Паутина натягивается (СИ) - Веден

Я постоял, размышляя, но потом все же зашагал вглубь растительности и где-то за третьим рядом зарослей шиповника заметил кудрявую макушку. Ага, все же Тоболь не солгал.

Мальчишка сидел на поваленном стволе дерева и читал книгу морща брови и водя пальцем по строчкам. Меня он услышал только когда я намеренно наступил на сухую ветку. Услышал и тут же вскочил на ноги, испуганно оглядываясь по сторонам и прижимая книгу к груди с таким видом, будто боялся, что ее отберут.

Да что он дерганный-то такой?

Ну хотя бы лицо у него уже не выдавало голодающего человека. До круглых щек там, конечно, было еще далеко, но они уже не западали ямами, и кисти рук тоже больше не походили своей костлявостью на лапки цыпленка.

Наконец Бинжи посмотрел в правильном направлении и заметил меня. Замер, уставившись широко открытыми глазами, явно не зная, что сказать или сделать.

Я нахмурился — несмотря на все бродящие обо мне дикие слухи, больше никто из студентов так не реагировал.

— Привет, Бинжи, — сказал я, и при первых же звуках моего голоса мальчишка вздрогнул.

— П-привет, — отозвался он с задержкой, будто не сразу осознав, что за слова я произнес. И тут же быстро проговорил: — Это твое место? Я мешаю? Я сейчас уйду…

— Эй! — я вскинул руки. — Успокойся. Это не мое место и ты мне не мешаешь. Я, собственно, тебя как раз и искал…

— З-зачем? Я… Я что-то не то сделал?

— Насколько знаю, нет, — отозвался я своим самым мирным тоном и кивнул на служившее ему скамейкой упавшее дерево: — Садись, поговорим немного.

Несколько мгновений Бинжи стоял на месте, напряженный, будто натянутая тетива. Потом все же подошел к стволу и сел. Я устроился рядом, снял заплечный мешок и положил на землю.

— Те двое убийц — те, о которых до сих пор гудит вся Академия — признались, что форма, которую они резали якобы для «эксперимента», была украдена у тебя, — заговорил я.

— У меня будут неприятности? — резко спросил Бинжи, и тут же сжался, втянув шею в плечи, будто испугавшись того, что меня перебил.

— Неприятности из-за формы? — удивился я. — С какой стати? Ты же пострадавший, а не преступник. — Но он продолжал смотреть недоверчиво, и я добавил: — Нет, у тебя не будет никаких неприятностей, и для расследования ты тоже не интересен.

— Тогда… тогда почему ты хотел меня найти?

— Вот, — я достал из заплечного мешка свой кошелек и протянул Бинжи. — Здесь тридцать серебряных мерециев, хватит заказать новую форму и еще останется немного сверху.

Подросток растерянно посмотрел на кошелек, потом на меня, потом снова на кошелек. Открыть его он даже не пытался.

— Это тебе, — сказал я на тот случай, если Бинжи сам еще не понял.

— Но… откуда? Или… Из казны? Мне, как пострадавшему? — интонация выдавала, что такой вариант казался ему невероятным.

Я с сожалением покачал головой.

— Из императорской казны сейчас даже ломаного медяка не дождешься.

— Тогда… это деньги тех убийц?

Я снова покачал головой.

— Эти монеты — часть моей награды за помощь в поимке опасных преступников, — я показал на кошелек. — Награда пришла напрямую от Северной Канцелярии, не из казны.

— Тогда я тем более не понимаю. Если это твое…? — Бинжи сделал движение, будто собирался вернуть мне деньги.

Я поднял руку, останавливая его.

— Ты первым пострадал от них, хотя ни в чем не был виноват. Мне показалось, что будет справедливо, если я с тобой поделюсь. Ну и это только треть моей награды, сильно не обеднею… — Понятно было, что парни, погибшие во время жертвоприношения, пострадали еще сильнее, но мертвецам деньги точно не нужны, а их похороны прошли за счет Академии.

Бинжи некоторое время молчал, потом открыл кошель и уставился внутрь. Сглотнул.

— Я никогда… никогда не держал в руках столько денег, — проговорил тихо.

Да, что-то подобное я и предполагал. В семье парня не только денег, но и хлеба-то была явная нехватка. Хорошо хоть читать умел.

