Фебус. Ловец человеков - Старицкий Дмитрий

– Давно это было, – закончил свою биографию легист. – С тех пор шатаюсь по университетам Европы. Последние пять лет изучаю гасконские фуэрос – очень увлекательный и совершенно не поддающийся классификации материал, сир.

– А из-за чего резались? – спросил я его с ехидцей послезнания. – Девку, что ли, не поделили?

– Если бы не поделили, сир. Много хуже. Молодой ученик скульптора Ромиро из рода Монтекки совратил невинную тринадцатилетнюю девочку из нашей семьи, уже засватанную за конта. – Легист ненадолго замолчал, потом сказал с выдохом: – Юлию… Она потом от позора зарезала себя кинжалом. Как можно стерпеть такое оскорбление?

– А может, это была любовь? – предположил я, припомнив щемящую музыку Нино Рота.

– Скажете тоже, сир… Какая любовь может быть у тринадцатилетней девочки? А вот совратить невинность очень легко.

Вот такой вот легист мне достался – большая умница, но дикий бретёр, как погляжу. Пока он при мне только на временные платные консультации приставлен. А там будем посмотреть. У него кроме необходимых мне знаний и умений есть еще очень симпатичная черта – отсутствие в Наварре каких-либо корней. Про связи его с гасконской знатью не поручусь, потому как не знаю, где он тут пять лет лазил, по каким замкам, изучая местные фуэрос. Но это уже работа шута – выяснить темный бэкграунд маэстро Франческо делла Капулетти.

Оглянувшись, увидел из-за широких плеч Марка, который легко, но гордо нес мое знамя, как на изгибе дороги замыкающие нашу колонну валлийцы ярко выделяются на фоне пожухлой зелени крупными рыжими мулами и белыми плащами. Лучники оказались самыми умными – пошили себе за вечер пыльники из тяжелого неокрашенного шелка. На левом плече каждого из них красовался черный геральдический горностай. Нечто среднее между египетским крестом с раздвоенной нижней лапой и пиктограммой человека. Не вышитый, а нашитый из кусков черного сукна – аппликация называется. Рядовые валлийцы, к моему удивлению, легко приняли орден и свое служение ему. А может, чем черт не шутит, когда Бог спит, – у них свои вассальные обязательства перед Ллевелинами, которые наружу не выпячиваются. Надо будет намекнуть дону Оуэну, чтобы тот послал весточку на родину и пригласил на службу еще стрелков. Десятков так семь-восемь. Не помешают.

Да, еще… издал я указ, пока только по Беарну, что рыцарь чести ордена Горностая имеет право на обращение к себе «дон». Это большая честь на Пиренеях, в этом веке не каждый нобиль имеет на нее право. Престиж ордена стоит поднимать на самую верхотуру феодального почета, раз уж звание орденского рыцаря никак не сопряжено с земельной раздачей и денежной рентой.

Ну, наконец-то въехали мы в Сен-Жан де Люз, а то надоело пыль глотать…

Подозвал к себе алькайда, и когда тот подъехал ко мне на своем «пони», спросил:

– Теперь куда?

– В порт, сир. Время обеденное, а там хорошая рыбная таверна. Можно спокойно пообедать с видом на корабли. На веранде и во дворе на всех места хватит. Там нас алькайд де Люза сам найдет. А за коней не беспокойтесь, найдется кому их обиходить.

– А разве вы не одна община?

– Одна, сир. Но согласно первому договору, заключенному еще пятьсот лет назад, мы сами выбираем себе хунту и двух алькайдов. У басков алькальды делят время, а мы поделили территорию. Наш народ все же больше приучен к единоначалию. Вот за этим поворотом, сир, шагов сто проехать – и мы на месте.

– Баски с вами в этом же городе живут?

– Нет, сир, они через реку в городке под названием Сибур. А вот евреи живут у нас, на том берегу их сильно барон притесняет.

– Отдельным кварталом?

– Что вы, сир, их тут мало, чтобы селиться целым кварталом.

– Тогда, на будущее, не допускайте этого.

– Чем это нам грозит, сир?

