Ознакомительная версия. Доступно 82 страниц из 408
После бесшабашного и веселого Саши Капустянского, с которым меня чаще всего спаривала редакция в конце сорок третьего и в сорок четвертом году, я, по контрасту, не сразу притерся к характеру этого немолодого и невозмутимого человека, но потом, постепенно, по справедливости оценил его, как одного из самых надежных своих товарищей за все дни войны, и с сожалением расстался с ним, чтобы встретиться снова только в Праге, уже в первые дни мира.
Глава тридцать вторая
На моем отъезде в Кошице заканчиваются записные книжки, которые я вел весной 1945 года на Четвертом Украинском фронте.
Начав думать к концу войны о будущем военном романе, я почувствовал пробел в своем опыте военного корреспондента. Запас всякого другого рода впечатлений за несколько десятков предыдущих поездок на фронт, в общем, накопился, так мне, по Крайней мере, тогда казалось, а вот опыта наблюдений за общим ходом операций, за тем, как все это планируется и корректируется сверху, в масштабах фронта и армии, как это выглядит с таких точек обзора, как фронтовые и армейские командные и Наблюдательные пункты, не хватало.
Думаю, что этой писательской потребностью в значительной мере объяснялся и круг наблюдений, и характер моих записей меня пошлют в какую-нибудь другую командировку, в другое место, а после нее - где-нибудь через месяц - я постараюсь вновь оказаться на Четвертом Украинском фронте.
- Да, - сказал Мехлис, - думаю, что в Кошице соберется сейчас много корреспондентов.
- Хороню бы оттуда, прямо из Кошице, организовать самолет в Москву, чтобы сразу отвезти туда все материалы, в том числе фотографии, - закинул я удочку.
- Это еще зачем? - сухо и с раздражением, которого я от него в эту минуту не ожидал, сказал Мехлис. - Зачем самолет гонять, бензин жечь?
- Вопрос в сроках, - сказал я.
- Ну, о сроках пусть заботится тот, кто заинтересован в получении этих материалов, - все так же резко и сухо ответил он.
Меня этот ответ удивил. От кого, от кого, а от него, старого газетчика, я ожидал другого.
В это время Москаленко закончил говорить по телефону. В комнате наступило молчание. Мехлис вдруг поднялся и сказал, обратившись к Еременко:
- Я думаю, мы к себе теперь поедем?
- Да, да, - сказал тот. - Поедем. - И крикнул через всю комнату в адъютантскую: - Машину! Поехали. Всего доброго.
Они простились и вышли.
Москаленко и Епишев минуты две или три молчали, потом Москаленко сел за стол, положил перед собой лист бумаги и, взяв в руку карандаш, сказал:
- Буду приказ писать. Слава богу, уехало начальство.
- Да, - сказал Епишев, - наконец-то Лев Захарович, спасибо ему, сообразил, что надо людям работать дать.
- Ох, не люблю, когда у меня над душой сидят, - сказал Москаленко и, подложив левую руку под щеку, стал писать приказ.
После того как он его закончил, мы, рассевшись по машинам, с потушенными фарами поехали в штаб армии, обратно, той же дорогой, которой ехали сюда.
Приехав в штаб армии в двенадцатом часу, Ортенберг ушел на совещание с командирами корпусов, а я засел за свои записи. Давид вернулся только в три часа ночи. Мы сели с ним перекусить, и, пока перекусывали, я рассказал ему о своем разговоре Мехлисом насчет самолета.
- Что? Сорвалось с самолетом? - рассмеялся он. - Так надо было ожидать, чтоб ты знал! Никто не относится хуже к газете, чем старые газетчики, когда они переходят на другую работу. Вот и я! Ты думаешь, я много занимаюсь нашей на Четвертом Украинском фронте. Многое из того, что я там увидел и услышал, присутствуя в разные дни Моравеко-Остравской операции на разных командных и наблюдательных пунктах, чаще всего в 38-й армии, оказалось важным для меня много лет спустя, при работе над романом "Живые и мертвые", в особенности над последней его книгой, где события происходили в масштабах армии и фронта.
Город Моравска Острава, столько раз упоминавшийся мною в записных книжках, был освобожден войсками 38-й и 1-й гвардейской армий почти через месяц после моего отъезда - 30 апреля 1945 года. В этот день Москва двадцатью залпами из двухсот двадцати четырех орудий салютовала войскам Четвертого Украинского фронта, в том числе Чехословацкому корпусу.
"Освобождение Моравска Остравы явилось переломным моментом в ходе боевых действий 4-го Украинского фронта. Лишившись мощного Моравско-Остравского укрепленного района, немецко-фашистские войска уже нигде больше не смогли создать достаточно прочной и устойчивой обороны..." подводя итоги всей этой долгой и тяжелой операции, писал в своей книге "Через Карпаты" бывший командарм 1-й гвардейской маршал А. А. Гречко.
К сожалению, я, как корреспондент "Красной звезды", оказавшись очевидцем начала и середины этих событий, не смог увидеть их конца; приехать, как я собирался, еще раз на Четвертый Украинский фронт мне уже не пришлось.
Пробыв на нем около двух с половиной месяцев, я вернулся в Москву впервые за последние годы войны на поезде, да еще на специальном, с охраной и зенитными установками - на том самом, который вез из Москвы Бенеша и теперь возвращался почти пустой.
Когда я после торжественной церемонии, связанной с приездом Бенеша в Кошице, узнал, что этот поезд еще продолжает стоять где-то в лесу, на последнем отрезке восстановленного пути, в ста километрах от Кошице, я решил попробовать добраться до него, пока он не ушел.
Мне посоветовали не рисковать - сказали, что в этом районе бродят отряды бандеровцев - одно дело два десятка машин с вооруженным эскортом, сопровождавшим президента, а другое дело "виллис" с двумя автоматами, да еще ночью. Но я все-таки набрался решимости и поехал. Может быть, еще и потому, что было стыдно присутствовавшего при этом разговоре нашего водителя Миши, который и так уже, я это не раз чувствовал, не одобрял моей излишней, по его мнению, осторожности. Миша был, пожалуй, самым отчаянным из всех водителей, с которыми мне пришлось ездить за войну. Начинал он ее летчиком-истребителем, в звании старшины, потом за какие-то грехи попал в штрафную роту и после тяжелого ранения в летчики уже не вернулся - стал шофером. Мы довольно долго плутали, пока добрались до поезда. Я сидел, вглядываясь в темноту, держа на изготовку автомат, и, по правде говоря, изрядно трусил, а он бестрепетно крутил баранку и горланил песни. Я было цыкнул на него - чтоб не шумел, но он пристыдил меня, сказав, что наши подфарники все равно видать издалека.
