Петров потер подбородок, посмотрел на дорогу, затем кивнул:
— Дадим. Только постарайтесь все же потише. И не про… Не потеряйте.
— Есть!
* * *
Пока пехота устраивала ночлег, Петров подошел к танку Луппова и взобрался на моторное отделение. Крышка башенного люка приоткрылась, и в лицо комвзвода уставилось дуло нагана, поверх которого внимательно смотрели серые глаза.
— О! Товарищ старший лейтенант! — задумчиво произнес Герой Советского Союза и, крякнув, отжал люк вверх. — А я думаю, кто у меня по коробке скачет?
Он убрал револьвер в кобуру и поднес руку к шапке.
— Разрешите доложить? Продолжаем наблюдение за дорогой, противник не обнаружен.
— Ты чего с наганом на людей бросаешься? — спросил удивленный Петров.
— Да так, — пожал плечами лейтенант, — мало ли кто на танк залез. А вдруг у него банка с бензином? Я вообще думаю — надо бы ночью дежурить у машин экипажами по очереди.
— У нас для этого пехота есть.
— А, — отмахнулся Луппов, — не слишком на них надейся. Они хорошо, если себя устерегут.
Он перекинул ноги в валенках через борт башни и сполз на борт.
— Люк закройте, — сказал лейтенант куда-то внутрь танка и соскочил вниз.
Петров спрыгнул вслед за ним.
— Не любишь пехоту, а, Женя? — негромко спросил комвзвода.
— Ну почему не люблю, — невозмутимо ответил Луппов и полез в карман, — я просто на них не очень рассчитываю.
— Почему?
— По финской еще. Привык, — лейтенант вынул кисет и принялся сворачивать папиросу. — Покурим? У меня ребята некурящие, так я в машине не дымлю.
— Да я половину пехоте отдал, — вздохнул Петров. — Лучше уж на завтра сберегу.
— Ну, так возьми у меня, — протянул кисет Луппов.
— Да нет, ну что ты, — запротестовал комвзвода.
— Бери, командир, угощаю, — улыбнулся лейтенант. — Чужой табак всегда слаще, не слышал разве?
— Эх!
Петров махнул рукой и взял кисет. Задымив, он вернул табак Луппову, некоторое время командиры курили молча.
— А чего это там пехота шумит? — поинтересовался лейтенант.
Комвзвода объяснил, что разрешил красноармейцам погреться.
— Ой, зря ты это, командир, — протянул Луппов. — Их же теперь оттуда штыком не выковырнешь. Залягут и будут на тебя человечьими глазами смотреть.
— Что-то вы, Евгений Алексеевич, неровно к нашей советской пехоте дышите, — сказал Петров. — Ну, ладно, чем они тебе так насолили?
— Да ну, — лейтенант резко потушил окурок о броню, — просто, бывало, лезешь вперед, на надолбы, по тебе лупят не пойми откуда, сосед уже встал и дымит потихоньку… Все, все им протоптал, продавил — только идите и занимайте!
Он помолчал, борясь с раздражением. Петров ждал, когда лейтенант продолжит рассказ.
— Нет, лежат мужественно в снегу, кричат свое несокрушимое «ура!», но вперед, сволочи, не идут. Возвращаешься, командир из башни лезет, наганом машет, приглашает: «Не изволите ли, товарищи, выполнить боевую задачу, сукины дети!» — Он хмыкнул. — Не, не хотят. Пусть танкисты идут, у них броня железная.
— Броня, говоришь. — Петров посмотрел туда, где в сгущающейся темноте пехотинцы сооружали убежище от холода. — А вот давай теперь я тебе расскажу…
Луппов слушал, не перебивая. Старший лейтенант старался говорить точно, сжато, так, что на всю историю у него ушло минут семь, не больше.
— Вот, примерно, так, — закончил Петров и посмотрел в затянутое тучами низкое, мрачно-серое небо.
— Сам на дзот лег? — негромко спросил Луппов.
— Да, — ответил командир взвода. — При мне с амбразуры снимали. Так что, конечно, броня у нас железная, но не надо всех под одну гребенку…
Лейтенант помолчал, затем невесело улыбнулся:
— Наверное, ты прав, Иван, что-то я развоевался. Вон, у них пулеметчики вроде на месте бдят.
— А Щелкин, похоже, хороший командир, — заметил Петров. — Оружие вытащили, раненого не бросили.
— Ну и хорошо, значит, я не прав, — кивнул Луппов. — А вот с ночлегом надо что-то придумать. У меня наводчик уже кашляет. Окоп не вырыли под машиной… [18]
— Будем туда же по очереди ходить, — пожал плечами комвзвода.
