Хозяин теней. 3 (СИ) - Демина Карина

Побегу. Если ноги понесут. Но я на них хотя бы стоять способен. Пока. Как надолго хватит, не знаю, но тут уж без вариантов.

Только…

Свет и тьма.

Материя и антиматерия. И в тот раз со светом в подвалы соваться не стали. Вряд ли не желая оскорбить древний славный род. Скорее имелась другая причина, куда более банальная.

— Бахнет? — уточняю, потому как появились в душе некоторые подозрения. И по улыбке Варфоломея понимаю — бахнет и ещё как.

Только ему оно и в радость.

— Нет, — я мотаю головой. — Надо как-то… Подумать.

Как думать, когда огонь мозги плавит. Того и гляди в ботинки стекут…

— Тогда, — я смотрю на Варфоломея, который всё-таки сумел сесть, прислонившись к стене и сейчас зсжимал и разжимал кулаки. — Я их вытащу. Сперва вытащу. Потом Закрою шкатулку. Принесу тебе. Будет время уйти. А ты… Ты как-нибудь.

Как-нибудь так.

Своими силами.

План из ряда вон. Но какой уж есть.

— Окно, — Варфоломей облизывает губы. — Бей. Через него выкинешь. За границей дома свет ослабнет. Пространство. Открытое.

Логично.

Выходит, это только мне мозги плавит. Мог бы и сам додуматься, что через окно уходить проще.

— Что там с… людьми?

Пока сидим, переводим дыхание, то и поговорить можно. Немного.

— Не знаю. Аристарх велел вниз идти… твоя тварь что-то принесла. Сказала.

Предупредила.

— Сидели… этот… секретарь вышел. Я не идиот. За ним приглядывали. Трое.

— Трупы там, — говорю, чтоб в людях не сомневался.

— А Михаил эту шкатулку… Татьянке… она открыла и… всё. Больше почти ничего. Пока ты вот…

Я вот.

И пытаюсь думать.

— Я тень не слышу.

— Это свет, — объяснил Варфоломей. — Свет. Жжёт. Чем дальше… чем больше тени, тем сильней. Нам повезло. Не выплавил. Я привык, когда… Б-благословение. И ты вот держишься.

Ага, у меня тоже, выходит, худо-бедно иммунитет имеется. Ладно, поболтали и хватит. Надо возвращаться.

— Не противься, — сказал он, поднимаясь уже на четвереньки, но потом снова сел, явно осознав, что для гордой битвы на своих двоих его сил не хватит. — Просто не противься ему. Позволь себя очистить.

Очистить?

Нет, сгореть не сгорю. Варфоломей вон вполне живой, пусть и дышит тяжко. Значит, стоит прислушаться.

— Иду. Буду… возвращаться. Постараюсь… быстро.

Кивает.

Теперь вдох. Если не дышать этим грёбаным светом, то… То шансов выжить станет больше. Вспомнить.

Комната довольно большая. Окна тоже большие. Бить надо так, чтоб с первого раза. Чем? Стул? Нет, тело мелкое, стулом не намашешься. Нужно что-то тяжёлое и компактное.

Пресс-папье.

В столовой, кажется, устроили торжественное подписание договора. Не знаю уж, чья это идея, но так даже лучше. Первый этаж. Из окна падать ниже.

Проще.

Осталось сделать, чтобы можно было упасть.

Вхожу, как в раскалённую печь, правда, кажется, выносить этот жар немного легче.

Шаг.

И ещё шаг.

Шкатулка. Красивая, чтоб вас. Переливается драгоценными камушками. Даже сияет, как нарисованная. И содержимое сияет. Тоже, как нарисованное. Тянет заглянуть в шкатулку, но это потом.

Окно.

Пресс-папье в виде каменного шара успело напитаться сиянием. И руки оно опаляет до самых костей. Кожа шипит. В нос шибает палёным. И больно. Но хорошо. Боль только подстёгивает. Кинуть эту бандуру у меня сил не хватит, поэтому просто ковыляю, прижимая её к груди, и бью в стекло. А то дрожит, но держится. Чтоб его. Заговорённое? Нет, Варфоломей предупредил бы. Или не подумал? Не важно. Если и заговорённое, то стучаться можно хоть головой. Второй удар получается чуть мощнее. И камень с шипением впечатывается в стекло, по которому стремительно расползаются мелкие трещинки. Значит, сияние и на эту магию действует не самым лучшим образом. Ещё удар. И ещё. Окно дрожит, но не рассыпается, а потому, когда я, стиснув зубы, бахнул снова, и стекло подалось, то и камень вывалился из рук. Наружу. И я сам едва не вывалился в круглый пролом. В лицо пахнуло свежим ветром, туманом и лилиями. Дерьмо.

