Полуночное танго - Калинина Наталья Анатольевна

— Я, собственно говоря, по делу к вам заскочил, — мямлил Чебаков, комкая в руках фуражку. — Просили меня наши работяги, чтоб я им встречу с вами организовал. По-вашему, это творческим вечером называется. Мне тут один старый механизатор и говорит: «Чего вы от нас такого человека прячете? У него же ужас какая умная голова — и про заграницу знает, и про царей, и про сельское хозяйство. Ты его, говорит, Палыч, в наш клуб зови на собрание, а мы спросим у него, какую пшеницу на будущий год лучше сеять и как с парами быть. Вон в том кино, которое он написал, усатый председатель орден схлопотал. За высокий урожай. Глядишь, Палыч, и тебе повесят на грудь цацку». Вот же народ у нас какой ушлый да дотошный! Уж вы не откажите им, Михалыч.

Чебаков вспотел и полез в карман за платком.

— Спасибо, Иван Павлович. Конечно же, не откажу. Вот только брат найдется.

— Понимаю, понимаю. Мы вас не торопим. Это, так сказать, с прицелом на будущее. Ну, желаю творческого вдохновения.

Чебаков распахнул дверь и столкнулся нос к носу с запыхавшейся Даниловной.

— Ну вот, небось и она по вашу душу прибежала. За советом безотлагательным. Либо куры соседские нашкодили в огороде, либо детвора яблоню обнесла… Ну да, вы ведь по их понятию все знать должны, раз вас по телевизору показывают. Вот ведь чудаки… А дышит-то как — словно на Колодезный бугор подымалась.

Даниловна стояла на пороге, с трудом переводя дух.

— Там… Михаила нашли, — тихо сказала она.

Плетнев почуял неладное.

— Ну, а мы тут как раз про него вспоминали, — обрадовался Чебаков. — Как говорится, легок на помине.

Даниловна всхлипнула и вытерла глаза концом своего платка.

— Саранец его над островом выловил. «Ракета», говорит, прошла, а я вижу, что-то черное посередке плывет. Коряга не коряга… Ближе подъехал — Михаил! Я, говорит, сразу его признал, хоть и распух он, как колода. Крючком зацепил, каким переметы вытягивают, и на берег приволок. Эх, Мишка, Мишка, что же ты, дурак, наделал…

На берегу уже собралась вся станица от мала до велика. Люди молча расступились, пропуская к воде Плетнева с Чебаковым. Саранцев курил, восседая на носу своей моторки, которая покачивалась на волнах от только что прошедшей самоходной баржи. В такт ей мерно покачивался большой темный предмет. Поблескивали на солнце металлические пуговицы кителя.

Ермаков пропустил Плетнева вперед, тихонько прикрыл дверь кабинета. Здесь было душно. Из открытого окна тянуло речным илом и бензиновой гарью — во дворе двое милиционеров возились с мотоциклом, прокручивая мотор на самых высоких оборотах.

— Вот, значит, как оно все обернулось, — сказал Георгий Кузьмич, шумно усаживаясь за свой стол. — Так, так… Саранцева мы допросили самым подробным образом. Он переметы возле острова проверял. Говорит, на работу не вышел из-за ссоры с завгаром, который отстранил его от машины. Все по той же причине пьянства. — Ермаков курил «беломорину», стряхивая пепел в помятую консервную банку на подоконнике. — Саранцев показал, что после того, как прошла десятичасовая «ракета», увидел на стремнине странный темный предмет. Говорит, с ходу признал вашего брата. По кителю, который сам дал ему нынешней весной.

— Вот и концы в воду, — неожиданно для себя заключил Плетнев.

Ермаков укоризненно посмотрел на него из-под низко нависших бровей.

— Ну зачем же так, Сергей Михайлович?

— Я вас цитирую.

— А-а, вы про наш первый разговор!.. — Георгий Кузьмич отвернулся к окну, стряхнул пепел мимо пепельницы. — Понимаете, тут вот какое дело… Словом, вчера нашего товарища из уголовно-следственного отдела наконец-то допустили к пострадавшей Царьковой. Так вот, она самым категоричным образом заявила, что ни в коем случае не хочет, чтобы мы возбуждали уголовное дело. Того же мнения ее дочка и младшая сестра. На мой взгляд, их поведение довольно странное, а там кто их поймет.

