— Это им ещё зачем? — удивился толстяк. — Сгорят же все. Вот уж дурьи головы. Видно, у них от зла совсем ум отнялся.
— Или придумали, как уберечься.
— Может, и так, только не верю я. У них одна дорога — дождаться пока камни погаснут, а там уж…
Он неопределённо покрутил пальцем в воздухе.
— А что это ты ко мне сразу же заявился? — без обидняков спросил Твёрд.
— Что значит «тоже»? — вскинул брови товарищ. — Я думал, что первым узнал о приезде, вот и поспешил, чтобы, значит, никто…
— Опоздал ты. Только что Завид приходил.
— И опять, небось, вино твоё хлебал?
— Хлебал-хлебал, да ещё посоветовал уезжать подобру-поздорову.
Толстый волхв, удивлённо выпучив глаза, посмотрел на Твёрда:
— Как это «посоветовал»? — уточнил он. — Завид у нас теперь себя превыше слова государева ставит?
— Я ему на это и намекнул, а он обиделся, похоже.
— Ну, тот, кто обижается, тот сам себе камень на шею вешает, — отмахнулся Мал. — Завид, конечно, фигура не малая, и при Государе пригрелся, и в совете под себя всех подмял, да только я его душонку насквозь вижу.
— Откуда непочтение такое?
— А оттуда. Ты там в своей крепостце сидишь и знать не ведаешь что творится, а у нас тут дела, почитай, что хуже, чем в горах Гнилых творятся. В хоромах государевых чужеземцы обретаются. Совет уже почитай, полгода как не собирали, все волхвы наособицу друг от друга, ни единства, ни доверия и в помине нет. В порт корабли приходят странные, команда на берег не сходит, а товары все в глухо заколоченных ящиках везут, в том числе и в Завидов дом. А хуже всего, что многие из наших с тобой братьев затворяться стали, да волшбу творят такую, от которой у любого порядочного человека живот скрутит.
— А куда же тайный приказ смотрит?
— Туда и смотрит, — — покачал головой Мал. — От приказа, почитай, только что название и осталось. Воеводу Могуту, что приказом командовал, ещё весной отравил кто-то. На жену молодую грешили, да ничего не добились: с ума она сошла, то ли от горя, то ли от вины, богов не побоялась — себя порешила. А после этого, нового воеводу так и не поставили. Шепчутся некоторые, что Завид сам в тайный приказ руки запустил, да за верёвки дёргает, вроде как в вертепе ярмарочном.
— И Государь старика не приструнил?
— По первой щёлкал по носу, да только я тебе скажу по секрету, что самого Государя уже месяц никто не видел.
— Как так?
— А вот так. Никого он не принимает, ни с кем боле не беседует, окромя пары тройки таких образин, которым-то и здоровья при встрече желать пакостно.
— Выходит, плетут против Государя заговор?
— Может, и плетут, да обсудить это не с кем. Ловко нас всех рассекли, разогнали по норам, а многих, так думаю, и втянули намертво в эту гнусь. Я потому и к тебе пришёл поскорее, чтобы не успели и тебя науськать. Опоздал, выходит.
— Не опоздал. Я не баба слободская, чтобы словам первого встречного верить, да проклятий пугаться. А что с государевыми людьми? Неужели не осталось верных, кто бы обрубил всю скверну одним махом?
— В том-то всё и дело. Кого на дальние рубежи услали, кого с посольствами отправили, а кто-то странной смертью помер, быстрой, но мучительной. Оставшиеся олухи, перепугались видно так, что слова поперёк не скажут.
— Выходит, и ты мне советуешь в хоромы государевы не ходить?
— С чего это? Я тебе не советчик. Иди, да гляди, может, и разумеешь что. Может, тебя-то как раз и примет Государь, как давнего соратника.
— Хорошо бы, только ухо всё равно надо востро держать. Есть ли у тебя верные люди?
— Моих людишек десятка полтора наберётся, да поручиться могу за Тихослава с Умиром.
— Я их не знаю.
— Молодые совсем. Тихослава я учил, а Умир уже его ученик. Они, как и ты в столице не больно любят сидеть. Всё больше по чащам дремучим ходят, ищут травы да минералы редкие.
— Не из трусливых?
— Обижаешь. Они, конечно, не ты, но нечисти побили достаточно. Великосветье, оно уже давно тьмой напитывается, в глухих уголках бывает такая гадость обретается, что и рассказывать тошно.
— И то дело, но всё равно маловато. У тебя одни догадки, у меня и того меньше.
— У многих даже этого нет. Завтра к Государю пойдёшь?
Твёрд только кивнул в ответ.
— Вот как вернёшься, и будем думать, — продолжил Мал. — Эх, жаль Ворон сгинул… на него бы никто не посмел и рта разинуть.
— Что старое поминать? — произнёс Твёрд, настроение которого окончательно испортилось при упоминании о старом учителе. — Надо думать, как заговору помешать. Измена зреет, Мал, повсюду козни строят, хотят нас опрокинуть, да крови человечьей попить.
— Знаю, — отозвался товарищ. — Не знаю только, что с этим делать. Ну, да одна голова хорошо, а две получше будет.
Он поднялся, собираясь уходить, и пояснил:
— По улице лучше в светлое время ходить, а то ночью такое бывает…
— Что ж такое может стрястись, что тебя пугает? — удивился волхв Вежи. — неужели татей боишься?
— Давно ты в стольном граде не был, — покачал головой Мал. — В Нижнем городе бывает, что утром целиком обглоданные скелеты находят, люди пропадают бесследно, причём не только простые горожане, а и дворня государева, и даже те, кто в совете состоял. И на всё это сквозь пальцы смотрят да замалчивают лихо.
— Так мы не в Нижнем городе.
— Лучше не рисковать. Тут не трусость, Твёрд. Сердце моё зло чует, а увидеть его не могу, будто притаилось оно до времени.
— Страшные ты речи ведёшь.
— По нынешним временам, обычные. Меня, как найти знаешь, завтра сразу приходи, думать будем.
Они обнялись на прощание, и Мал ушёл восвояси, а Твёрд крепко задумался, что же это творится в стольном Богораде, и по-прежнему ли он наполнен сиянием, чистотой и простором.
***
Живя в меркнущем, но всё ещё сильном свете самосветного камня, он совсем отвык от тёмных ночей и, каждый раз, когда выбирался из крепости, с приходом сумерек чувствовал тревогу и страх, которые тщательно прятал, даже от самого себя. Этой ночью, после всех новостей и разговоров, он и вовсе не смог сомкнуть глаз, но вряд ли бы кто-то это смог определить.
К походу в государев дворец Твёрд приготовился самым тщательным образом. Не хватало ещё дать недругам повод для сплетен. Нет уж. Даже если Государь его не примет, не нужно даже подавать вид, что такая возможность имеется.
