Будущее - Глуховский Дмитрий Алексеевич

Подкрадываюсь к двери — к висящей на одной дохлой петле двери, которую мы же сами накануне высадили, — и приникаю к глазку. Черно. Вспоминаю: мы его заклеили снаружи. Прекрасно.

— Что происходит? — спрашивает у меня Аннели.

— Спокойно, — говорю я себе.

Мерзким старческим голосом дребезжит дверной звонок — звук до того неуместный в новом мире, что я не сразу понимаю даже, что он имеет отношение к этому моменту, к этой квартире, что он раздается сейчас и здесь, а не пятьсот лет назад в мелькающем на фоне нашей драмы историческом кино.

— Молчите, — предупреждаю я Аннели.

Но сразу вслед за звонком на дверь обрушиваются чьи-то кулаки. Стучат так, что я уверен: сейчас она рухнет внутрь; а у меня ничего не готово.

— Аннели!

— Кто это? — кричит Аннели.

— Откройте, Аннели! — За дверью переходят на громкий шепот. — Мы свои. Из партии.

— Из какой еще партии? — Она распрямляется, складывает руки на груди.

— Из п’ртии! Х’сус нас п’слал... За т’бой... — глотая гласные, вступает другой голос — не того ли упыря с переплатанным лицом, который хотел мне п’мочь в лифте? Точно — его.

— Не открывайте... Не вздумайте! — Я хватаю ее за руку.

Аннели высвобождается, вывинчивается — теряет равновесие и чуть не падает.

— Какой еще Хесус?! — нетвердо выговаривает она.

Неужели Рокамора действительно никогда не говорил ей о том, чем занимается? Притворялся обычным человеком? Скрывать такое от женщины, с которой живешь... Браво.

— Не слушай их. Это убийцы, — говорю я ей. — Головорезы.

— Хесус! Твой парень! — настаивают за дверью.

— Не знаю никакого Хесуса!

— Аннели! Мы должны вытащить тебя отсюда, пока тебя не убрали! — шипят в коридоре.

Вовремя я.

Мне вдруг хочется думать, что Шрейер действительно настолько хитроумен, как я полагаю, и что кто-то подстраховывает меня в этом моем деле, что меня не оставят один на один с боевиками Партии Жизни. Эти типы в лифте выглядели как наемные убийцы, и под плащами у них, готов биться об заклад, не кружевное белье. Мы не в кино, и я со своим скромным инструментом против троих вооруженных террористов не выстою. Убрать девчонку прямо сейчас, пока внутрь не ворвались ее спасители?

— Послушай! — Я беру Аннели за плечи. — Я не из социальной службы. Это я должен тебя вытащить отсюда, я, а не они, понимаешь? По просьбе Вольфа.

— Вольфа? — Она старается сфокусироваться на мне, на том, что я ей говорю.

— Вольфганга. Цвибеля. Я его друг.

— Вольф? Он живой? Он живой?! — Она вспыхивает.

— Живой. И он попросил меня...

— Где он? Почему не звонит?!

— Прячется, — тороплюсь я. — Вчера тут были Бессмертные, так? Вольф сбежал, а тебя оставил...

Аннели щурится и кивает.

— Ты же не думала, что он тебя бросил?

— Эй! Чей это голос? — кричат из-за двери.

— Эти люди... — Я киваю на дверь. — Их отправили, чтобы зачистить тут все. Бессмертные должны были ликвидировать Вольфа и тебя тоже — как свидетеля, понимаешь?

Она кивает. Помнит наш первый разговор.

— Но что-то пошло не так, — продолжаю я. — Теперь эти головорезы должны доделать за них всю работу. Убрать тебя.

Аннели молчит. И за дверью тоже стихли — вслушиваются.

— Ну и пусть делают что хотят. Мне плевать!

— Что ты такое говоришь?!

— С какой это стати Вольф обо мне беспокоится? Он сам меня оставил этим тварям!

— Ему пришлось!

— Предупреждаем... — рычат в коридоре.

— Замолчите! — кричит им Аннели. — Замолчите, или я вызову полицию!

— Да что ты за дура-то?! — Там теряют терпение.

— Они сейчас выломают дверь, и нам с тобой конец! Надо бежать! Тут есть еще выход?

— Кто там у тебя? Не слушай его! Считаем до трех...

— Вольф... Что он сказал?

— Сказал, что любит тебя. Что я должен тебя вытащить...

— Один... — начинают считать там.

— Ты отведешь меня к нему?

Дверная ручка начинает дергаться, стучать. Они пробуют ее на прочность, понимают, что придется выносить дверь.

— Да! Да, я тебя к нему отведу!