– Они поставят стену вокруг квартала и заведут в нем свою власть, свою полицию и свой суд. И не пустят туда городскую стражу ловить укрывшихся преступников из числа своих. А потом, когда им станет выгодно, они вас же и обвинят, что вы их загнали в гетто и притесняете. Так что пусть живут среди людей и по законам города, а не своего квартала.

Сам городок Сен-Жан де Люз по архитектуре ничем не отличался от остальных поселений басков на этом берегу. Первые этажи – из камня, вторые – каркасные с заполнением из сырцового кирпича. Все стены ярко выбелены, на крышах – рыжая черепица. Двери, балки и жалюзи – ярко-красные. Не подумаешь даже, что тут норвежцы живут.

Впрочем, ничего странного. То, что очень хорошо приспособлено к окружающим условиям, перенимается очень легко. Те же запорожские казаки, переселенные императрицей Екатериной Великой на Кубань, быстро отказались от турецких шаровар и переоделись в черкески. И кавказскую же рубаху – бешмет, надели вместо вышиванок. И бурку переняли. И ноговицы обули, оставив малороссийские чеботы лишь для работы по дому. Потому как по тем горкам Северного Кавказа, поросшим диким кустарником, лазить в местной одежде удобней. Это потом уже цари кодифицировали им эту одежду как казачью униформу.

Так и тут – мурмана не всегда от баска и отличишь, разве что высоким ростом и светлой шевелюрой. Да и то не всегда. И матросские галстуки – прямо советские пионерские, они носят. И береты. Разве что на море сохранили свои старые наработки, типа штормовок из кожи тюленя, но это у них баски сами активно перенимают. Такая вот культурная диффузия.

На постоялом дворе без названия, который алькайд обозвал таверной, умылись, почистились, обиходили лошадей.

И только я в компании легиста приступил к дегустации кальмара, приготовленного в собственных чернилах – вот ни разу такого не ел в прошлой жизни, как прибежал дамуазо Филипп и, вопреки своему обыкновению, еще издали громко закричал, размахивая руками для доходчивости:

– Сир, там в порту стоит та лоханка, которая нас в Руан отвозила.

И видя, что я не врубаюсь, добавил:

– На ней должен был сюда ваш паж Иниго приплыть.

– Иниго де Лопес? – вскочил я на ноги. – Где он? Веди его сюда.

– Нет его на корабле. Шкипер сказал – домой унесли.

– Как унесли?

– Так он же раненный в обе ноги, сир.

Лицо юного дворянина выражало скорбь за товарища.

– Давай ко мне сюда шкипера, – приказал я и продолжил прерванную трапезу, впрочем, уже без особого аппетита – испортили.

Встревожился я за своего пажа. Чувствовал свою вину за то, что, не разобравшись в новых реалиях, послал мальчишку на верную смерть. А теперь еще – долгую и мучительную смерть. При современном-то уровне медицины, где у врача «персональное кладбище» больше, чем у любого старого вояки…

– Продолжайте, мэтр, – обратился я к обедавшему со мной легисту, когда Филипп убежал за шкипером.

Король не должен показывать дружественному окружению свои слабости, ибо они делают его уязвимым для окружения враждебного.

– Таким образом, ваше величество, в Лангедойле все опирается на службу бальи, а в Лангедоке – на сенешалей. Сенешальство – вот где кроется ключ к управлению этими землями, а не в их феодальной структуре. Виконтства здесь большие по территории – иной раз в них не только по нескольку сенешальств, но они даже не совпадают границами с сенешальскими округами, не говоря уже о барониях, – вещал краснобай от юриспруденции, явно нравясь сам себе. – Но самое интересное то, что тут, на юге, в отличие от севера Галлии, не прижилась система частного откупа налогов. Как только появляется новый налог, то штаты провинции или хунта города моментально откупают его и собирают сами, без посредников. И таким образом население меньше страдает от злоупотреблений сборщиков, а сеньоры получают свои сборы без дисконта. Крупные города на юге достаточно развиты, чтобы эффективно самоуправляться, и мечтают о выделении их территорий в отдельное сенешальство, и готовы за эту мечту солидно раскошелиться. Так же, как и за права сеньора города. Нельзя только допустить продажу муниципальных должностей за деньги, лучше законодательно укрепить выборы городских чиновников.