Лейтенант покачал головой:
— Не нравится мне это, командир. Расслабляемся. Как бы ночью не подползли да ножами всех…
— Слушай, ну хватит уже, здесь не Карельский перешеек, а немцы — не финны. — Петров помолчал. — С другой стороны, разведку они, конечно, послать могут… Значит, по одному человеку от экипажа отправлять.
Луппов кивнул.
— Ты воду слил? — спросил старший лейтенант.
— Антифриз в системе, — покачал головой Луппов. — Но вообще, машина остывает. Когда прогревать будем?
— Ага… — Комвзвода с некоторым запозданием подумал, что ему бы тоже надо начинать греть машину.
— Реву, правда, будет, — пробормотал Герой Советского Союза.
Похоже, оба думали об одном и том же: кто его знает, не ползают ли там, в темноте, чужие люди в маскировочной одежде, пусть и не с ножами. А «тридцатьчетверку» слышно за километр.
— Ладно, посмотрим, — кивнул старший лейтенант. — Значит, так, первого пошлешь своего наводчика.
— Есть.
Темнело быстро, Петров уже не мог различить танк Лехмана. Пехотинцы закончили с устройством ночлега и, кажется, даже развели костер. Пламени видно не было, лишь дрожал чуть воздух над сугробом, которым казался отсюда блиндаж, — если не знать, куда смотреть, не заметишь.
— А ты на чем воевал, — спросил комвзвода, — в смысле, в финскую?
— На Т-28, — ответил Луппов.
— Да ну? — восхитился Петров.
Т-28 считался машиной легендарной. Вживую он его видел только в училище: огромный, с орудийной и двумя пулеметными башнями — гордость РККА в 30-е годы.
— И как тебе «тридцатьчетверка» после него?
Лейтенант потер подбородок.
— Даже не знаю, что сказать. Там в башне можно было в карты играть. Да и не в этом дело, понимаешь, он был особенный, мы все были особенные. Корабль, а не танк. А это… — Луппов постучал по броневой плите, — это конь. Да, тесно, конечно, просто я в нем — как дома. Хорошая машинка. Нравится она мне.
Петров усмехнулся, похлопал лейтенанта по плечу и, повернувшись, пошел к своей «тридцатьчетверке». Возле танка его встретил Безуглый.
— Комбат выходил на связь, — сообщил сержант. — Я сказал, что вы позицию обходите. Пехота топор вернула, — добавил он, словно считал, что эти события одинаково заслуживают внимания командира.
— Вот и молодцы, — пробормотал старший лейтенант. — Осокин!
— Есть? — высунулся из люка водитель.
— Давай-ка к блиндажу, пехота там костер развела, погрейся. Можешь поспать часок, понял? Сухари возьми, порубаешь.
— А машину прогревать? — озабоченно спросил Осокин.
— Сперва сам прогрейся, — усмехнулся комвзвода. — Через час разбужу.
— Есть! — радостно ответил мехвод и полез обратно.
Через несколько секунд он выполз из танка и уже направился было к блиндажу, но, сделав несколько шагов, остановился и нерешительно обернулся.
— А если немцы, командир? Ну, ночью? Может, мне лучше от танка не отходить?
Петров был готов расцеловать маленького водителя за этот вопрос. Осокин очень замерз, это видно, и все же он подумал о том, что делать экипажу без мехвода в случае немецкой атаки.
— Иди грейся, Вася, — улыбнулся командир.
Осокин облегченно вздохнул и, переваливаясь, побежал к блиндажу.
— Орел! — заметил Безуглый. — Орел ведь, товарищ старший лейтенант?
— Орел, — согласился комвзвода. — Ладно, а вызови-ка ты мне, Саша, комбата.
— Есть!
Радист вызывал комбата минут пять. Наконец, из люка механика высунулась рука, держащая танкошлем с подключенной гарнитурой. Кинув сержанту свой, чтобы не замерз, Петров прижал к уху наушник. Гусев словно ждал вызова: сообщив, что подкрепление будет утром, он приказал продолжать наблюдение за дорогой и дал конец связи. Старший лейтенант опять поменялся наушниками с Безуглым и приказал наводчику проверить — остыла ли машина. Протасов залез под брезент и вскоре вернулся с неутешительным известием: двигатель еле теплый, вернее, уже почти холодный. Петров вздохнул — значит, придется минут двадцать газовать на всю округу, выпуская облака белого дыма: кто не спрятался — я не виноват. Прежде чем отдать приказ заводить, комвзвода пошел проверить, как обстоят дела у Лехмана.
