Подменная дочь клана Огневых (СИ) - "Айлин"

— Я поговорить хотела, — Милена потупила взгляд, ковыряя асфальт носком туфельки. Да, я пристрастна к ней, но этот жест казался мне слишком детским, наигранным и неподходящим для девушки шестнадцати лет.

— О чем? Нам с тобой говорить не о чем. — Я поправила лямку рюкзака.

— Но мама и папа… в голосе Милены послышались всхлипывающие нотки. — И ты… Я компенсирую… Я вот булочки принесла…

Только сейчас я заметила в ее руках пакет с выпечкой. Сердце снова сдавило странной смесью раздражения и сочувствия. Ей, наверно, сейчас тоже несладко. Вся ее жизнь рухнула в тартарары. Все, что она знала, начало трескаться и рассыпаться на осколки. Я справлялась с этим с трудом, заглушая мысли и эмоции учебой, а как с этим справится хрупкая домашняя девочка, которую всю жизнь любили, опекали и берегли от суровой прозы жизни? Я не представляла. Я могу ее понять, я могла ей посочувствовать, одного сделать я не могла: принять ее.

— Как и что ты собираешься мне компенсировать? Шестнадцать лет родительской любви? В чём ты ее собралась измерять? В булочках? — Милена вздрогнула и слегка попятилась, в ее зеленых глазах, совершенно не похожих на глаза графа или графини, стояли слёзы. — Для нас с тобой лучшим развитием ситуации было бы никогда не встречаться. Что бы ты ни говорила, не думаю, что ты готова все отдать по первому слову, а я, — я насмешливо скривила губы, — Я хочу все и сразу.

Разговор ожидаемо не сложился, а на автобус я опоздала. Добираться пришлось пешком, что не улучшило настроения. Дико хотелось есть. Дурацкие булочки плотно засели в голове. От нечего делать я принялась серфить в сети рецепты. Навык хождения, уткнувшись головой в книгу или телефон, у меня прокачан на максималку, так что врезаться во что-то я не боялась. Ну, а на счёт кухни… Вообще, нас поощряли учиться готовить, в конце концов, не самое бесполезное умение в самостоятельной взрослой жизни, так что кухню никогда не закрывали, а разнообразные ингредиенты всегда были в доступности. Кстати, именно открытый доступ к кухне играл свою роль в адаптации в Приюте. Когда меня перевели сюда три года назад, это было для меня дикостью. За воровством этой самой еды меня ловили не раз и не два. Отъедалась я долго. Привычка хранить про запас сухарик осталась до сих пор. Просто теперь это сухарик, один, чисто для успокоения души, а не пол кровати разной заныканной съеди.

Глава 4

— Я вернулась, баба Глаша!

— Чего орёшь как оглашенная? — недовольно буркнула та, оторвавшись от вязания. Тяжёлые очки в роговой оправе смешно съехали бабе Глаше на нос. Уборщица, а по совместительству и вахтёрша, баба Глаша знала всех, вся, и обо всём. Ну, а ещё обеспечивала носочками, варежками и свитерами. Проще сказать, что из вязаного она нам не давала. Поправив очки, баба Глаша внимательно вгляделась во что-то за стойкой, вероятно, отметила моё прибытие. У нас, конечно, есть определённая степень свободы в действиях и передвижениях, но комендантский час никто не отменял.

— Мирка! — на подходе к лестнице на второй этаж на меня налетела Сашка, вечный energizer и позитивчик всея приюта. — Айда в баскетбол?

— Сегодня физкультура была, — тактично постаралась навести Сашку на мысль, что мне не до баскетбола, — Да и я только вернулась.

— Ну, сравнила: физкультура с ними и баскетбол с нами. — белозубо рассмеялась Сашка, тряхнув короткими русыми волосами.

Я пыталась. Я честно пыталась. Пыталась выглядеть несчастной и усталой. Пыталась донести до Сашки сто и одну причину, по которой я не хочу играть. Апеллировать к тому, что расстроенная, и передо мной маячит олимпиада по математике. Но нет, по мнению Сашки, всё это решается хорошей игрой в баскетбол. Чёрт с ней.

— Дай хоть переоденусь, зло в юбке.

— Я в брюках, —отрезала Сашка и потащила меня играть.