— Думаете, дело в том, что они подозревают Михаила?

— Понятия не имею. Царьковы есть Царьковы. Ну а мотивы преступления довольно ясны: Лариса Фоминична в свое время стала преградой на пути его брака с Марьяной Фоминичной, уговорила ее избавиться от ребенка.

— Вы и об этом знаете?

— Да, я и об этом знаю. Что поделать? До нас тоже слухи доходят. Уши не заткнешь. Но в данном случае мы их проверили.

— То есть?

— Мы допросили Фролову, дочку Марьяны Фоминичны. Она все подтвердила. Конечно, не Бог весть как все это убедительно и вообще, что называется, поросло мхом за давностью лет, однако же других мотивов я в настоящее время не имею.

— То есть, если я вас правильно понял, вы хотите, как вы выразились, за неимением других мотивов списать это преступление на моего брата. Благо, что мертвые молчат.

Ермаков развел руками.

— Поставьте себя на мое место. Областное начальство ни за что не позволит нам оставить это дело открытым — с меня шкуру живьем сдерут. А тут… Разумеется, наш разговор преждевременен, пока не известна причина гибели вашего брата. Если она окажется насильственной, тогда все завертится с новой силой.

Плетнев встал, ощущая в ногах странную слабость. Ему казалось, они стали хрупкими и вот-вот сломаются, сделай он хоть один шаг.

— Поверьте, я не собираюсь так просто взять и списать это преступление на вашего брата. Совесть не позволяет это сделать. А тут еще эти следы под окнами пострадавшей. Много следов. Вы не помните случайно, какая обувь была на вашем брате в тот день?

— На нем были кирзовые сапоги, довольно новые. Я обратил внимание, когда он сидел у меня в номере. Брат носил обувь сорок четвертого размера.

— Ясно, ясно. Черт побери, хитрит эта баба. Ой вижу — хитрит, а на чистую воду вывести не могу.

— Вы о ком?

— Да о фельдшерице. Она божится, что не договаривалась в ту ночь с Михаилом ни о какой встрече. Саранцев же сказал, что Михаил наведывался в Дорофеевку только из-за Марьяны Фоминичны.

— Я тоже так думаю. Кстати, он был у Царьковых за десять минут до выстрела. Лиза… Елизавета Васильевна мне рассказала. Приходил за двустволкой, а ее на месте не оказалось.

— Так-так… — Ермаков встал из-за стола, подошел к окну. — Либо следы хотел замести, либо…

— Стал невольным свидетелем преступления.

Ермаков смотрел во двор, откуда раздавался захлебывающийся рев мотоцикла.

— Словом, поживем — увидим. Главное — докопаться до правды, какой бы она ни оказалась. Верно?

— А моторка главврача нашлась? — спросил Плетнев уже возле двери.

— Пока нет. Обычная кража. В нашем районе за лето бесследно исчезает десятка два, а то и больше лодок. Перекрасят, перегонят вверх или вниз по реке и, как вы выражаетесь, концы в воду. — Ермаков невесело улыбнулся. — А вас это дело с какого боку заинтересовало?

— Вчера на Царькову-младшую чуть моторка не наехала. Средь бела дня.

Он вкратце рассказал Ермакову о случившемся.

Георгий Кузьмич сделал пометку у себя в блокноте.

— Сергей Михайлович, не хочу, чтобы у вас создалось неблагоприятное впечатление о нашей работе. Ведь мы всего-навсего районная милиция. Стараемся в меру своих возможностей, да только они у нас, как я вам уже говорил, весьма ограниченные. Ну, до завтра. Женя подбросит вас домой.

Он широко распахнул перед Плетневым дверь.

Плетнев попросил шофера высадить его возле почты и спустился проулком к дому Царьковых. За день он несколько раз вспоминал о Лизе, но как-то вскользь и неопределенно. Он мог представить ее загорелое лицо с крупным, слегка вздернутым носом, высокий гладкий лоб, тонкие губы… А вот его выражение ему представить не удавалось.

Лиза вышла ему навстречу из сада, хотя он даже не успел ее позвать. Она куталась в большую клетчатую шаль, такую, какая была у его матери, хотя клонящееся к закату солнце еще не растеряло свое щедрое тепло. Плетнев кивнул ей и, не дожидаясь приглашения, сел на скамейку под вишней.