. г.), – приходится слышать, что лечиться у докторов и ложиться в больницы не следует, потому что лекарства их составляются из человеческого жира и, для добывания его, попавших в больницу доктора нарочно морят. Иногда являются чуть ли даже не свидетели, представляющие неопровержимые и совершенно убедительные доказательства этого.
«– Что же вы не отправили мать к больницу-то? – спрашивают в одном случае дочь умершей больной.
«– Да разве ж такую-то, как мать, можно в больницу отправлять? Ведь это на верную смерть».
– Почему же это на верную смерть?
– А потому, что она, мать-то, покойница, была женщина сырая да жирнящая. ведь они, дохтура-то, сморили бы её ради жира».
«– Как ради жира? Зачем?»
«– А затем, что ведь мази-то свои они из человечьего жира делают: вот, как попадется им жирный кто, они его и уморят, а там жир из него на помады вытопят».
«– Пожалуй, по вашему, все ихние порошки и капли тоже из жиров понаделаны?»