Играли трое на трое. Когда я увидела противоположную команду, глаз нервно дёрнулся. Нет, а кого ещё я ожидала? Пашка’Прости Господи' и Димка «Твою ж дивизию» хорошо известная в приюте сыгранная пара. Прозвищами ребята были обязаны бабе Глаше и Павлу Николаевичу, нашему социальному педагогу. В различные переделки и передряги они попадали с завидной регулярностью. Конечно, кое-какие шансы на победу у нас были. Всё же с той стороны ещё был Зося — мелкий, щуплый, очень юркий очкарик, вроде как не друживший со спортом. С нашей стороны я, Мишка и Сашка. Из хорошего — Сашка и Мишка тоже были хорошо сыгранной парой.

— Может, мы с Зосей в сторонке посидим? — Осторожно предложила я. Но нет.

Поиграли хорошо. Даже счет, с которым мы продули, оказался не таким уж и разгромным. Подозреваю, у нас даже был шанс победить или сыграть вничью, если бы не неожиданный визит Павла Николаевича у которого были вопросы к Пашке и Димке, те отвечать не жаждали и вышли в окно. Мы же с оставшимися сделали вид, что не заметили, как наш соц педагог последовал их примеру.

Воспользовавшись тем, что Сашка выплеснула свою неуемную энергию и отстала от меня, я пошла наверх, в спальню. Хотелось наконец-то переодеться, принять душ и расслабиться.

— Яшина, — я вздрогнула. Вообще-то, о наличии у меня фамилии я вспоминала редко, тем более обращался ко мне так только один человек. Юлианна Сергеевна Соболева, в тесных приютских кругах больше известная как Мымра, очень любила проводить долгие душещипательные воспитательные беседы, что собственно и было частью её работы, в конце концов, зам директора по воспитательной работе. Она была той ложкой дёгтя, которая портила весь мёд.

— Ты посмотри на себя, — завелась она с пол-оборота, тыкая в меня пальцем с длинным нарощенным ногтем, похожим на клюв какой-то птицы. — Ты как выглядишь⁈ Как оборванка какая-то⁈ Ты же девочка! — день определённо не задался, вздохнула я, разглядывая перст указующий. В разводах лака на дёргающемся от возмущения пальце угадывалась какая-то абстракция. Хотелось перехватить, зафиксировать, и рассмотреть поподробнее, как стереоскопические картинки из детских журналов. Их надо было смотреть как-то по-особенному, чтобы увидеть хоть что-то, кроме рябящих в глазах значков. С ногтем получалось так же. Над ухом Юлианна Сергеевна продолжала разоряться про внешний вид, манеры и поведение. Монолог был знаком от первой до последней буквы и не требовал к себе особого внимания, главное — вовремя поддакивать и кивать. Надолго нашего зама по воспитательной работе обычно не хватало.

Из своего отрешённого состояния я вывалилась неожиданно резко, услышав:

— Ты должна быть благодарна графу и графине, что хотят тебя удочерить. Кто ты сейчас? Безродная девка без каких-либо жизненных перспектив! А статус дочери графа, пусть и приёмной, это уже совершенно иное! Какая тебе разница — приёмная, родная…

Я вскинулась. Под моим равнодушным, холодным взглядом мымра резко заткнулась и попятилась. В воздухе ощутимо становился холоднее, а атмосфера — напряжение. Во мне росло что-то странное, непередаваемое. Чувство, которому я не могла подобрать названия, росло и росло, сжимая грудную клетку, мешая дышать, и вот-вот грозило выплеснуться наружу, сметая всё на своём пути. Глаза затягивало красной пеленой. Я с такой силой сжала кулаки, что ногти впились в ладонь. Каждой своей клеточкой, каждой частичкой я ненавидела женщину, стоящую передо мной. В голове приносились бесчисленные упрёки, скрытые оскорбления, издёвки, бесконечные нотации. Как же я её ненавижу. На губах медленно появилась улыбка. Я так её ненавидела, что если бы её просто не б…

— Мира, — на меня словно вылили ушат холодной воды. Я вздрогнула, зябко передёрнула плечами. В голове гудело. Тошнило. Мной овладела такая слабость, словно я двадцать километров пробежала. Перед глазами всё плыло, и постоянно мельтешили чёрные мушки. Я сделала шаг назад. Пошатнулась. Пошарила рукой в поисках опоры и вдруг поняла, что меня держат. Обернулась и с удивлением увидела Павла Николаевича.

— Ну, я пойду, — услышала голос мымры и с удивлением обнаружила, что женщина оказалась какой-то испуганной, какой-то растрепанной. Она совершенно не походила на ухоженную и властную заместительницу директора, которая ходила по приюту, словно здесь ей было дозволено все.