Ничего хорошего этот запах не предвещает. Значит, надо поспешить.

Я дышу. Секунду или две просто дышу. А потом, стащив грязную рубашку, раздираю её. Обматываю тряпками руки. И уже так давлю на стекло, ставшее почему-то мягким. Оно не осыпалось от трещин, но плавилось, тянулось этакими нитями. И те, раскалённые, прилипали к ладоням. От жара тряпки защищали слабо и я взвыл. Чёрт бы вас всех… Больно.

Давай, Громов.

Раз-два.

Продышался и к столу. Так, Тимоху я не сдвину. Значит, начнём с Таньки. Она лежала, вытянув руки, которые даже сейчас продолжали сжимать шкатулку. Кожа у неё не просто покраснела. Ладони покрывала корка из лопнувших пузырей, сукровицы и жжёных лоскутьев.

Ничего.

Разберемся. Здешние врачи, они вылечат. Обязательно. Кажется, я говорил это вслух. А пока подсунул руку под грудь. Дёрнул. Давай, Танечка. Открой глазки. Помоги мне.

— Савка? — в окне показалась взъерошенная голова. — Савка, что тут творится?

Метелька⁈

Я выдохнул с немалым облегчением и таки сумел сдёрнуть Таньку с места. Её голова качнулась и запрокинулась, но, вроде, сестрица дышит. А раз дышит, значит, живая.

Так. Потом.

Всё потом.

— Савка, чего тут. Там бахнуло, и все попадали! И потом жёлтое такое облаком поползло. А из машины мужик вышел. И с огнём. Наш в него бахнул, и всё. Кабздец. Нашему. И ещё двоим, которые сунулись. А я спрятался. А этот в дом! Я тоже хотел, но забоялся. И ещё…

— Еремей где?

— Не знаю! — в голосе Метельки послышались хнычущие ноты. — Савка, чего делать? Делать чего?

— Помогай! — рявкнул я. — Свет чуешь?

— Да так. Вижу. Чуять не особо. Будто свербит чего-то. Терпимо.

— Тогда лезь.

Вдвоём будет легче, чем одному.

— Только на окно кинь чего.

Плавленое стекло, думаю, плавленым и останется. Метелька стянул куртку и набросил на подоконник. Взобрался он с лёгкостью. И под вторую Танькину руку поднырнул.

— Ох ты ж…

— Молчать. Времени нет. Вниз надо. Там очнётся. Но лучше бы, чтоб нет.

Потому что ожоги — это больно. И страшно. Амулеты же искать — где их искать? Хотя там, у покойников снаружи, должны быть. И тянет расспросить Метельку поподробнее.

Но потом.

Татьяну мы просто выпихнули в проём. Надеюсь, шею себе не свернет.

— Дед, — я повернулся к столу, позволив перед этим сделать пару глотков воздуха. После здешнего жара тот показался ледяным. — Сейчас его. Потом Т-тимоху.

А там, если получится, и новоявленного братца, который, как и прочие, лежал себе смирнёхонько.

— Рассказывай, — я пытался поднять деда, но он был куда тяжелее Таньки. Может, всё-таки закрыть крышку и позвать Варфоломея?

А тварь?

Если тварь очухается раньше времени, то с нею точно не сладим.

Нет. Сами.

— Так… рассказывать-то чего?

— Всего! Метелька, не беси меня.

— Не бешу, — буркнул он. — Погодь. На пол положим и там потащить… и сейчас.

Он метнулся к окнам и рывком сдёрнул гардину. Точнее попробовал, но ткань затрещала и повисла. Хотя мысль понятная. Так, вдвоём содрали, кинули на пол и на неё, рваную, уже столкнули деда. К окну дотянем, а там только перевалить.

— Я во двор пошёл. Смотреть за этими вот. Ну и наши там-то. Варфоломей сказал, значит, чтоб глаз не спускали. Они и не… но они смирно сидели. Так, кто-то покурить вылез и всё. Я дальше, чтоб никто не заприметил.

Тянуть на гардине было проще, чем руками. А вот поднимали деда в четыре руки. И без Метельки я бы точно не справился.

— Еремей?

— Сказал, что всё больно благостно и это ему не нравится. Велел мне близко не соваться, и если чего — тикать да прятаться. Я и не совался. А потом этот, который секретарь, из дому вышел и сказал, что вроде как договор будут подписывать. О свадьбе. И замирении. И ещё чего-то там. А потому всем велено в дом идти. Те-то зашумели, обрадовались. Небось, думали, что так стол накроют. Когда важный договор, то всех угощают. Принято.