— Почему ты не пошел к коменданту, когда эти двое забрали твою форму? — спросил я.

Подросток поднял голову и посмотрел на меня.

— Я ходил. Он даже не стал слушать, отмахнулся и выставил за дверь.

Я нахмурился — это было подозрительно… Хотя, с другой стороны, очень в характере коменданта — конфликтов он боялся и всячески избегал, перед сильными и влиятельными лебезил, слабыми помыкал.

— Я с ним побеседую, — пообещал я мрачно. — И вот еще что: если кто-нибудь из студентов что-то у тебя отберет, попытается отобрать, или будет обижать как-то иначе — скажи мне. Я разберусь.

Бинжи смотрел на меня со странным выражением, которое я не мог понять.

— Почему? — спросил он тихо. — Зачем тебе мне помогать?

Я пожал плечами. Сейчас здесь находилась моя территория, сейчас здесь должен был царить порядок, а третирование мелких и слабых этот порядок нарушало. Я ощущал это на каком-то глубинном уровне, почти невыразимом словами. Инстинкт, как говорил Кастиан? Ну пусть будет инстинкт.

— Ты не сделал никому здесь ничего плохого и не заслуживаешь дурного обхождения, — сказал я вслух.

— И это… это единственная причина?

— Ну да. Мне ее достаточно.

У подростка неожиданно задрожали губы, а потом он в голос всхлипнул. Я заморгал, с растущим изумлением глядя, как из глаз Бинжи покатились слезы, как он сгорбился, наклонил голову, будто это могло скрыть влажные полоски на его щеках и часто падающие капли.

— Ты почему ревешь? — спросил я, не пытаясь скрыть недоумение.

С плачущими людьми я сталкивался редко и понятия не имел, что в такой ситуации полагалось делать. Знал только, что взрослые люди слезы лили редко, и только от большой обиды или боли. Но к Бинжи это ведь не относилось? Деньгам он вроде обрадовался. И обещание защиты — точно не причина рыдать.

— Не… не знаю, — Бинжи хлюпнул носом.

Так, ладно. А если посмотреть на ситуацию с другой стороны? Бинжи был мелким и слабым — возможно, его следовало сравнивать с детьми, а не со взрослыми. Ревущих детей я видел довольно много — когда гулял по столице, мне часто попадались спешащие куда-то матери с детьми или даже целые семьи, и мелочь порой хныкала, а порой ревела в голос. Причины тех слез, как я помнил, оказывались самые разнообразные, от разбитой в кровь коленки до отказа родителя взять отпрыска на руки. А еще бывало, как у Бинжи, когда мелкие сами не знали, почему ревели.

Так или иначе, но я запомнил, что плачущих детей обычно утешали.

Но я-то этого не умел…

Хотя нет, не совсем. Я успокаивал малявку Тею в городе мертвых, когда она боялась. Правда, реветь она там не ревела, даром что была в несколько раз младше Бинжи.

А как я это делал?

Вроде так.

Неуверенно протянув руку, я погладил Бинжи по голове.

Тот всхлипнул громче, а потом быстрым, почти неуловимым движением развернулся ко мне, придвинулся ближе и уткнулся лицом мне в форму на груди, одной рукой судорожно вцепившись в ее материал, другой сжимая мешочек с монетами, и по-прежнему продолжая реветь.

Да, совсем как Тея тогда, только за минусом слез.

Ладно.

Я обнял его одной рукой и легонько похлопал по спине, сам ощущая, насколько неуклюжи мои жесты. И с мысленным вздохом подумал о том, как порой бывают непонятны человеческие эмоции.

Глава 20

— Ну что ты ревешь как маленький? Сколько тебе лет-то, а? — сказал я укоризненно, когда стало понятно, что своим ходом слезы не остановятся.

— П-пятнадцать, — Бинжи шмыгнул носом.

— Сколько? — переспросил я недоверчиво.

— Скоро будет пятнадцать, — поправился тот.

Еще того не легче! Я прекрасно помнил, что инициация проводилась только после того, как кандидату в маги исполнялось восемнадцать лет — раньше ни тело, ни разум не были способны справиться с мощным потоком силы.

Кастиан как-то вскользь упомянул, что в старые времена некоторые кланы проводили эксперименты — категорически неодобряемые Церковью и имперскими законами — и заставляли инициироваться детей и подростков. Выживших среди тех не было.