Аннели вцепляется ногтями в мое запястье — до крови, — перегибается пополам, а потом ее выворачивает на пол. Я еле поднимаю ее, тащу за собой в спальню.

Грохот! С порога вижу — замок с мясом, с трухой вырывает из створки, дверь отскакивает в сторону, налетает на диван. В щель просовывается рука, шарит вокруг.

Мы уже в спальне, запираю дверь на какую-то смехотворную щеколду — хорошо, замок не электронный, — выталкиваю Аннели на балкон. Оказываемся в каменном мешке, который выглядит как внутренний двор-колодец трехэтажного дома. Потолок выкрашен в голубой, посреди двора насыпан песочек, воткнуты пара дешевых композитных деревьев и качели. Балконы в три ряда завалены барахлом, окна пялятся друг на друга в упор. Подходящее место, чтобы выйти покурить, притворяясь, что все это находится где-нибудь снаружи и черт знает когда, а не сегодня и в кишках башни на восемьсот ярусов. Рокамора, наверное, так и делал, мечтательно и рассеянно глядя в объектив десятка шпионящих за ним камер.

— Оставь меня в покое!

— Приди в себя! — Я встряхиваю ее.

— Где они?! — орут в квартире.

Выпихиваю ее с балкона — мы на третьем этаже — вниз, держу за руки, она вяло, как повешенная, дрыгает ногами, пока я прицельно опускаю ее на уровень ниже, потом перемахиваю через ограждение и прыгаю за ней.

Мы в лоджии, уставленной крохотными столиками под романтичными зонтами. Один из столов перевернут, на нем распласталась Аннели. Рядом сидит пара обалдевших голодранцев, — он и она — в чью трапезу она вмешалась. На полу — перевернутые тарелки, вывалившиеся спагетти похожи на два клубка глистов в сливочном соусе. А ла карбонара.

— Скорее! — Подхватываю ее под мышки.

Извиняясь, расшвыриваю столики, тяну Аннели за собой на буксире через увитый композитным плющом зальчик дешевого кафе на средиземноморскую тему — в стороны прыскают заморенные официанты в тонких усиках, балансируя дымящейся пиццей с водорослями, — и, еле обнаружив выход, наконец мы выпрыгиваем в коридор.

Тут такой же бардак, как и этажом выше, только с другим акцентом. Иероглифов нет, весь ярус, кажется, арабский. Арабские прачечные, арабские забегаловки, арабские проктологи. Тьма тьмущая арабских проктологов, и все, видимо, преисполнены ностальгии, раз малюют себе вывески на своем полудохлом языке.

Этот уровень я не изучал, теперь приходится бежать наугад. Аннели виснет на моей руке — ей сейчас, конечно, не до марафона. Сзади уже гремит что-то, слышится сиплая брань, но нет времени оглядываться. Я вклиниваюсь в толпу, пробираюсь сквозь неповоротливые тела, распихиваю эти бурчащие туши, моя ладонь намокла и стала скользкой, и я боюсь, что Аннели, моя драгоценная добыча, моя золотая рыбка, сорвется с крючка, выскочит из моего зажима и сгинет в этом болоте.

Вижу указатель: лифты. Еще немного — и мы спасены. По крайней мере я.

Но...

— Оставь меня! Эй!

Аннели останавливается как вкопанная, словно рыбешку, которую я спиннингом вытягивал себе на обед, вдруг заглотила акула.

Оборачиваюсь — она смотрит не на меня и дергает не той рукой, которую я сжимаю. Кто-то поймал ее, она пытается высвободиться из чьих-то клещей! Толпа выдавливает из себя страшную харю с пятнистой от трансплантаций кожей. Они нагнали нас, нагнали ее и держат.

— Дура! — слышу я. — Он не наш! К тебе его подослали!

— На помощь! — Я деру себе глотку криком. — Убили!

Дотягиваюсь — и вслепую тычу в пятнистого шокером. Трясется и валится наземь кто-то другой, но уже начинается давка, уши мне забивает неизвестно чьим тонким воплем, я перехватываю ее руку поудобней и вырываю Аннели из чужих челюстей.

Толпа взрывается мгновенно: в мире бессмертных людей даже воображаемое убийство имеет килотонну мощности. Лифтов мы достигаем за минуту отчаянной борьбы с потоком, еле выплыв; наших преследователей, кажется, снесло течением — по крайней мере, когда я вызываю кабину, мне никто не мешает. Лифт в стеклянной шахте падает на наши головы откуда-то сверху, но мне кажется, что он ползет еле-еле, что он не успеет добраться до нас, прежде чем до нас доберутся наши преследователи.